Александр Соколовский - Первый особого назначения
— Я могу жить там, где хочу, — резко ответил Гриша, — Я свободный человек.
Барон взглянул на него насмешливо.
— Свободный, пока никто не знает…
— Здесь все знают, — немедленно перебил его мастер.
От напряжения, оттого, что Степка сидел в неудобной позе, скрючившись за кустами, у него ломило спину и руки, начали болеть глаза… Все труднее становилось ему следить за убыстряющимся с каждой секундой темпом знаков, жестов и движений Гриши и иностранца. Но он хорошо понял заданный бароном вопрос: не собирается ли мастер вернуться на родину?
О какой «родине» говорил этот седой барон, приехавший из Западной Германии? Может быть, он не знает, что Гриша родился в России, что здесь его настоящая родина? Степка теперь смотрел на барона с ненавистью. Так вот оно что! Немец хочет, чтобы Гриша вернулся в Германию? И, конечно, не в Германскую Демократическую Республику, а в Федеративную, в Западную, где опять по улицам городов шагают солдаты. Туда, где бывшие фашистские генералы снова строят всякие военные планы и запасаются атомными ракетами. Может быть, он хочет, чтобы Гриша — замечательный мастер — делал пушки или винтовки? Или боевые головки для ракет?.. На каком-нибудь секретном заводе, там, в Западной Германии?
И Степкино сердце забилось от радости, когда он увидел, как Гриша ответил на вопрос иностранного туриста жестом, означающим решительный отказ.
— Моя родина здесь! — добавил мастер.
— Ага, что? Получил? — прошептал Степка, все больше и больше загораясь ненавистью.
Нет, Гриша никуда не поедет. Он останется здесь. Он будет работать на советском заводе. Он будет жить в новой квартире. И никакая Западная Германия ему не нужна!
Вдруг Степка насторожился. Следя за быстрыми движениями рук иностранца, он уловил, что тот спрашивает Гришу про какие-то деньги. Что еще за деньги понадобились этому барону? Гриша опять сделал жест, означающий, что он ничего не знает.
Бинокль был тяжел. Руки у Степки нестерпимо ломило, и он на минуту опустил бинокль. А когда снова приставил к глазам, то увидел, что седой немец быстро шагает в сторону города, а Гриша стоит и смотрит ему вслед.
Едва иностранец скрылся, как Степка выскочил из-за кустов и, спотыкаясь, побежал через поле к Грише. Мастер заметил его и шагнул к нему навстречу. Он подхватил задыхающегося мальчика и крепко прижал к себе. А Степка, торопясь, принялся объяснять и жестами и словами, которых Гриша не мог услышать, как он прятался в кустах, зачем крался за ним и за бароном от самой Ленинской улицы.
И Гриша все понял. Он еще крепче обнял Степку и ласково повел его по полю к городской окраине, к деревянным домикам за пышными палисадниками, над которыми висело низкое закатное солнце — багровый огромный шар.
В этот вечер Степка пил горячий душистый чай за Гришиным верстаком в тесной комнатушке, где так привычно пахло канифолью и металлической стружкой, где так спокойно и ровно гудел примус. Он ни о чем не спрашивал мастера, хотя ему очень хотелось узнать, кто этот барон-иностранец и откуда он знаком с глухонемым мастером. Впрочем, Гриша, конечно, понимал это и потому, отставив пустую чашку, начал рассказывать. Движения его рук были медленны и четки, чтобы Степка мог понять каждый жест. И Степка следил за Гришиными руками, широко раскрыв глаза, потому что необычайным и удивительным был рассказ глухонемого мастера.
Вот что узнал в этот вечер Степка.
Гришины родители — это они были изображены на фотографии, висевшей над его койкой, — служили в доме богатого немца в Петербурге. Дед или прадед петербургского богача, помещик, задумавший перебраться в столицу, захватил с собой четырнадцатилетнего мальчика для услужений — сироту-крепостного. Этот крепостной мальчонка был Гришиным дедом.
Конечно, деда своего Гриша не помнил. Единственной памятью, оставшейся от него, были часы, вот эти старинные серебряные часы на цепочке, которые Степка уже видел, — они висели на стенке рядом с фотографией.
Мастер осторожно взял часы, нашел на верстаке острый ножик и поддел лезвием толстую крышку. Под этой крышкой оказалась другая, плотно закрывающая механизм. На ней Степка с трудом прочитал нацарапанные чем-то буквы: «Трофiмъ Сiлантьѣв. Санктъ-Петербургъ. Лѣто от Рождества Xpicтовa 1867». Эта надпись была сделана почти сто лет тому назад.
Часы были чем-то вроде семейной реликвии. От деда они перешли к Гришиному отцу. На обратной, внутренней стороне толстой серебряной крышки Степка увидел еще одну надпись, тоже выцарапанную чем-то острым, может быть гвоздем, может быть шилом: «Сiлантьѣвъ Алексѣй». Степка вспомнил, что Гришу зовут совсем не Гришей, а Федором Алексеевичем и что фамилия его была Силантьев.
Гришин отец, тоже по наследству, был слугой в доме петербургского богача. Такая же судьба ожидала и сына.
Но вот наступил 1917 год. Еще в феврале пронеслись над Петербургом первые революционные грозы. Грише было тогда всего три года, и он, конечно, не понимал, какие перемены происходят в мире. Не понимали этого и родители мальчика. Барин, у которого они служили, уговорил их уехать вместе с ним в Германию и взять сына с собой. Он уверял, что беспорядки в Петербурге скоро кончатся и тогда снова можно будет вернуться.
Обо всем этом Гриша узнал гораздо позже, уже когда он вырос, когда его отец и мать, измученные жизнью на чужбине, поняли, что в родную Россию им больше не вернуться…
Когда Грише исполнилось четырнадцать лет, его приставили для услуг к младшему и единственному сыну эмигранта Фридриху. Старший сын Вальтер в 1918 году уехал на Украину, записавшись в батальон немецких добровольцев-кадетов. Он так и не вернулся из России. Зато его отец получил извещение в черной рамке, напечатанное на глянцевой красивой бумаге, где было сказано, что его сын погиб смертью героя за великую Германию.
Младший сын, взяв с собой глухонемого слугу, уехал учиться в Париж. Ему, кажется, очень льстило то, что у него глухонемой слуга. Гриша в то время уже достаточно хорошо научился следить за движением губ людей, говоривших с ним, и прирожденная зоркость частенько заменяла ему отсутствующий слух. Впрочем, молодой барин взялся специально для безмолвного общения со своим слугой изучать азбуку глухонемых. «Разговаривать» со своим «рабом» знаками казалось ему особенно привлекательным в присутствии приятелей.
В Париже Гришин хозяин прожил недолго. Из Франкфурта пришли печальные вести — его отец был при смерти. Молодой барин поспешил к одру умирающего родителя, чтобы поскорее вступить в права наследства и наконец-то по праву начать называться бароном — этот титул он должен был унаследовать от отца вместе с его состоянием.
Увы, это состояние оказалось невелико. Сын и не знал до сих пор, что почти все драгоценности, все золото его отца осталось в большевистской России. Надеясь вернуться и не желая подвергать риску разграбления ценные вещи, барон спрятал их под фундаментом дома, когда-то принадлежавшего его предкам — богатым помещикам. Дрожащей рукой умирающий протянул своему наследнику клочок бумаги, на котором были начерчены какие-то линии.
Фридрих был взбешен. Быстрыми шагами вышел он из комнаты, оставив клочок бумаги на столе. Он не пришел проститься с умирающим отцом, и у постели барона в минуту его кончины остался только один Гриша. Оставленный молодым барином бумажный лоскуток Гриша спрятал, думая, что он может еще понадобиться.
И клочок бумаги вскоре понадобился Фридриху. Он очень обрадовался, узнав, что бумажка цела, и начал отыскивать средства, чтобы попасть в Россию.
Множество способов испробовал молодой барон, чтобы получить право поехать в страну, откуда бежал его отец, но все старания были напрасны. И с каждым годом, проходившим в безуспешных хлопотах, Гришин хозяин становился все раздражительнее.
Для поездки в Советскую Республику нужна была виза — разрешение Советского правительства. А такой визы Фридриху не давали. Он был сыном эмигранта, братом офицера, который воевал против Советской страны в 1918 году. И нечего было ему делать на русской земле. Большевики охотно приглашали в свою страну для работы специалистов-инженеров, нефтяников, металлургов, техников. В России строились новые заводы, железные дороги, открывались богатые месторождения руд, нефти и угля. Фридрих же не был ни инженером, ни строителем, ни техником. И он все больше ненавидел недоступную для него Советскую Россию.
В 1934 году власть в Германии захватили фашисты. Эти молодчики в коричневых рубахах частенько поговаривали о войне против большевиков, и Фридрих, решив, что война — это более легкий путь попасть в Россию, чем хлопоты о визе, вступил в фашистскую национал-социалистическую партию.
В июне 1941 года германские танки двинулись через советскую границу. Гришин хозяин купил большую карту Советской России и повесил ее на стене в своем кабинете. Но он не спешил на фронт. Он ждал, когда гитлеровские части подойдут к городу, отмеченному на карте крохотным черным кружочком. Только один-единственный городок и нужен был ему там, в далекой России. Он приказал Грише вырезать из бумаги флажок и укрепить его на острой булавке. Этот флажок Фридрих каждый вечер сам передвигал по карте, все ближе, все ближе к заветному черному кружочку.
