Виктор Лихачев - Единственный крест
Лиза все рассказала — о злоключениях Сидорина, их знакомстве, старых фотографиях и снах. Старый священник смотрел молча на экран и слушал, не перебивая. Рассказ Лизы подошел к концу. Она молчала, молчал и отец Николай, только гоночные машины продолжали с ревом мчаться по кругу. Толстикова вдруг забеспокоилась, а что если Асинкрит возьмет, да и уйдет? Скорей бы кончались эти гонки.
Сидорин ожидал увидеть дряхлого дедушку, но через час на крылечке домика в сопровождении Лизы появился прямой, как свеча, человек. Абсолютно молодые глаза. Только длинная седая борода указывала, что ее владелец совсем не молод.
— Прости, добрая душа, — обратился отец Николай к Асинкриту, — заждался? Ну, здравствуй.
— Здравствуйте, — поклонился Сидорин. — Все нормально.
— Правду говоришь?
Асинкрит, солгав, кивнул в ответ: раздраженный, он еле сдерживал себя. Затем показал на землю около домика:
— Лягушка у вас забавная живет, вот мы с ней и пообщались. Похоже, зеленая тут хозяйкой себя чувствует…
Священник улыбнулся.
— Правильно, что не обидел ее, добрая душа. Она со мной дружит.
— О чем вы говорите? — удивленно спросила Толстикова.
— У меня есть лягушка, — пояснил отец Николай. — Вон она, у корней помидора. Я лью немного водички у корня, и лягушка живет без нужды. А мне от нее польза.
— Понимаю, комаров ест, — простодушно отозвалась Лиза.
И вновь улыбка осветила лицо отца Николая.
— Верно говорят старцы: женщины любят сердцем, а мужчины умом. А ты что скажешь, добрая душа? — спросил он Сидорина. — Какая от моей подружки польза?
Асинкрит пожал плечами:
— Честно говоря, не знаю.
— А ты отбрось логику, отбрось. Вот Елизавета сразу сказала.
— Так ведь она вроде ошиблась.
— Почему? Комариков у меня и впрямь нет. А еще?
— Значит, отбросить логику?
— Отбрось, добрая душа.
— Я читал, что преподобный Сергий Радонежский медведя приручил, а вот вы — лягушку…
— Асинкрит! — Лиза укоризненно оборвала Сидорина.
А отец Николай радостно рассмеялся.
— Молодец, добрая душа, молодец! А ты на него не смотри так, Елизавета. Он все правильно понял. Я сяду на чурбачок вечерком, — кузнечик стрекочет. Думаешь, просто так стрекочет? Нет, с Богом говорит. Выйдет мой котенок на крылечко, а мех у него — ни у одной царицы такого не было. Лягушка из своего укрытия выползает. И ей тоже хорошо, и ее Господь не обидел. Но лучше всего мне. И я говорю себе: «Он мог бы сделать меня животным, а сделал человеком. Вы только послушайте: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию нашему». По образу и подобию! Вот, к примеру, сотворил бы Он меня лошадью и отдал в равнодушные руки, которые нагружали бы мне спину и били бы меня. А потом, надорвавшись, я бы сдох. Меня бросят в скотомогильник, и собаки растерзают мое брюхо. Еще Бог мог бы сделать меня змеей, скорпионом, крысой, вызывающей у всех отвращение. Или волком, вынужденного, чтобы выжить, весь свой век охотиться на все живое. Но Его Любовь создала меня человеком. Бог принес себя в жертву за меня. Только одной каплей Божественной крови были смыты все грехи мира… Поразмыслишь об этом — и поневоле смиряешься…
— Батюшка, — обратилась к священнику Лиза, — а я вот хотела бы стать смиренной, но у меня ничего не получается.
— Это хорошо, — ответил отец Николай.
— Хорошо — что не получается?
— Хорошо, что так говоришь. Если бы ты сказала или подумала — вот, мол, я теперь смиренная — тогда дрянь дело. Понимаешь?
— Не совсем. Что вы мне все-таки посоветуете? — не сдавалась Толстикова.
— Молись, добрая душа. Молитва — это доверие Богу. Когда ты абсолютно вверишься Богу, то тебе уже нет нужды просить о чем-то или беспокоиться, потому что Господь уже все понял. Только ожидает с терпением, когда плод созреет и упадет.
— Я молюсь, батюшка, но, наверное, у меня плохо получается.
Сидорин с удивлением смотрел на Лизу. Мужской ли шовинизм был тому причиной, но Асинкрит не ожидал от нее таких вопросов, показывающих, что духовные искания мучают Лизу.
Отец Николай помолчал немного, затем сказал:
— Ко мне как-то пришел один человек. Добрая душа, но уж больно какой-то расчетливый. Вы, говорит, дайте мне гарантию, что я правильно молюсь. Я ему сказал — и то же самое повторю тебе: единственная гарантия — покаяние. Проси его непрерывно у Бога, и ничего другого, кроме него. Не надо искать не света, ни чудес, ни пророчеств, ни дарований, ничего, кроме покаяния. — В этот момент старый священник посмотрел на Сидорина. — А то еще торговаться с Богом начинают: Ты, мол, покажи мне чудо, и тогда я в Тебя уверую…
В этот момент Асинкрит вспомнил, как буквально на днях думал о том, что стань он свидетелем какого-нибудь чуда, то обязательно сделал бы свой пресловутый последний шаг по направлению к Церкви. А отец Николай продолжал, все больше озадачивая Сидорина:
— И невдомек человеку, что может быть самое большое чудо — его сегодняшнее хождение по земле. Как ведь случается? Едешь с кем-то в автобусе, с тем, кто наверняка лучше тебя. Или моложе. Это не важно. Одна секунда — и твой сосед уже мертв, а ты жив и невредим. Радуйся, благодари Бога, а ты еще размышляешь, сколько шагов тебе осталось до Церкви… А не надо никаких шагов. Остановись — и жди Христа. Он сам к тебе придет, если не будешь убегать от Него.
Лиза увидела, как Асинкрит опустил голову, не пытаясь возражать старцу. Только произнес чуть слышно, одними губами: «Все правильно». А отец Николай вдруг потрепал Сидорина по голове и сказал уже мягче:
— Когда человек понимает, что только грехи являются его собственностью, тогда Бог дает ему все, в чем тот нуждается. Когда человек этого не понимает, он ставит Господа в трудное положение. Страшное дело! Если Бог дает ему какой-либо дар, то он пойдет во зло, потому что несчастный будет считать, что он сам что-то значит. А ведь у Господа свой замысел о каждом из нас, Свой замысел. И вот представьте: человеку дано пять талантов — сумма то какая! Господь смотрит на человека с надеждой: ну-ка, приумножь Мой дар, исполни то, ради чего Я сотворил тебя. Совсем плохо, если как в притче, несчастный эти таланты в землю закопает. Бывает хуже: схватит их, и выбросит. Мол, не нуждаюсь я ни в чем. Проживу как-нибудь без них, главное, чтобы прожить тихо и спокойно. А когда тихо и спокойно не получается, к кому претензии? К Богу. Мол, и родился я не тогда, и люди вокруг меня не те. А потом человек тот и вовсе до глупости доходит. Начинает диким зверям завидовать. Вот, мол, у них жизнь, мне бы такую. И невдомек ему, что Господь нам дает все, что мы просим. Все! Другое дело, все ли из того, чего мы хотим нужно нам?
— Получается, я сам захотел волчьей жизни?
— А ты думал, что это Господь тебя наказал? Эх, добрая душа, — и вновь священник потрепал Асинкрита по голове, — ты от таких даров отказался…
— Что же мне теперь делать? И эти… дары…
— Про дары — не ко мне вопрос. А вот что делать… Мне кажется, ты сам знаешь ответ.
— Знаю?
— Конечно. И отбрось, отбрось логику. Христос стучится в сердце, дьявол в мозги, запомни это.
— Обязательно запомню, батюшка. Только скажите, что я знаю?
На мгновение священник будто ушел в себя, а затем, грустно улыбнувшись, ответил:
— Без креста идти еще тяжелей, правда? Вот это ты теперь знаешь. Возвращайся на пепелище, кто знает, может от твоего креста остались обломки. Возьми, что осталось — и иди дальше… А ты, похоже, опять заплутал, добрая душа. Я о твоих снах говорю. Судя по всему, находишься ты в прелести. Понятно?
— Как не понять, — вздохнул Асинкрит.
— Вот и хорошо. Иди и помни, что я сказал вам с Лизой: молитесь! Просите покаяния. Покаяние приносит смирение, смирение принесет благодать Божию, потому что смирением обязательно ниспосылается Божия благодать, которая научит, что следует делать для спасения и, если требуется, для спасения наших близких.
Последние слова отец Николай произносил, внимательно глядя на Лизу. Толстикова и Сидорин поблагодарили священника и, попрощавшись, пошли от дома. Отец Николай остался стоять на месте, и когда гости уже отошли на приличное расстояние, вдруг окликнул их.
— Вернитесь!
Голос прозвучал неожиданно властно.
Лиза и Асинкрит переглянулись и, не говоря друг другу ни слова, повернули обратно.
— Присядем, — показал на стоящие возле изгороди чурбачки отец Николай. Гости послушно сели.
— Что не слишком сурово осудили меня, — снова начал разговор священник, — когда ждать заставил — это правильно. И впредь старайтесь людей не осуждать, — и вас Господь не осудит. А ты, добрая душа, — отец Николай взял руку Асинкрита в свои, — просто порадовал старика.
