Владислав Крапивин - Журавленок и молнии
Волчонка одели в костюмчик смирного зайчика. Журка снисходительно усмехнулся этой мысли, но злости к "волчонку" не почувствовал. Появилась только какая-то смесь обиды и пренебрежительной жалости. И еще болезненное любопытство: каково ему сейчас?
Журка представил себя на месте "волчонка" и зябко шевельнул плечами: лучше не думать про такое…
– Вы заходите, – стесненно сказал он. – Посидите…
– Да чего ж… – опять проговорила женщина, однако нагнулась, чтобы расстегнуть туфли.
– Не надо, – поспешно остановил ее Журка. – Что у нас, музей, что ли… Вы идите в комнату и садитесь. Папа скоро…
В комнате он отодвинул от стола два стула. Женщина села, опустила с головы на плечи косынку, разгладила на коленях слишком яркое цветастое платье. Вздохнула. Мальчик не сел. Встал рядом с ней, сбоку от стула. Все такой же: с опущенной головой и неподвижный. Только пальцы его суетливо мяли и дергали края штанишек. Женщина сильно хлопнула его по руке. Потом громко, будто здесь было много людей, проговорила:
– Родила его на свою голову! На старости-то лет! Маюсь вот теперь… У мальчика тоже проси прощения, бандит! Ты ведь и его мог прибить!
"Волчонок" быстро облизал губы, приоткрыл рот, судорожно глянул из-под волос на Журку. У него были какие-то ощетинившиеся и в то же время умоляющие глаза.
– Не надо у меня ничего просить! – почти крикнул Журка. – Вы… посидите. А я пойду. У меня уроки…
Он ушел в свою комнату, сел к секретеру, открыл первую попавшуюся книжку – учебник истории. Посидел над ним, не зная, что делать. Подумал: "Хоть бы скорее папа пришел…" Потом не выдержал, оглянулся.
В открытую дверь женщину не было видно – только краешек стула с цветастым платьем. А мальчишка был виден весь. И они опять встретились глазами.
Это был взгляд чуточку дольше, чем первый. И Журка почувствовал, как страшно, мучительно стыдно и тоскливо сейчас "волчонку".
"Если бы знал, ни за что бы, небось, не кинул", – подумал про него Журка.
А зачем кидал?
В самом деле, зачем?
Что его толкнуло схватить булыжник и швырнуть в стекло летящей машины? Ведь ни Журка, ни отец никогда-никогда и ничего-ничего не сделали ему плохого.
Зачем?
Да, это, оказывается, был главный вопрос. Он сразу же засел в Журке твердым колючим кубиком.
Если бы понять: почему был брошен камень? Журке теперь казалось, что жить тогда стало бы проще и легче. Может быть, мальчишка не так уж виноват? И Журка однажды схватил кусок щебня и хотел швырнуть в машину. Правда, вслед, а не навстречу, но мог бы и навстречу. От жгучей боли, от обиды, от злости на весь мир. Что он тогда понимал?
Люди, которые мчались в том "Запорожце", наверняка не хотели обрызгать Журку. Наверно, и не заметили его. Может быть, спешили по важному делу. Но в тот яростный миг Журка считал себя правым. Это хоть как-то можно понять.
А "волчонок"? Может, и с ним было что-то похожее? Журка опять уткнулся в учебник, не видя ни букв, ни картинок. И тут услыхал:
– Мальчик… Наверно, мы потом придем, попозже. Нехорошо так сидеть-то… Мы пока по магазинам походим, а через часик опять зайдем…
Журка вышел в большую комнату.
– Ну… как хотите. Я скажу папе…
– Ты уж скажи, а мы придем еще раз… Вот не простит тебя его папа, в колонию попадешь, дурак, или в школу специальную… Пошли давай! – Она сильно дернула сына.
– Постойте, – неожиданно для себя сказал Журка. – Вы его оставьте… Здесь оставьте.
– А… как? Зачем? – растерялась она.
– Идите в магазины, а он пока пускай здесь… Папа придет, они и поговорят.
– Без меня?
– Ну, не вы же камень кидали, – чуть усмехнулся Журка. – Он кидал, он пусть и отвечает.
– Да что он скажет-то? Одно знает: в пол упрется глазищами – и ни гу-гу.
– Ну, ничего. Может, не упрется…
– А будет папа с ним с одним-то разговаривать?
– Будет. Даже лучше, если с одним, – схитрил Журка. – А то скажет: мама пришла заступаться…
Мать взглянула на мальчика.
– Оставайся, я через час приду…. Да проси прощения как следует! Слышишь?
– Слышу, – как неживой, прошептал "волчонок". Это было первое, что он сказал здесь.
Журка запер за матерью мальчишки дверь и вернулся в комнату. "Волчонок" все так же понуро стоял у опустевшего стула.
– Сядь, – насупленно сказал Журка.
Тот сразу сел – будто ноги подломились. Сдвинул коленки. Вцепился в них пальцами с мелкими бородавками и грязными ногтями. Стал смотреть перед собой. И Журка увидел, что это вовсе не волчонок, а мальчишка, совсем сломленный бедой. Беспомощный и покорный.
Журка ощутил полную власть над этим пацаненком. Его можно было поставить на колени, можно было отлупить, и он бы не стал сопротивляться. На миг такое всесилие сладко обрадовало Журку. Но если один всесилен – другой полностью беспомощен. А ужас такой беспомощности Журка когда-то сам испытал. Он вздрогнул. Нет, не хотел он для этого мальчишки ни боли, ни унижения. Он только хотел понять…
– Знаешь, зачем я тебя оставил? – спросил Журка.
Мальчик отрицательно мотнул головой.
– А ты подумай! – с прорвавшейся злостью крикнул Журка.
Мальчик помолчал и спросил совсем тихо:
– Бить?
Журку опять передернуло – от стыда и обиды.
– Ну на кой черт мне тебя бить? – резко проговорил он. – Мне только надо знать: зачем ты кидал камень в машину? Скажи!
Мальчик повернул голову и посмотрел на Журку – более долго, чем раньше. У него были очень темные глаза, а вокруг них лежала тень. Может быть, это от природы, а может быть, от какой-то болезни. Или от долгих слез. Глаза смотрели издалека, из тоскливой глубины.
– Я не знаю… – прошептал мальчик, и Журка заметил, как под его жесткой, стоящей коробом рубашкой беспомощно шевельнулось плечо.
– Что ты не знаешь?
Мальчик так стиснул коленки, что побелели ногти. Но он не отвел глаз и повторил более громко, с усталостью и отчаянием:
– Ну, я правда не знаю. Все спрашивают: "Почему, почему?" – а я кинул, и все… Просто…
У него оказался неожиданный голос, вовсе не подходящий для такого мальчишки. Низковатый, с хрипотцой, будто от легкой простуды. Таким голосом говорил бы, наверно, плюшевый медвежонок, если бы научился человечьему языку…
Задребезжал в прихожей звонок. "Папа" – решил Журка, но не обрадовался. Ему хотелось окончить разговор один на один.
Пришел не отец, а Горька. А Журка совсем забыл, что они договорились насчет кино!
– Идем? – спросил Горька.
Журка сказал, поморщившись:
– Не могу я сейчас. Тут у меня сидит один… "Диверсанта" привели, который в машину камень пустил.
– Да ну-у?! – удивился и, кажется, обрадовался Горька. – Можно посмотреть?
Не дожидаясь ответа, он шагнул в комнату и весело уставился на мальчика.
– Правда, что ли? Этот мелкий гвоздик? – спросил он (хотя сам был лишь, чуть-чуть побольше "диверсанта").
Журка сумрачно кивнул. Горька, все усмехаясь и не отрывая глаз от мальчишки, обошел его по широкой дуге. Тот сначала робко следил за ним, потом съежился и опять опустил голову.
– Ну и что теперь? – спросил Горька у Журки.
Журка пожал плечами.
– Я почем знаю? Отца ждет, объясняться будет… А я пока хотел добиться, зачем он кидал. Понимаешь, причину из него вытянуть!
– Тебе не все ли равно, что ли? – сказал Горька.
Журка мотнул головой. Ему было не все равно. Он хотел знать, как рождаются черные молнии, которые в одну секунду могут обрушить на людей всякое горе.
Мальчишка опять поднял глаза и вдруг сказал хрипловатым своим голосом:
– Они все кидали и не попали… Потом Репа говорит мне: "Кидай". Я кинул и попал. Потом побежали…
– Вы что, в партизан играли? – деловито спросил Горька.
– Ага…
– Идиоты! – почти со слезами крикнул Журка. – Это же не игра! В машинах-то настоящие люди! Вы об этом думали?
– Не-а… – прошептал мальчишка.
– Но ты хоть о чем-то думал?
– Чтобы в стекло попасть. Чтобы зазвенело…
– Дать бы тебе, чтобы зазвенело, – беспомощно проговорил Журка. И понял, что больше спрашивать не о чем. Но вспомнил опять, как замахивался камнем сам, и снова спросил:
– А может, ты злился на кого-то, когда кидал?
– Не…
– Да не тяни ты его за душу, – вдруг серьезно сказал Горька. – Ни черта он не соображал тогда.
– Совсем? Так не бывает.
– Бывает. Я, когда бутылку у магазина тащил, разве о чем-нибудь думал? Сейчас, как вспомню, сам удивляюсь…
– Сравнил… – сердито отозвался Журка. И обратился к мальчишке с новой догадкой: – Репа этот… и кто там еще, они тебя насильно заставляли кидать? Отлупить грозились?
Мальчик мотнул головой.
– Не… Они со мной всегда по-хорошему. Заступались…
– "Заступались"… – опять вмешался Горька. – А сейчас, наверно, чистенькие сидят: "Мы ни при чем".
– Они сказали, что не кидали, только я…
– А ты что сказал? – спросил Журка.
– Что… Не они же разбили, а я…
Наступило молчание – длинное и неловкое. Потом Горька ненатурально зевнул и попросил:
