Дмитро Ткач - Шторм и штиль
К водолазам безбоязненно подплывали барабули, ставридки, кефали. Из-под ног шарахались и боком удирали каменные крабы, которых севастопольские мальчишки продают на базаре, а отдыхающие покупают как экзотическое украшение для своих квартир.
Дно под водой было неровное. Встречались невысокие косогоры, небольшие возвышенности, неожиданно круто ниспадавшие вниз. Тут, на глубине двадцати — тридцати метров, бросалась в глаза коричневая водоросль — цистозира, которую Юрий хорошо знал по учебникам, но воочию увидел впервые.
Прошли через подводные луга, заросшие густой морской травой. Здесь — своя жизнь, интересная, разнообразная, поражающая щедростью красок.
Время от времени в его наушниках внутри скафандра слышались голоса то капитана, то Поли. Спрашивали, как он себя чувствует. Отвечал коротко:
— Хорошо. Даже очень хорошо. Но вот он услышал еще один голос:
— Юрка, это я, Федор Запорожец. Как ты там?
— Рад слышать вас, дядя Федор. Идем намеченным курсом.
— Я тут волнуюсь…
— Обо всем будем докладывать. Не я, конечно, а командир группы поиска.
— Есть, — сказал Запорожец, и в наушниках снова стихло.
Удивительное иногда происходит в жизни. Ведь Юрий Баглай — уже старший лейтенант, командир корабля, а ведет себя с отставным мичманом, как с родным отцом. Должность — должностью, погоны — погонами, но это еще не все. Много, но — не все. Радостно Юрию, что есть на свете Федор Запорожец, пусть и не отец, но родная душа…
«Стоп! Внимание!» — Услышал он в наушниках голос командира поиска. Тут, под водой, все подчинено ему. И на палубе «Гидрографа» капитан судна будет подчиняться его командам до те пор, пока не закончится подводный поиск.
Свет нескольких фонарей выхватил из тьмы едва заметные контуры какого-то большого предмета. А когда подошли ближе, то сразу же убедились, что это не мина. Перед ними лежал катер. Собственно, не катер, а остов катера, побитый и искореженный.
Обошли его один раз, второй. Носовая часть катера, где находился командирский мостик, разрушена полностью.
«Что скажете, Юрии Николаевич?» — послышался в наушниках Баглая голос командира поиска.
«Не знаю… — глухим голосом взволнованно ответил Баглай. — Может, это и не тот катер. А может, и в самом деле, отцовский… Во время войны море поглотило множество кораблей, и малых и больших…»
И в это мгновение во всех наушниках послышался голос одного из водолазов:
"Тут еще какой-то железный ящик… Вот здесь, неподалеку"
Собрались все. И в самом деле, перед ними был небольшой, кубической формы предмет, весь обросший водорослями и ракушками. Командир группы поиска сказал:
«Не торопитесь, ребята, думаю, что это корабельный сейф».
Хоть и невелик он по размеру, но нелегко было оторвать сейф от грунта. А когда его приподняли, то группе водолазов он показался легким, как игрушка.
Однако старший передал капитану «Гидрографа»:
«Прошу спустить трос, обнаружен сейф».
Больше ничего не нужно было объяснять. Обломки корабля немы. А сейф что-то расскажет.
Трос был спущен.
Сейф поплыл вверх. Сильные матросские руки вытащили его на палубу. Скоро этот обросший водорослями и облепленный ракушками металлический ящик будет вскрыт, и перестанет быть тайной то, что он хранил в себе столько лет.
14
Все свободные от вахты матросы и офицеры собрались в музее Славы. Сюда заранее принесли стулья и поставили их рядами.
Пришли командир части Курганов, замполит Вербенко, с ними Юрии Баглай, худенькая седая женщина, мать Юрия, Мария Васильевна, и Федор Запорожец. Все они сели за стол, покрытый красной скатертью
В части только и разговоров было, что о находке на дне моря. Это событие взбудоражило всех. Рассказывали о нем разное, но бесспорно было одно: катер вернулся с моря ночью. На причале его ждали Курганов и Вербенко. Тут же был и автогенщик. Он аккуратно вскрыл сейф из которого вынули какие-то бумаги.
Теперь Курганов, стоя за столом, рассказывал:
— В сейфе хранились личные дела всей команды. Теперь мы сможем узнать, кто погиб вместе с Николаем Ивановичем, а кто, как мичман Запорожец, в живых остался. Их нам нужно будет разыскать. Это наша святая обязанность. А когда разыщем — встретимся с ними, вот тут же в музее Славы.
В комнате стало так тихо, что слышно было, как Курганов, сдерживая волнение, передохнул.
— А вот два ордена боевого Красного Знамени, — он вынул их из коробочки, лежавшей на столе. — Ими был награжден Николай Иванович Баглай при жизни. Свыше двадцати лет пролежали эти награды на морском дне, они воплощают в себе блистательную славу и доблесть, военную отвагу человека, целиком отдавшего себя нашему народу, нашей Родине… Мне поручено передать эти ордена жене Николая Ивановича Баглая, Марии Васильевне, и я выполняю это почетное поручение. Прошу вас, Мария Васильевна, примите…
Она поднялась, маленькая, худенькая, седая, взяла ордена в руки, прижала их к лицу…
Ничто не нарушало тишины, царившей в комнате. Все ждали, пока Мария Васильевна успокоится, заговорит.
Наконец, преодолев себя, она вытерла глаза и снова подняла лицо, взглянула на матросов и офицеров, сидевших перед ней. Голос ее дрожал:
— Родные мои, я знала об этих наградах… Одна — за Малую землю, вторая — за керченский десант… Но не мне они принадлежат и не тебе, Юрий, — повернулась она к сыну, — а твоему отцу… и тем, кого здесь нет, и тем, кто в эту минуту находится рядом с нами. Возьми, сын, эти ордена и прикрепи их возле портрета, рядом с орденом Ленина и Золотой Звездой, которыми его наградили посмертно. Пусть рядом будут. Потому что он и сегодня жив для всех нас.
— Прикрепите, Юрий Николаевич, — сказал Вербенко видя что Баглай колеблется. — Разрешение старших вам не требуется. Самая старшая здесь — ваша мать.
* * *
— С разрешения Марии Васильевны я прочитаю вам последнее письмо Николая Ивановича Баглая, которое он написал и не успел отослать… — Вербенко глухо покашливал, казалось, ему трудно было дышать. — Письмо, как и ордена, пролежало на дне моря свыше двадцати лет. И вот теперь оно раскрывает перед нами сердце человека, большого человека… Иногда мы думаем, что большие люди — это те, которых по привычке, по традиции называют великими. Мы знаем о них, знакомы с их изобретениями, в юбилейные даты о них пишутся статьи. Да, они великие и заслуживают этого названия. Я хочу сказать, что каждый — по-своему велик, только надо его увидеть. Увидеть надо нашего человека, — еще раз подчеркнул Вербенко, — и того, который принимал участие в боях, и того, что работает сейчас на гигантских стройках, и того, который создает культурные ценности… Вот это письмо.
«Дорогая Мария!
Последние дни особенно тяжелы. На берег возвращаемся только для того, чтобы пополнить запасы горючего, боеприпасов, воды и питания. Едва успеваем выполнить одно боевое задание, как уже надо идти на следующее.
Да разве может быть иначе? Война! Такая война, какой не знал еще мир. Миллионы людей идут на миллионы. Представляешь? Человек убивает человека, прокалывает штыком или стреляет и видит, как от его удара, выстрела падает подобный ему… Но в том-то и дело, Мария, что не подобный, а зверюга. Мы деремся со зверями в человечьем обличье. Ты — учительница и знаешь, какое счастье воспитывать детей, красивых душой и чувствующих ответственность перед людьми. Эту ответственность чувствую и я, поэтому не боюсь рисковать жизнью.
В своих письмах ты просишь меня быть осторожным и предусмотрительным. Понимаю, предусмотрительность — положительная черта в характере человека. Что же касается осторожности, то думаю, что она может сделать человека нерешительным. Такую черту характера я считаю отрицательной и противопоставляю ей способность разумно, обдуманно и смело рисковать. Без этого не может быть победы над таким сильным и коварным врагом, как гитлеровский фашизм.
Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о моем корабле? Не военный ты человек, а моя милая, мирная учительница и не можешь понять, что написать тебе о своем корабле я не могу, не имею права. Но скажу, что команда на нем дружная, боевая, моряки — как на подбор. Особенно я люблю боцмана Запорожца. Ох, и беспокойный же парень! Чего только с ним не случалось в жизни. Как говорят, «прошел и Крым, и Рим, и медные трубы», но моряк настоящий. После войны я тебя с ним познакомлю.
Заканчиваю письмо, потому что времени больше нет. Очередной выход в море. Береги себя и нашего Юру (ох, как хочется мне взять его на руки и прижать к груди!). Обо мне не беспокойся. Если придется отдать жизнь — отдам ее за тебя, за Юру, за весь наш народ, за землю, на которой мы с тобой родились и выросли. А Юрка наш пусть будет моряком, сама знаешь, что род наш — моряцкий.
![Дмитро Ткач - Шторм и штиль[с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/210450/210450.jpg)
