Ирина Щеглова - Парк свиданий. Большая книга весенних романов о любви
– Я слишком известный человек, чтобы везде ходить.
– Ну какой ты известный!
Он уходил, Маша его догоняла. Выглядело это глупо.
– Олег! Я обижусь!
– Отлично! – Звонко щелкнул пальцами.
Черт!
– Мне без тебя там будет плохо.
– Это хуже. – Остановился. – Я завтра не могу, у меня дела.
Звякнул сотовый.
– Извини. – Отошел в сторону, стал быстро отбивать сообщение. С кем он там все время переписывается?
– Какие могут быть завтра дела, если суббота?
– Надо ребенка в зоопарк сводить, – ответил, не отрываясь от телефона.
– Какого ребенка!
Он не слушал. Он не смотрел. Ему вообще было плевать на нее.
Поднял голову, улыбнулся.
– Не сердись, малыш, я правда завтра не могу.
Она стояла, накаляясь раздражением. Олег не должен так поступать! Это нечестно.
– Ты меня не любишь!
– Ты уверена?
И снова в его взгляде столько простоты, столько легкости, как будто не с Машей говорит, а сам с собой. И словно ему все равно.
– Ты – мой? И ты должен быть со мной! – крикнула, не слыша себя.
– Я – свой.
Опять улыбается. Чему он все время радуется?
Обида ударила в переносицу, луковой кислотой защипала в глазах.
Попятилась.
– Тогда можешь не приходить! Совсем не приходить!
Олег кивнул. Даже плечами пожал. Маша побежала, он не стал ее останавливать. Бежала, пока не поняла, что не чувствует ног, что уже не бежит, а уныло бредет.
– Почему он так? – рыдала она вечером у Юльки. – Мог бы остановить!
– А бежала зачем? – Подруга была мрачна.
– Бежала? Я разозлилась!
– Так ты бежала, чтобы он догонял?
– Ну да.
– Вот и дура! Если хотела, чтобы он догонял, вообще не надо было убегать. Стояла бы на месте.
Эти слова прибили к подоконнику. Ну зачем, зачем она убегала? Все пропало. Он не вернется!
Мама встретила тяжелым взглядом.
– Маша! Это что?
Все-таки дневник у нее появился. Классная руководительница лично купила, чтобы по всем неделям расставить полученные оценки, чтобы жирными красными чернилами вывести: «Девочка не учится! Родители! Примите меры!»
Хотела пройти мимо, хотела упасть на кровать. Хотела умереть.
– Всю неделю будешь сидеть дома! Я отбираю у тебя ключи от квартиры и сотовый телефон! Я запрещаю тебе с кем-либо созваниваться. И больше никакого Олега!
У Маши началась истерика. Она сползла по стенке на пол, она попыталась спрятать лицо в колени.
Мир! Почему ты так жесток? Почему ты так несправедливо жесток!
– Его больше нет! Нет! – орала Маша, отплевываясь от воды, – мама смогла затащить ее в ванную, поставить под душ.
– Отец! Валерьянку неси! – кричала мама в коридор.
– Нет! – рвался из Маши вопль.
Маша еще плакала, но было уже как-то все равно.
– Поссорились, – шептала мама.
– Ты уж с ней поосторожней, – отвечал папа. – Все-таки первая любовь.
– Какая любовь в ее возрасте? – Мамин голос шел по нарастающей.
– Вспомни себя в пятнадцать. Она уверена, что это навсегда, первый и последний раз.
Мама не помнила. Как будто она сразу родилась вот такой – взрослой и уверенной в себе.
– Ну что ты несешь? Навсегда! Скажешь тоже! Мальчик развлекается. Здоровый лоб, занятие себе найти не может.
– Это скоро пройдет. Первая любовь – она такая, со слезами.
– Какое «пройдет»? У нас нет времени ждать! Ей учиться надо, к институту готовиться. Профессию получать.
– Пройдет, – грустно говорит папа. – Первая любовь всегда проходит. Как первый снег.
Маша шевелится. Ей хочется сказать, что, может быть, первый снег и проходит, но ее любовь никогда не пройдет.
– Что ты шумишь! – накидывается мама на отца. – Она почти заснула.
Папа поглаживает Машу по плечу. Она не видит, но знает, что эта широкая теплая ладонь – его. Опять хочется плакать. И она плачет. Но это уже все происходит во сне.
Утром Маша проснулась с тяжелой головой. Состояние было такое, словно на нее положили бетонную плиту. Грудь сдавливало, порой становилось нечем дышать, глазам было больно смотреть на свет. Движения неуверенные и медленные. Происходящее воспринималось, как сквозь толщу воды.
– Будешь хлеб с маслом? – спрашивала мама.
Маша переводила на нее взгляд. Что ответила, не помнит, но мама уже передает ей бутерброд. Успела согласиться? Когда? Папа глядит испуганно.
– Тебе Юля звонила, узнавала, пойдешь ли ты на вечеринку, – осторожно говорит мама.
Какая вечеринка, если Олега больше нет?
Слезы медленно покатились по щекам. Жевать стало неудобно. Маша отложила бутерброд. Выползла из-за стола.
Мама с папой тут же стали ругаться.
– Нашла, когда напомнить! – громким шепотом возмущался папа.
– А что я такого сказала? Ей было бы сейчас хорошо развеяться.
– Наверное, они договаривались идти вместе! – проявлял прозорливость отец.
– Мне-то откуда знать?
Маша лежала на кровати, смотрела в потолок, и ее переполняла обреченность. «Все кончилось, – шептал ей голос. – Больше ничего не будет. Ни смеха, ни радости. Одно бесконечное умирание».
– Ну? Что ты разлеглась? – ворвалась Юлька. – Два часа осталось! Быстро встала! Чего тут надевать?
Маша сидела и удивленно смотрела на активно действующую подругу. Перед глазами все плыло.
– Я не пойду, – произнесла неубедительно.
– Куда ты денешься!
Юлька вывалила из шкафа всю одежду. Впрочем, она и так знала, что тут есть, можно было особенно не копаться.
– Джинсы! Топик! В путь!
– Какой путь? – Маша пыталась уклониться от летящих в нее вещей, но джинсы повисли на голове, топик зацепился за плечо.
– В ванную! Быстро! Ты себя в зеркало видела? Кикимора болотная! Скоро утонешь в своих соплях.
– Я никуда не хочу, – хныкала Маша, чувствуя, что слова ее звучат неубедительно.
Вода смыла оцепенение. Когда Маша вышла, по всей квартире восхитительно пахло кофе. Родители словно исчезли, хозяйничала Юлька.
– Давай шевелись! – азартно кричала она, наблюдая, как шипящая коричневая струя кофе из машины бьет в белое дно чашки. – Скоро мальчишки придут!
– Какие мальчишки? – смеялась вместе с подругой Маша.
– Я договорилась с Ванькой Колесниковым и Сашкой Максимовым, они за нами зайдут.
– Максимовым? – Как будто ее это удивило.
– Отстань!
Рука с чашкой дрогнула, и кофе закапал через край. Обе кинулись сначала за салфетками, потом к луже.
– Ты же можешь только себя слышать! – весело кричала Юлька. – А мир вокруг живой, Земля крутится!
– Правда, что ли?
В дверь позвонили, когда Маша еще бегала с мокрой головой. Сашка высокий, темноволосый, с простым непримечательным лицом. Ваня с быстрыми темными глазами, черные густые волосы падают на лоб, он их смахивает в непослушную челку. Улыбка слегка рассеянная.
Юлька глупо хмыкает Максимову, на мгновение застывает. Маша чувствует укол ревности – Юлька с Сашкой, а она… она одна. Снова захотелось плакать. Но не успела.
– Помочь? – спрашивает Колесников. Голос мягкий.
– Идите пока на кухню! Мы сейчас!
Юлька бросает очередной многозначительный взгляд Сашке и с хохотом заталкивает Машу в комнату. Что-то жарко шепчет. Но в Маше уже проснулась обида. Она вновь вспоминает, что одна. Вяло переодевается, нехотя сушит голову. Подкрашивает ресницы, чтобы не так были заметны опухшие глаза.
Мальчишки врываются в комнату в масках.
– Аррр! Вампиров заказывали?
Юлька смеется. Вслед за ней становится весело и Маше. 31 октября. Хеллоуин. Праздник!
– Теть Марин! Мы пошли! – крикнула Юлька в сторону закрытой двери родительской комнаты.
По дороге к квартире Глеба Шульпякова, где было решено провести вечеринку, они невольно разбились на пары. Юлька от подъезда подхватила Максимова под локоть и, заставляя его подстраиваться под ее широкий шаг, повлекла вперед. Маша сначала пыталась идти за ней, но потом отстала, невольно поравнявшись с идущим сзади Ваней. Он чуть отвел руку назад, словно собирался обнять. Но… ее опасения оказались излишними – он всего лишь стал идти чуть ближе. Юлька что-то без умолку говорила и говорила. Маша с Колесниковым молчали. Ваня косился на темные кусты и деревья, словно оттуда должны были появиться гоблины.
Если бы здесь был не тихий Колесников, а веселый Олег…
Шульпяковы жили богато. Четыре комнаты. Самая большая – гостиная. Ее и отдали под разгром. Длинный стол был придвинут к бесконечной стенке и заставлен пластиковыми тарелками.
Народ потихонечку собирался, каждый приносил с собой еду. Больше всего оказалось хлеба. Девчонки на кухне быстро сооружали маленькие бутербродики, накалывали их на шпажки.
Юлька успела везде. Разбила стакан, просыпала виноград, всех обрызгала шипучкой, заставила поменять музыку, принеся свою любимую «Лакримозу», требовала, чтобы выбросили в окно «Токио Хотел».
Решили не мудрить и пиццу выкладывали прямо в фирменных коробках. Музыка перекрывала голоса. Кто-то уже пританцовывал. Мишка Борисов, с ленцой, нехотя, прохаживался по комнате, разминаясь, – он профессионально занимался танцами и был королем всех школьных дискотек. Мелькнула пара незнакомых лиц. Девчонки отважились привести своих приятелей. А мальчишки все еще держались своей стаей, не предавая мужского братства.
