Додо Вадачкориа - Вишнёвое дерево при свете луны
— Ты что, с ума сошёл! Что там потерял мой ребёнок? — кричала другая.
— Панкиса, убирайся, не то хуже будет! — грозила третья.
Панкиса подошёл и к нашему дому. Поднялся по лестнице короткими шажками и уставился на отца, прищурив левый глаз. Я прижалась к столбу балкона.
— Что с тобой, Панкиса, и чем ты встревожен, сын мой? — спросил отец с улыбкой.
— Дело в том, — ответил Панкиса, — что твоя девочка обворовала мой сад… Вот эти все твои соседи отказываются — нет, не мой, нет, не моя… — проглотил слюну Панкиса, будто в горле кусок застрял, потом он затих. — Вот твоя действительно была! — Он ударил кулаком свою узкую худую грудь. — Собаку пустил, а она и хвостом не шелохнула, эта проклятая, вот!.. Как ты думаешь, что всё это значит?
Худое лицо Панкисы выразило удивление. Папа подал ему стул:
— Присядь, дорогой друг, отдохни. Неужели эти девчонки и мальчишки столько тебе причинили ущерба, что ты так убиваешься?..
Опираясь на палки, вошли и соседи.
Панкиса сел на стул и покачал короткими ногами. Моргая узкими, без ресниц, глазами, он молча сопел.
— А ты сам никогда не таскал чужие яблоки? — неожиданно спросил папа.
— Как же нет? Аптрека, но… — Панкиса втянул голову в узкие плечи.
— Как же ты мог тогда погнаться за детьми из-за каких-то десяти яблок? И ещё говоришь, что собаку на них напустил. А если бы она разорвала кого-нибудь, тебе было бы легче от этого?
После слов отца соседи загалдели и стали угрожать Панкисе.
— Если они разорили тебя, то скажи, я за всех заплачу, — нахмурил брови отец.
— Нет, кацо…[4] — выпрямился Панкиса, — что за ущерб, какой там ущерб!.. Всё равно бы их воробьи склевали…
— Тогда будь здоров, мой Панкиса, и знай: если в своём саду ты ребёнка увидишь, не гони его. Если ребёнок яблоко сорвёт, ругать его за это не надо, он же маленький… А если малыш не сможет дотянуться до ветки, сам сорви для него, потом он это никогда не забудет. И то, что ты хороший, добрый, дети запомнят на всю жизнь…
Панкиса молча поднялся со стула. Женщины осыпали его насмешками. С позором покидал он нашу комнату, и постыдно звучали вслед ему слова моего отца:
— Твоя собака поступила на своём месте, как… человек!.. А ты на своём месте поступил, как…
Громкий хохот соседей заглушил голос моего отца…
Гвариса
Отец тихо встаёт на рассвете. Как только соберёт с вечера приготовленные охотничьи принадлежности, собаки внизу, в сарае поднимают гвалт.
— Почуяли, — говорит мама с постели.
Я вижу лицо мамы — она улыбается с закрытыми глазами. И отец улыбается. И я тоже начинаю улыбаться. А отец перекинет через плечо ружьё, опояшется патронташем, перекинет кожаную сумку за спину и в путь…
Мама эту сумку не любит, хотя она прочная — сшита из кожи дикого кабана. Однажды, оказывается, папин друг во время охоты не видел в кустах притаившегося моего отца (в листьях была видна только щетина кабана), подкрался (он думал, что это притих и замаскировался кабан) и только нацелил ружьё и хотел выстрелить, как на него напала папина любимая собака Гвари́са…
«Гвариса спасла! — вспоминая об этом случае, любил повторять отец. — Гвариса спасла».
Теперь Гвариса ждала щенят, и папа боялся её брать на охоту. Но всё же, когда отец вышел за ворота, Гвариса сумела перепрыгнуть через забор, но так же скоро вернулась обратно.
Когда охотники возвратились, ещё не настали сумерки. Папа у задней калитки попрощался с ними и впустил собак во двор.
Я и мой брат вышли встречать отца, взяли у него патронташ и ружьё. Котэ снял со шнурка убитого зайца.
— Где Гвариса? — спросил отец.
— Погналась за вами, перепрыгнула через забор, но очень скоро вернулась, еле передвигаясь.
— А потом? — забеспокоился отец.
— А потом легла на подстилку и никого не подпускает к себе.
Папа вошёл в закуток и внимательно осмотрел собаку. Гвариса взглянула на него виноватыми, жалкими глазами и несколько раз бессильно ударила хвостом об пол.
— Лежи, лежи, — ласково сказал ей отец. — Воду и пищу поставьте рядом! — приказал он Котэ.
— А что случилось, папа? — спросил Котэ.
— Щенка родила, видимо, недоношенного, может быть, он мёртв… Хотя, если б он не дышал, она бы его выбросила. Дети, чтобы в пище у неё не было недостатка!
С утра шёл дождь. Дул ветер. Я вспомнила, что на стене висит старая отцовская шинель. Поставила стул, хотела снять, но не смогла. Тогда я сдёрнула её и чуть не свалилась со стула. Принесла шинель в закуток и укрыла ею Гварису. Та с благодарностью посмотрела на меня и шевельнула хвостом. Я обрадовалась и принесла ей ещё молока. А Котэ принёс косточку, но она ничего не трогала, с собачьей терпеливостью лежала и оберегала своего щенка.
Однажды в прекрасное и тёплое утро из закутка вдруг послышалось тявканье щенят. Отец быстро оделся, и мы сломя голову помчались вниз по лестнице.
Увидев нас, Гвариса медленно подошла к отцу, облизнула ему руки, потом подошла к каждому из нас и по-своему приласкалась. Котэ встал на одно колено, а Гвариса положила ему лапы на плечи, и так, словно расцеловать его хотела от всей своей собачьей души. Потом Гвариса пошла к своему логову, будто и нас приглашала полюбоваться её детьми. Мы пошли следом за ней, она устроилась поудобнее, и щенята с жадностью бросились искать соски́ с молоком.
Отец молча стоял и смотрел на умное животное. Из шестерых щенят один беспомощно крутил своей четырёхугольной сморщенной мордочкой. Отец взял и посадил его у первого соска, оторвав и пересадив большого круглого щенка к заднему соску. Недоношенный вначале не мог глотать обильно текущее молоко, а потом, будьте здоровы, почувствовал настоящий вкус молока и зачмокал с большим аппетитом.
— Вот тебе и пёс! — положив руки в карманы, сказал Котэ и от удивления пожал плечами.
Щенка, спасённого матерью, назвали Кви́риа. И словно в благодарность за всё людям, Квириа выросла гордой и красивой собакой и хорошо охотилась на кабанов и медведей!..
Цуцкиа
Кто-то подарил отцу белую красноглазую мышку. Держа её в руке, отец поднялся на залитый солнцем балкон и, улыбаясь, заглянул в комнату.
Мышка испуганно смотрела вокруг круглыми, красными, как бусинки, глазами. Я и Котэ сидели на тахте и перелистывали новый томик Брема. Увидев отца, мы вскочили и подбежали к нему.
— Кто это?! — спросила я и взяла у отца бело-розовый комочек с хвостиком, глазками, ушками и розовым носиком.
— Белая мышка, — ответил отец.
— Очень даже симпатичная! — обрадовалась я. — А как мы её будем звать?
Котэ к этому времени уже пересел к письменному столу, в одной руке продолжая держать книгу, второй поглаживая кошку Хатаве́лу, которая уютно устроилась на его коленях.
Почуяв мышь, кошка навострила уши, собираясь спрыгнуть.
— Будь умницей, киса, — ласково сказал ей Котэ. — Со своими нельзя враждовать!
Хищно замурлыкавшая Хатавела вдруг притихла, словно послушалась Котэ.
— Посадите мышку в клетку, не то может случиться неприятность, — сказал отец и вышел из комнаты.
Мы моментально оборудовали птичью клетку под мышиный домик.
Очутившись в безопасности, маленькая зверюшка стала бегать по клетке, перебирая лапками проволочные стены. То ли проверяла их крепость и нет ли где прохода для кошки, то ли от радости играла на проволочных струнах домика, как на арфе.
— Судя по Брему, — сказал Котэ, — наша кошка должна эту мышку съесть… Неизвестно только, когда произойдёт это печальное событие. А пока назовём её Цу́цкиа!..
— Нет, Те́тра! — предложила я и взглянула на кошку. Та действительно смотрела на мышку жадными глазами и даже стала точить когти.
— Ой! — вскрикнул Котэ. — Точи свои когти, где хочешь, только не о мои колени, — и сбросил Хатавелу на пол. Хищно изогнувшись, кошка вспрыгнула на столик с цветами.
— Цуцкиа, берегись! — сказал Котэ.
— Берегись, Тетра! — поправила я его.
— Хорошо, — сказал примирительно Котэ, — пусть будет не по-моему и не по-твоему! И пусть поэтому она будет зваться двойным именем — Тетра-Цуцкиа!.. — с этими словами Котэ вышел из комнаты.
…Настало время обеда. Загремели посудой.
— Как вы решили её назвать? — спросила мама, ставя на стол разрисованную фиалками супницу.
В комнате распространился возбуждающий аппетит аромат.
— Тетра-Цуцкиа, — сказала я.
— Это два имени? Или это одна фамилия?
— Одним именем её назвала я, а вторым — Котэ.
— По Брему, как мышь ни называй, всё равно кошка должна её съесть, — глубокомысленно заметил Котэ.
— А по-моему, — вмешался в разговор отец, — в нашем доме это случиться не должно. Разве нашей кошке у нас нечего есть, кроме этой симпатичной беленькой мышки?
