Додо Вадачкориа - Вишнёвое дерево при свете луны
Андро́, брат Чапуло, ровесник моего брата Котэ́. Он всегда весёлый, и я поэтому очень люблю его. Он очень добрый. Котэ, крепыш Варден и Андро часто вместе ходят на охоту, но мы ещё не видели, чтобы они чего-нибудь принесли с охоты. Зато когда Котэ с дядей идёт на охоту, то с пустыми руками не возвращается никогда.
Ещё я очень люблю ходить в лес, сколько там вкусных фруктов и грибов! А цветы! Какие на полянах цветы и сколько их!..
Сто домов в моей деревне, и в каждом доме у меня друг, и если я всех не повидаю, обидятся.
Чтобы войти во двор дедушки Луки, нужно пройти по висячему мостику. На берегу Хевисцкали варит дедушка Лука туту, и запах её распространяется по всему селу. Там же родник, огороженный плетёнкой из прутьев. Хочу я пить или нет, но, проходя мимо, невозможно удержаться, чтобы не попить этой хрустальной воды, а потом, раскинув руки, как паяц, прыгая на одной ноге, иду по шаткому мостику, который качает меня, как когда-то качала меня мать в люльке.
Во дворе дедушки Луки стоит старое тутовое дерево. Шелковица — так его называет дедушка. Половина дерева даёт туту чёрного цвета, полдерева — белого цвета. Очень сладкая, спелая тута.
— Мудрое дерево, — говорит Лука. — Дерево, как жизнь! Одновременно и светлое, и тёмное! — Сказав это, дед Лука задумывается и продолжает: — Жизнь, как дерево: с одной стороны немного темнее!.. А с другой стороны… светлая! Очень даже светлая!..
И я молча с ним соглашаюсь.
Запах хлеба
К деревне, в которой была пекарня, вела короткая дорога вдоль реки. Затем она переходила в тропинку. А тропинка бежала то через широкое поле, то взбиралась на пригорок, то спускалась с него, а то, извиваясь, пряталась в густо затенённом лесу.
Местами дорогу пересекала река. Её мы переходили по плоским камням и пообломанным, полузатонувшим ветвям. За рекой тропинка подводила к проезжей дороге.
Перепрыгивая с камня на камень, Метиа приговаривала, поглядывая на меня:
— Пять, шесть, семь, восемь… Дай мне руку! Осторожно! Молодец! Что? Больно?
— А чего это больно? — ответила я насмешливо. — На мне туфли, а ты босиком… Надень чусты[3], а то у тебя ноги разболятся…
— Я в этих чустах задыхаюсь, — ответила Метиа, — так мне легче ходить. В чустах я зимой нагуляюсь. Лишь бы у тебя ноги не болели, а со мной ничего не будет.
Отец Метиа — дядя Георгий — работал пекарем в той самой деревне, куда мы направились все вместе. Вообще-то отец Метиа нас в гости в чужую деревню к себе не звал. А хлеб пообещал сам принести. Метиа так и передала его слова.
— Как это сам! — возмутилась Бу́циа. — Беспокоить такого загруженного работой человека! Нечего лениться! Идите за хлебом сами!
А нам только этого и надо было. Нам лишь бы вырваться из своей деревни, лишь бы попасть на дорогу, полную приключений.
— Идите осторожно, — предостерегала нас тётя. — Смотрите, чтобы с вами ничего не случилось.
Метиа от радости готова была в пляс пуститься. Я тоже. Только я изо всех сил скрывала свою радость.
— Можно взять три хлеба? — спросила я у Буции.
— Три хлеба? — переспросила она. — Для чего так много? Одного достаточно!..
Буциа дала мне в руки корзину и деньги и поцеловала меня.
— Смотрите, будьте умницами!
В самую последнюю минуту тётя успела надавать нам столько советов, что, когда мы отошли подальше, Метиа сказала:
— Так много советов для такой короткой дороги! — Она засмеялась и добавила: — Как будто бы мы на край земли едем.
— И чтобы мне не купаться! И чтобы в воду не лезть! — кричала нам вдогонку Буциа.
— Ириа-уриао, ириа-уриао!.. — запела Метиа, смеясь, подпрыгивая и дурачась, и первой стала подниматься вверх по тропинке.
— Куда идёте, детки? — крикнула нам мать Шотико, тётя Пи́сти.
Я только открыла рот для ответа, как Метиа толкнула меня в бок.
— На пастбище идём, на пастбище! — ответила Метиа. — Может, коровам от вас привет передать?
— А почему ты не сказала ей правду? — спросила я Метиа шёпотом.
— Почему не сказала, почему не сказала? — передразнила Метиа. — А потому что она бы поручила и ей хлеб принести. Вот почему. Делать нам больше нечего, как таскать для неё хлеб!
Не успели мы сделать и нескольких шагов, как нас окликнула мать Олико́, тётя Соня:
— И куда же это вы идёте, детки?
Я опять было открыла рот для ответа, но Метиа снова толкнула меня острым локтем в бок, но я на этот раз рассердилась.
— На пастбище идём! — снова ответила Метиа. — Может, коровам чего передать?
Метиа сложила губки черешней и тихо засмеялась.
Впрочем, тётю Соню провести не так-то просто, потому что она тут же спросила:
— С какого это времени у нас пастбище стало в той стороне, куда вы идёте?
— Ай-яй-яй, — запричитала Метиа, — видно, и вправду мы с дороги сбились.
Некоторое время мы шли молча, потом Метиа подскочила ко мне и попыталась обнять за плечи. Это с её-то ростом! Коротышка!
— Обиделась? А я тебя за это через реку на спине перетащу, — сказала она.
— А я и сама прекрасно перейду речку без всякой помощи.
— Туфли сними, а то на камнях поскользнёшься, — смеялась Метиа.
— Не твоя забота! — огрызнулась я.
— Ой, мамочки, такой сердитой я тебя ещё никогда не видела. — Метиа состроила такую забавную и сердитую рожицу, что я не выдержала и прыснула от смеха.
Затем мы бросились друг к другу, обнялись, и Метиа опять запела «Криманчу́ли».
— Хоть бы арбу встретить на шоссейной дороге, — мечтательно сказала Метиа. — Ты устала, да?
Я промолчала. А Метиа жалобно произнесла:
— А я устала… И зачем я пошла за этим хлебом? — жаловалась сама себе Метиа.
— А вот я, между прочим, не только для себя, но и для Нуну́ пошла бы за хлебом и для Олико, — сказала я, — а ты даже себе не хочешь…
— На всех хлеба не принесёшь, — рассердилась Метиа, — и вообще не обязательно всем его есть… Поперёк горла может встать, вот! — снова засмеялась Метиа.
Я никак не могла понять, то ли говорит она серьёзно, то ли шутит.
Мы шли медленно по берегу реки. Ветви ольхи спускались почти до самой воды. Когда ветер наклонял их, то они окунали свои листья в воду, словно мыли руки. Вода мелководной речки была прозрачной, и сквозь неё видны были камни, поросшие мхом, галька, стаи рыбок. Солнечный луч местами проникал в глубь воды и переливался на дне. Мальки стайками кидались на какую-то только им одним видную добычу. Большие рыбы лениво шевелили хвостами, то исчезая в водорослях, то снова показываясь.
У кирпичного завода двое мужчин лежали у берега в воде и о чём-то тихо переговаривались.
Кляча со впалыми боками ходила вокруг столба, вбитого в землю, и так кивала головой, будто соглашалась с кем-то; временами она махала хвостом и отгоняла от себя назойливых мух.
— Здравствуйте! — крикнула громко Метиа рабочим, это были её знакомые.
— Доброго тебе здоровья, Метиа. Куда путь держишь?
— За хлебом идём, — ответила Метиа.
— Правильно делаешь, — сказал один, — говорят, у Георгия хороший хлеб получается…
— А вот попробуем, тогда и похвалим, — смеясь, ответила Метиа.
Когда мы вышли на просёлочную дорогу, Метиа села на камень.
— Раз ты идёшь, значит, не устала, — сказала мне Метиа.
— Нет, — ответила я, — я тоже устала, но не время сейчас отдыхать.
Вдруг на дороге что-то скрипнуло, потом ясно послышался визг колёс, и мы услышали тихое пение.
— Вот и арба идёт, — сказала я Метиа, — как раз нам по пути… Сядем и отдохнём…
Арба уже отчётливо была видна на дороге и приближалась всё ближе и ближе. На козлах её сидел мужчина и щёлкал орешки. Иногда одно колесо попадало в яму, погонщик кричал на быков и потом снова выпрямлялся. Арба уже почти поравнялась с нами, но погонщик не обращал на нас почему-то никакого внимания. Метиа продолжала сидеть на камне, исподлобья глядя на мужчину, наклонявшегося то в одну, то в другую сторону. Я хотела ещё раз сказать Метиа: «Вставай!», но она вдруг свалилась с камня на землю, схватилась за живот, ужасно скривилась и с криком: «Ой, мамочка, помогите!» — начала кататься по земле.
Погонщик привстал с козел, соскочил с арбы и подбежал к нам. Я бросила корзину, опустилась на колени и обхватила Метиа.
— Метиа! Метиа! — кричала я.
Погонщик подошёл к нам, сел на корточки и положил ладонь на лоб Метиа, словно проверяя, нет ли у неё температуры.
— Что случилось, детка, что с тобою? Как вы тут оказались? Вы чьи? Куда идёте?
— За хлебом идём! К дяде Георгию идём! — ответила я и почувствовала, как у меня задрожал голос.
Погонщик поднял Метиа, понёс к арбе и положил на свежескошенную траву, которая лежала на арбе.
— Успокойся, детка, успокойся, — повторил погонщик, — я сейчас отвезу вас к Георгию. Или может быть, вас домой отвезти?
