Хосе Мария Санчес-Сильва - Марселино Хлеб-и-Вино
Однажды, в довольно уже прохладный и хмурый день, Марселино воспользовался отсутствием большинства братьев. Как обычно, дома оставались, не считая брата Негодного, брат Хиль в саду да брат Кашка в кухне, которому велено было приглядывать и за воротами. Марселино загодя припас длинную палку, чтобы ощупывать ступеньки и, если до этого дойдёт, открыть с её помощью ставни на чердаке. Очень тихо и осторожно (но не прекращая разговор со своим приятелем Мануэлем) он поднялся по лестнице. На четвёртой или пятой ступеньке доска громко скрипнула под его босыми ногами; мальчик очень испугался, — а ведь и так сердце чуть не выпрыгивало у него из груди!
— Мануэль, осторожно! — сказал он своему невидимому другу и продолжил путь наверх.
На этот раз мальчик не стал тратить время на чулан, а направился прямо на чердак. Он осторожно толкнул дверь, уже зная, что, открываясь, она страшно скрипит, и замер, пытаясь услышать хотя бы дыхание того человека внутри. Но нет: молчавший Марселино только и слышал, что стук собственного сердца, которое билось всё быстрее. Приоткрыв дверь ещё немного, он, как в прошлый раз, просунул в неё голову и внимательно всматривался, а слышать мог даже тихие-тихие звуки в деревянной стене, какие издают жучки-древоточцы. Наконец ему удалось различить очертания большого человека — всё там же, где в прошлый раз; никакого дыхания, однако, по-прежнему не было слышно. Казалось, человек смотрит на Марселино; но глаз его мальчик не видел, очень уж было темно. Чтобы проверить, что тот будет делать, Марселино просунул палку в щель и принялся двигать её в направлении человека. Ему было очень страшно, но хотелось знать, что же будет. Палка ткнулась человеку в ноги, и ничего не случилось. Уж конечно, этот человек болен или, может быть, мёртв. Марселино решил войти, но перед этим обернулся к лестнице и сказал тихо-тихо:
— Обязательно предупреди меня, Мануэль, если придёт кто из монахов.
Он весь дрожал, когда думал, что брат Кашка или брат Хиль, или, может, брат Бим-Бом, который всегда возвращался первым, хоть ноги его и были короче, чем у всех остальных, могут застать его там. Но больше всего он боялся отца-настоятеля, хотя и любил его тоже больше всех. Думая об этом, он сумел наконец протиснуть в щель ногу, потом туловище и под конец вторую ногу. Марселино был на чердаке. Пройдя немного вперёд, он споткнулся обо что-то невидимое, и грохот показался ему не тише грома. Он перестал дышать и весь сжался, — так замирают испуганные жуки. Сердце у него колотилось ужасно. Вот теперь-то человек проснётся от шума, схватит его и унесёт насовсем! А ему и шести-то нет, так что он и сделать ничего не сможет. У Марселино от страха стучали зубы; однако, по прошествии некоторого времени, он убедился, что ничего не случилось: ни братья не пришли, ни человек не проснулся, ничто другое не шевельнулось. Набравшись храбрости и осторожно передвигая ноги, стараясь не издавать больше ни звука, Марселино приблизился к окошку, с палкой наизготовку, и при слабом свете, пробивавшемся в щели, разглядел, как оно открывается. Оказалось, открыть его нелегко, — должно быть, этого давно уже никто не делал. Неожиданно Марселино услышал знакомый звук и рассмеялся про себя: просто испуганная крыса бросилась в свою нору. Наконец он сумел приоткрыть ставень и тут же взглянул туда, где был человек.
Марселино никогда ещё не видел такого большого распятия, чтоб совсем как настоящее, с Христом ростом со взрослого мужчину, прибитого к кресту размером с дерево. Мальчик подошёл к подножию креста, и когда старательно рассматривал лик Христа и кровь, каплями выступавшую у Него на лбу из-под тернового венца, руки и ноги, прибитые к дереву, и большую рану в боку, то почувствовал, что плачет. Глаза Христа были открыты, но голову Он слегка наклонил к правому плечу и не смог бы видеть Марселино. Мальчик стал осторожно подвигаться в сторону, пока не встал там, куда смотрел Иисус. Распятый был очень худ, подбородок Он опустил на грудь; щёки запали, а когда Марселино смотрел Ему в глаза, то начинал ужасно Его жалеть. Вообще-то Марселино уже много раз видел Иисуса — нарисованного на картине над алтарём в часовне, или на маленьких, почти игрушечных распятиях у братьев. Но никогда ещё он не видел распятия «взаправдашнего», как сейчас, которое он мог бы обнять двумя руками. И тогда, проведя рукой по худым ногам Господа, Марселино поднял к Нему глаза и честно сказал:
— Ты, наверное, голодный.
Господь не пошевелился и ничего не ответил. Тут Марселино пришла в голову неожиданная мысль, и, встав на цыпочки, чтобы Иисус его услышал, он шепнул Ему: «Ты подожди, я сейчас!», направился к двери и вышел на лестницу. Он был так взволнован увиденным, что даже не старался вести себя тихо. По дороге Марселино думал, как бы обмануть брата Кашку. И вместо того, чтобы отправиться прямо на кухню, он подошёл к дальнему окну, выходившему на огород. И там, убедившись сперва, что брат Хиль вдалеке трудится над своими грядками, закричал:
— Брат Кашка, ой брат Кашка, идите, смотрите, какая она большущая!
Едва прокричав это, Марселино побежал прятаться за дровяным ящиком, совсем рядом с дверью на кухню. Почти сразу он увидел, как вышел брат Кашка, бормоча что-то себе под нос. Тут Марселино со скоростью молнии бросился в кухню, схватил первое, что увидел из еды и побежал вверх по лестнице. Одним духом он влетел на чердак и, подойдя к большому распятию, протянул руку, предлагая Христу то, что принёс.
— Понимаешь, это только хлеб, — объяснил он, вытягивая руку так высоко, как только мог. — Больше ничего не нашёл, так торопился.
Тогда Господь опустил одну руку и взял хлеб. И прямо там, где висел, начал есть. Марселино поднял палку и сандалии, толкнул ставень и осторожно вышел, сказав тихонько Господу:
— Понимаешь, мне идти надо, а то я обманул брата Кашку. Но завтра я Тебе ещё принесу.
И, закрыв дверь, он бросился вниз по лестнице в поисках монаха. Марселино был доволен. Да, теперь у него был ещё один друг, кроме Мура, козы и — увы! — воображаемого Мануэля.
Глава четвёртая
Тут как раз подоспело время, когда Марселино стало трудно навещать нового друга: началась новенна[19]святому Франциску и приближался большой праздник[20]. Монахи раньше возвращались домой, а еда стала хуже, потому что все они были очень заняты молитвой. Для Марселино святой Франциск Ассизский тоже был добрым другом, с которым его давно познакомили братья, и мальчик знал об этом святом гораздо больше, чем многие взрослые. (Единственно в чём Марселино никак не мог согласиться с Франциском — что тот продал свою лошадь[21]. Лошади — они же такие громадные и красивые! Иногда жандармы, смотревшие в округе за порядком, привязывали таких у монастырских ворот). Марселино был обязан присутствовать день за днём на молитвах новенны вместе с монахами и проводил время, рассматривая большой образ святого в алтаре[22], который братья, понятное дело, в эти дни украсили наряднее, чем всегда.
Однажды ночью опять началась гроза, и нашему Марселино, который то дрожал от страха, то вспоминал своего друга с чердака, пришлось гораздо тяжелее, чем всегда. Он чуть было не решился пойти наверх, несмотря на страх и молнии, чтобы укрыть Господа одеялом, — Тот ведь совсем раздет и обречён мёрзнуть от холодного ветра и дождя, залетающего на чердак через едва прикрытое окошко!
Наконец гроза закончилась, а вместе с ней как раз подошла к концу новенна, и наступил великий день святого Франциска. Братья, покончив со своими каждодневными обязанностями в монастыре и за его пределами, торжественно отмечали праздник своего покровителя. Они даже ели немного подаренного мяса и открыли пару бутылок местного красного вина, хранимого для особых случаев.
В этом году им привезли на телеге, великого праздника ради, больше половины коровьей туши. Ни Марселино, ни Мур не отказались от нежного и жирного мяса, какого никогда ещё не видели. Но потом, когда Марселино отпустили погулять в поле после обеда, ему, при мысли о Человеке наверху, поперёк горла встало с таким удовольствием съеденное мясо. У Того-то не было ни мяса, ни хлеба, и даже нисколечко воды, и Марселино ломал голову, как же Он, собственно, живёт столько времени на той краюшке хлеба, что он сам Ему отнёс самое меньшее две недели назад. Думая об этом, Марселино вернулся на кухню и увидел, что там оставалось ещё очень много принесённого мяса. Он сразу понял, что и назавтра, и несколько дней спустя мясо не кончится. Эта мысль так его утешила, что остаток дня он посвятил любимым своим проделкам, и не было никакого покоя от его шалостей ни старому Муру, ни самой козе-кормилице, ни мирным ящеркам с монастырской стены.
По завершении новенны и праздника святого Франциска в монастыре возобновилась повседневная жизнь. Братья вновь предались заботам о приближающейся зиме. Они часто уходили и возвращались, а кладовая, по милости Господней, постепенно наполнялась, как всегда в это время года. Вышло так, что мясо на монастырском столе продержалось дольше, чем в памяти Марселино задержалась мысль о его несчастном друге с чердака. Прошло немало дней, и как-то Марселино с неожиданным страхом заметил, что оставшегося мяса едва-едва хватало, чтобы ещё раз поесть всем вместе, и совесть стала укорять его при мысли о голодном бедняге, таком бледном и слабом, прибитом ко кресту. Он решил навестить его в тот же день, несмотря ни на что, подхватил свою длинную палку и стал ждать возможности уйти не с пустыми руками. Брат Кашка ни на минуту не покидал кухни, и Марселино опять пришлось нелегко, пока, улучив минутку, он не сумел припрятать в карман здоровый кусок жареного мяса, а потом большой ломоть хлеба, того самого, какой особенно охотно ели братья, когда он им доставался. Запасшись провизией, Марселино набрался храбрости и, привыкнув к благополучному исходу своих затей, взобрался по лестнице, не снимая сандалий, хоть и стараясь шагать осторожно, чтоб не производить подозрительных звуков. Он уже не боялся входить на чердак, так что направился прямо к окну, открыл его, сразу увидел, что человек пребывает во всегдашней своей позе, подошел к нему вплотную и заговорил так:
