Ниссон Зелеранский - Мишка, Серёга и я
Кобра и Серёга взяли Марасана за рукава.
— Что?! — грозно спросил Марасан, резко встряхиваясь и сразу освобождаясь от них. — Цыц!
Он заметил меня и повеселел. За время нашего патрулирования я не раз наблюдал у пьяных такую непоследовательность.
— Гарька! — завопил Марасан. — Дружочек! Люблю! Когда у тебя получка?
— Гражданин, прошу вас, — повторил Мишка. — В кино должен быть милиционер, — негромко сказал он, обращаясь к Косте. — Позови, пожалуйста.
— Зови, зови! — крикнул Марасан вдогонку Косте. Он был здорово пьян и шатался из стороны в сторону. — Все равно я на всех плевал. А на Гарьку не плевал. Гарька, угостишь?
Аня — она стояла позади меня — ядовито шепнула:
— Это, кажется, твой атаман? Не вижу, чтобы ты его арестовывал.
Не могло быть сомнений, что уж теперь-то Аня расскажет всему классу, как я грозился расправиться с Марасаном.
— Я тебе советую, Марасан, — сказал я, — самому пойти в милицию. Тогда тебя не так строго накажут.
— Гарька! — почему-то умилился Марасан. — Птенчик! Дай я тебя отнесу баиньки!
Он нетвердо двинулся вперед и вдруг в самом деле подхватил меня на руки.
Аня злорадно рассмеялась.
— Пусти! — в бешенстве крикнул я. — Пусти, негодяй!
Марасан передернул своими широкими плечами — я понял, что Мишка и Серёга наваливаются на него сзади, — и сказал:
— Баю-баю, птенчик! А то получишь по попке.
И он действительно пошлепал меня ладонью.
Я и не предполагал, что могу так разозлиться. Во всем мире сейчас для меня существовало только отвратительное, красное, пахнущее винным перегаром лицо Марасана. Все остальное исчезло. Кто-то неподалеку смеялся, чем-то грозил Марасану, звал милиционера, но все это было в каком-то другом мире.
— Подлец! — крикнул я и как можно сильнее ткнул Марасана прямо в губы.
Он пошатнулся, и мы оба упали. Я сейчас же вскочил и еще раз стукнул Марасана, когда он поднялся. Но на этот раз он и не пошатнулся. Пригнувшись, широко раздвинув руки, Марасан двинулся на меня.
— Он его убьет! — взвизгнула Аня. Кажется, она хотела броситься между мной и Марасаном.
Мишка оттолкнул ее и попытался подставить Марасану ножку. Марасан резко обернулся, но не поймал его, и снова шагнул ко мне.
— Беги, Гарька! Беги! — испуганно крикнул Серёга.
Аня тоже закричала:
— Гарик, милый, беги! Скорее!
Но я не хотел бежать. Выдвинув вперед левое плечо, как нас учили в секции, и всхлипывая от возбуждения, я ждал Марасана. Он сгреб меня за шиворот, но я успел еще раз сильно ткнуть его кулаком в губы. Они на глазах распухли, а по подбородку потекла кровь. Потом весь мир, как мне показалось, вдруг подпрыгнул и опустился. Я потерял сознание.
Когда я пришел в себя, ребята поднимали меня, поддерживая под руки. Аня гладила мою щеку и плакала. Марасана держали два милиционера.
— Он сам деньги для меня воровал! — пытаясь вырваться, кричал Марасан. — У матери! Получку со мной пропил… Книги тоже воровал.
Мне стало ясно, что я погиб. Марасан, конечно, уже рассказал обо мне все. Сейчас меня вместе с ним поведут в милицию. Ах, зачем я пришел в сознание? Было бы лучше, если бы я очнулся уже в камере предварительного заключения. Тогда самое позорное было бы уже позади.
Я тоже попытался вырваться, чтобы убежать. Но ребята меня не отпустили. Тогда я затих и закрыл глаза. Вокруг стояла странная тишина. Все молчали. Только Аня, всхлипывая, повторяла:
— Гарик, милый…
Наверное, она хотела спросить: «Гарик, милый, неужели это правда?»
Громкие голоса раздались так неожиданно, что я вздрогнул.
— Хулиган! — кричали в толпе. — Как не стыдно клеветать на мальчика! Эти бандиты способны на все! И как глупо врет! Ума не хватит сочинить получше… Товарищ милиционер, вы ему и клевету в протокол запишите!
— Да не вру я! — растерянно сказал Марасан. — Честное слово, не вру!
— Идемте, гражданин, — хмуро сказал кто-то. Очевидно, это был один из милиционеров (я так и стоял, не открывая глаз).
Вот она, жестокая правда жизни! Марасан действительно не врал. Но ему не поверили. Потому что он пьяный хулиган. Его назвали клеветником. Вероятно, его даже будут судить за клевету.
Почему судьба обращается со мной так сурово? Она все время требует от меня самых волевых и самых порядочных поступков. Но я еще не всегда способен их совершать. Особенно сейчас. Меня мутит, колени дрожат, голова кружится. Мне было бы гораздо легче, если бы все поняли, что Марасан прав. Пусть даже меня забрали бы вместе с ним. По крайней мере я искупил бы свою вину. Мог бы начать жизнь сначала.
Сейчас я испытывал такое ощущение, будто меня за руки привязали к тракторам, которые тянут в разные стороны. Совесть приказывала мне: «Признайся!» Но какой-то другой голос шептал: «Потерпи минутку! Сейчас Марасана уведут. Никто ничего не узнает. Ты будешь чист по-прежнему».
Никогда не думал, что мой самый героический поступок переплетется с самым трусливым.
Я открыл глаза, жалобно посмотрел на ребят и крикнул:
— Он все врет!
— Конечно! — обрадованно закричали ребята. — Конечно, врет!
Я не выдержал и громко зарыдал.
Мама потребовала, чтобы я сейчас же лег в постель. Она вышла в другую комнату, и я слышал, как прощались с ней ребята. Мишка еще и еще раз повторил, что я вел себя героически. Аня, немного задержавшись, сказала маме:
— Мы с Гариком поссорились.
— Помиритесь, — равнодушно успокоила мама.
— Нет, — грустно сказала Аня, — мы навсегда поссорились.
Потом и она ушла.
— Гарик, ты спишь? — тихо спросила из другой комнаты мама. Так она всегда проверяла, заснул я или нет.
Я не ответил. Ворочаясь в постели, я думал, что с таким грузом на совести жить невозможно. Я обязательно должен его с кем-нибудь разделить. Тогда мне, может быть, станет легче.
Но кому расскажешь? Маме? Она просто умрет от разрыва сердца. И потом — у меня язык не повернется рассказывать ей. Ведь она тысячу раз предупреждала меня, что дружба с Марасаном к добру не приведет. Почему, ну почему мы не верим на слово родителям? Почему, только попав в беду, понимаешь, что родители знают жизнь лучше тебя? Рассказать Геннадию Николаевичу? Он, конечно, потребует, чтобы я во всем повинился перед классом и перед родителями. Мишка, Серёга, Костя, даже Аня — все они с ним согласятся.
Может быть, рассказать Сашке Гурееву или Даме? Они-то посочувствуют мне. Но их сочувствие нисколько не облегчит моего горя.
Вдруг я подумал: Званцев! Григорий Александрович! Только он! Я знал, что он посмеется и озабоченно спросит, как я бил Марасана: прямым или крюком? А насчет остального скажет, что это чепуха. Терзаться нечего. Все равно Марасана надо было наказать. Я еле дождался, пока мама вышла на кухню, подбежал к телефону и набрал номер. Услышав, что дело идет о жизни и смерти, Григорий Александрович рассмеялся и сказал:
— Ладно, старик. Еду. Жди.
Я страшно обрадовался.
X
Прошло десять дней, как мы стали строителями.
Здание, которое мы строили, выглядело уже вполне нормальным домом, готовым хоть завтра принять жильцов. Только стекла были еще замазаны мелом и кое-где разбиты, да во дворе валялись рельсы, мотки ржавой проволоки, и стояли огромные деревянные катушки из-под электрического кабеля.
Но стоило зайти в дом, как, наоборот, начинало казаться, что до конца строительства еще очень долго. Первые этажи были похожи на свалку. На полу лежали груды паркетных и кафельных плиток, стояли ванны и унитазы. У нас были даже свои тропинки, по которым мы лавировали среди всего этого добра.
Дом заканчивался с верхних этажей. Там квартиры были уже почти готовы. Маляры пробовали на стенах свои краски, а в потолки были ввинчены крюки для люстр.
Наш класс разбили на несколько бригад и направили на разные этажи. Геннадий Николаевич бегал из бригады в бригаду и всем старался помогать.
Кобру, Димку Супина, Ершова, Серёгу и меня сделали электриками-монтажниками. Это, конечно, самая благородная из всех строительных профессий. Электрики-монтажники несут людям свет, как Прометей.
Мы работали на самом верхнем этаже. У нас был бригадир Виктор Богданов, которому недавно исполнилось восемнадцать лет. Но он здорово строил из себя взрослого. Мне, например, казалось, что он намного старше наших десятиклассников.
Виктор носил ушанку, хотя было уже совсем тепло. На второй день нашей работы на стройке Димка Супин тоже пришел в зимней шапке. Остальные ребята, подражая бригадиру, стали ходить вразвалку и без конца повторяли его любимое изречение:
— Будет грустить-то!..
(Кстати, вчера после болезни вышел на работу мастер электриков-монтажников. Обнаружилось, что он носит шапку-ушанку и часто говорит: «Будет грустить-то!»)
