Борис Раевский - Только вперед
Взрывной волной в госпитале выбило почти все стекла. Окна пришлось забить фанерой. Из окна с уцелевшим стеклом Леонид видел, что стена противоположного дома стала щербатой: в нее попали осколки снарядов. На улице возле этого дома валялись куски штукатурки, обломки кирпичей, осколки стекла. Казалось, в доме идет ремонт.
В госпитале, возле кровати каждого тяжело раненного, поставили носилки. Они мешали сестрам и врачам, раненые хмуро косились на них. Но носилки не убирали ни днем, ни ночью: на случай, если придется срочно выносить больных.
Ходячих раненых десятки раз в день, как только завывала сирена, заставляли спускаться в бомбоубежище.
Леонид торопился выздороветь. Сейчас не время болеть.
Через девять дней его осматривал профессор Рыбников и группа врачей.
Обнаженный до пояса, в поношенных войлочных туфлях-шлепанцах стоял Леонид в просторном кабинете. В госпитале еще не топили, было прохладно, и то ли от озноба, то ли от волнения у Леонида выступили мелкие пупырышки на коже.
Степан Тимофеевич обошел вокруг Леонида, любуясь его сильным, ладным торсом.
— Добротно сколочен! — воскликнул он, звонко шлепнув Кочетова по левому, здоровому плечу.
Леонид видел: профессор доволен.
«Значит, дела идут на лад. Выздоравливаю!» — обрадовался он.
И, наконец, решился задать вопрос, который мучил его уже столько дней. Не глядя в лица врачей, чтобы, чего доброго, не увидеть удивленных улыбок, он хриплым, чужим голосом спросил:
— Скажите, профессор, смогу я плавать?
В кабинете стало тихо.
— Плавать? — словно не веря своим ушам, переспросил профессор.
И вдруг, взорвавшись, побагровев, закричал:
— И без плаванья люди живут! Благодарите небо, что рука уцелела! А он — плавать!..
— Не волнуйтесь, Степан Тимофеевич, — перебил профессора начальник госпиталя, могучий, атлетического вида мужчина, шутя перетаскивающий пятипудовые мешки.
Он повернулся к Леониду.
— Время покажет, — осторожно сказал он. — Время — великий врач.
Кочетов молча надел заплатанный госпитальный халат и ушел.
«Так, — думал он, шагая по коридору. — Так. Все ясно. Как дважды два…»
Дошел до конца коридора, повернул обратно. В палату идти не хотелось.
«Ну что ж, спасибо за правду, — мысленно сказал он профессору Рыбникову. — Хоть и тяжела она, а все лучше лжи. Значит, инвалид. Инвалид. На всю жизнь…»
Он пытался успокоиться, заставлял себя примириться с этим:
«Тысячам людей сейчас похуже моего… Гораздо хуже…»
Но внутри все кипело, протестовало, возмущалось: «Неужели смириться? Сдаться? Нет, нет!»
«Не так-то просто выбить нас из седла, — яростно повторил он любимое изречение Галузина. — Мы еще поборемся! Поборемся, товарищ Кочетов!»
Он продолжал быстро расхаживать взад-вперед по коридору. В душе постепенно крепла уверенность. Сердце стучало ровнее.
— Ладно! Посмотрим! — гневно шептал он. — Посмотрим!..
Врачи, кажется, не очень-то верят в его окончательное исцеление. Ну что ж, он им докажет! Докажет всем на что способен человек, страстно стремящийся к цели. Время, конечно, великий врач. Но он поторопит время. Ему некогда ждать!
Через несколько минут, направляясь в кабинет лечебной физкультуры, Леонид прошел мимо комнаты, в которой его только что осматривали.
— Держать ложку такой рукой, возможно, сумеет; плавать — нет! — донесся до него резкий голос молодого врача.
— Не торопитесь, коллега! Природа иногда творит чудеса! — задумчиво ответил начальник госпиталя.
«Буду плавать, буду! И ложку держать, и плавать буду! — с какой-то непонятной, яростной уверенностью решил Кочетов. — И не природа, дорогой начальник, а человек творит чудеса!»
В кабинете лечебной физкультуры Леонид снова, уже в который раз, долго и придирчиво осматривал свою бессильно висящую руку. Сморщенной кожей, плоскими, дряблыми, высохшими мускулами она напоминала теперь руку столетнего немощного старца.
«Хватит глядеть, работать надо», — решительно прервал он свой осмотр и стал энергично разминать пальцами левой руки вялый бицепс правой.
Он возился со своей рукой терпеливо и упорно, как любящая мать со своим ребенком. И в самом деле, ему часто казалось, что его больная рука чем-то напоминает младенца. Леонид настойчиво учил руку двигаться. И каждое новое движение, которое становилось доступным его искалеченной руке, доставляло ему такую же глубокую радость, как матери первый шаг или первое слово ее ребенка.
Соседи по палате удивлялись неожиданной перемене в Кочетове. Он теперь был вечно занят. Рано утром вскакивал на зарядку. Леонид сам разработал для себя целую систему упражнений и проделывал их неуклонно. Он обливался потом, но каждый день все увеличивал число упражнений.
После зарядки Кочетов спешил в кабинет лечебной физкультуры на тренировку. Длительность тренировок он тоже неизменно увеличивал. После обеда заставлял себя спать, хотя спать ему не хотелось. Лишь бы быстрее вернуть силу! Потом опять тренировался до вечера. А в промежутках читал газеты, слушал радио.
В эти дни Леонид решил еще раз позвонить тете Клаве и сказать, что хочет повидаться, с нею.
Он снял трубку в кабинете главврача и назвал номер.
— Телефон выключен до конца войны, — усталой скороговоркой ответила телефонистка.
Чувствовалось, что ей уже надоело повторять эту фразу. Кочетов сначала даже не понял.
— Как выключен? — закричал он. — Я же говорю по телефону; значит, он работает!
Телефонистка не ответила, а дежурная сестра объяснила ему, что телефоны теперь действуют только на самых важных заводах, фабриках, в больницах и госпиталях. Домашние телефоны не работают.
Возвращаясь в палату, Леонид подумал:
«Может, так и лучше? Выпишусь из госпиталя — сам к ней явлюсь».
Он часто вспоминал Аню, но решил, что лучше не писать ей. Наверно, Ласточки нет в городе, а письмо попадет к мамаше. Этого Леонид не хотел…
Через две недели Кочетов на осмотре снова демонстрировал врачам свою руку. Она еще почти не двигалась, но кожа уже не была такой сморщенной, как прежде, и под ней вздымались и опускались мускулы. Правда, таких «живых» мускулов было еще очень мало, остальные все еще не подчинялись Леониду, но все-таки подвижность руки постепенно восстанавливалась.
Кочетов не унывал: раз он сумел заставить работать несколько мускулов, то заставит двигаться и остальные. Дело теперь только в труде, в тренировках. А труда Леонид не боялся.
Врачи не разочаровывали пловца, но и не давали никаких опрометчивых обещаний, чтобы потом его не постигло жестокое разочарование. Они видели, что процесс лечения протекает хорошо, и радовались вместе с Кочетовым. Но знали также, что восстановление работоспособности нескольких мускулов и нервов еще ничего не определяет.
Ведь пловец, желающий ставить мировые рекорды, должен в совершенстве владеть своими руками: они должны исполнять его малейшее желание, двигаться резко, точно, сильно, стремительно… Нельзя запаздывать даже на десятую долю секунды, чтобы не нарушить гармонии всех движений пловца. А смогут ли так великолепно работать сшитые — пусть искусно — но все-таки сшитые, «починенные» сосуды и сухожилия? На этот вопрос врачи не могли ответить утвердительно. Время покажет.
«Бывают такие чудеса в природе», — осторожно говорили они, но умалчивали, что, к сожалению, чудеса бывают слишком редко.
«Чудеса так чудеса!» — решил Кочетов и начал упорную борьбу. Он заставит чудо свершиться!
Занимаясь в институте имени Лесгафта, Леонид, как и все студенты, изучал анатомию человеческого тела. Он знал, что на одной руке находится, ни мало ни много, около трех десятков мускулов. Но это его не остановило. Тридцать так тридцать!
Он твердо решил тренировать каждый мускул в отдельности.
Кочетова уже не удовлетворяли те несложные аппараты, которые имелись в госпитале. Он сам, выпросив у старушки-врача ненужные ей блоки, грузы и веревочки, стал конструировать все новые и новые хитроумные приспособления. На одном аппарате Леонид тренировал бицепс, мускул, сгибавший руку; на другом — трехглавую мышцу, заставлявшую согнутую руку разгибаться; на третьем — дельтовидный мускул, поднимавший руку; на четвертом — мышцы, сгибавшие и разгибавшие пальцы.
Выработанные годами тренировок и состязаний упорство, непреклонное стремление к победе помогали Леониду и в госпитале.
* * *В октябре в плавательном бассейне на Разночинной улице можно было видеть высокого, широкоплечего инструктора в военной форме, с висевшей на повязке правой рукой. Он стоял на бортике бассейна, наблюдая за молодыми пловцами.
— Не опускайте ноги! — говорил он одному пловцу. И, держа в левой руке длинный, легкий алюминиевый шест, касался им снизу, под водой, ног пловца.
