Борис Раевский - Только вперед
На следующий день воздушные тревоги часто следовали одна за другой: ходячие раненые едва успевали подняться из бомбоубежища после сигнала «отбой», как снова раздавался противный вой сирен.
Под вечер наступило временное затишье. Леонид стоял у окна. За его спиной послышался быстрый стук костылей, и лейтенант Голубчик весело закричал:
— Эй, Кочетов, тебя внизу барышня ожидает!
Лейтенант прибавил еще что-то и загремел костылями, спускаясь по лестнице.
Кочетов остался стоять у окна.
«Очередная острота!» — с раздражением подумал он.
Но минут через десять снизу по ступенькам опять загремели костыли, и лейтенант сердито набросился на Леонида за то, что тот вынуждает инвалида дважды карабкаться по лестнице, это раз, а во-вторых, заставляет ожидать такую хорошенькую девушку.
Кочетов, все еще недоверчиво косясь на лейтенанта, пошел к лестнице.
«Неужели Аня?»
Губы у него вдруг пересохли. Сердце заколотилось гулко, как набат.
Открыв дверь в приемную, он увидел обтянутую военной гимнастеркой спину высокого худощавого мужчины.
«Обманул, конечно, этот «голубчик»!» — разозлился Леонид и уже хотел повернуть обратно, но тут мужчина обернулся и, быстро подбежав к Кочетову, крепко обнял его.
— Николай Александрович! — сказал Леонид.
Казалось, он вовсе не удивился, будто заранее знал: первым, кто к нему явится после операции, будет именно Гаев.
Николай Александрович был точно такой же, каким его последний раз видел Леонид месяца два назад в институте. И даже глаза у него были такие же — бодрые и усталые одновременно, и говорил он так же хрипловато, будто и теперь целыми днями спорил с кем-то, кого-то убеждал, что-то доказывал. Только ладонь и пальцы его правой руки были затянуты бинтами.
— Сядем все-таки! — улыбаясь, сказал Гаев после того, как они минут десять простояли, взволнованно пожимая друг другу руки, расспрашивая о друзьях и знакомых. — Мы с тобой, кажется, товарищи по несчастью, — пошутил он, ловко застегивая левой рукой пуговицу на гимнастерке. — Обоим по рукам досталось! И обоим по правым! А тебе, кажется, крепче всыпали, чем мне, — прибавил Гаев. — Мне фашисты два пальца откусили. Це що ни бида!
— Не беда, конечно! — иронически согласился Леонид. — Только как вы теперь на лыжах будете ходить?
— Это уже обмозговано! — быстро ответил Николай Александрович. — И тремя пальцами можно палку держать. А кроме того, я уже разработал особое крепление: приспособил еще один ремень к палке. Так что все в порядке! Жаль только, что не успел я на лыжах к немцам в тыл прогуляться, а уже ранен. Ну, да ничего!
И Гаев стал рассказывать, какой замечательный отряд лыжников создан сейчас в институте. Двести человек — все, как на подбор! Скорее бы зима настала, а то лыжники злятся, ожидая снега, а трое студентов не выдержали ожидания и ушли в другие отряды.
Рассказ Гаева об институтских делах и радовал, и раздражал Кочетова. Ему было неприятно сознаваться себе, что он всей душой завидует товарищам.
— Ну, а ты как? — спросил Николай Александрович.
— Никак! — отрубил Леонид и нарочно левой рукой поднял и положил на стол свою неподвижную правую руку. Николай Александрович, казалось, не заметил этого резкого выпада. Он продолжал говорить о самых обычных, насущно-необходимых делах и, между прочим, спросил, когда Леонид думает выписываться из госпиталя.
«Сейчас будет сочувствовать, потом предложит помощь и станет говорить о заботе и внимании!» — ядовито подумал Кочетов.
Но Гаев не сочувствовал и не предлагал помощи. Услышав, что врачи обещали долго не задерживать Леонида, он обрадованно воскликнул: «Нашего полку прибыло!» — левой рукой ловко вытащил карандаш и блокнот и что-то быстро записал.
— Це дило! Значит, будешь обучать бойцов плаванию! — уверенно, как что-то само собой разумеющееся, сказал Гаев. — А то мы прямо замотались. Бойцов приводят пачками, а обучать их некому.
То ли уверенный деловой тон Николая Александровича так подействовал на Кочетова, то ли он и впрямь вдруг убедился, что еще может быть полезен, но настроение его сразу улучшилось. Он даже постарался незаметно снять со стола свою искалеченную руку.
«В самом деле, зачем я устроил эту «выставку»?» — недоуменно подумал он.
Но Гаев, который раньше упорно не замечал руки собеседника, лежавшей у него прямо перед глазами, теперь, когда Леонид убрал ее, заговорил именно о его руке.
— Тренируемся? — улыбаясь спросил он, сгибая и разгибая здоровую руку.
— Нет! Рано еще, — ответил Кочетов. Ему стыдно было признаться, что тренировку больной руки на лечебных аппаратах предложили начать уже сегодня, но он, считая это бесполезным, отказался.
— «Тренировка делает чемпиона!» — произнес Гаев. — Надеюсь, не забыл?
— Не забыл! — ответил Леонид.
И опять ему стало стыдно. Что с Галузиным? До сих пор, несмотря на все свои расспросы, он так и не мог узнать, где находится тренер.
«Плохо старался!» — укорил он себя.
Но расспрашивать Николая Александровича о Галузине не хотелось.
«Откуда ему знать об Иване Сергеевиче?» — пытался уговорить себя Кочетов, хотя прекрасно чувствовал, что не спрашивает, только стыдясь своей невнимательности к другу и учителю.
— Жив Галузин, — будто и не замечая его смущения, сказал Гаев. — Жив, но очень плох. Вот у кого всем нам надо учиться: еле дышит, а бодрости не теряет. Даже в зеркальце иногда посматривает: усы ему сбрили, все не может привыкнуть. Рассказывал мне, как ты его на себе буксировал. Большое тебе спасибо, герой! От всех нас спасибо за «казака»!
— «Спасибо», да еще и «герой»! — окончательно смущаясь, произнес Леонид и подумал: «Знали бы вы, в какой панике был этот «герой» всего час назад!»
— Где лежит Галузин? — спросил он.
Но Гаев отказался сообщить адрес госпиталя.
— Лучше и не пытайся проникнуть туда, — сказал он. — Все равно не пустят. Плох наш «казак», и беспокоить его нельзя. Меня главврач увидел в палате — чуть с лестницы не спустил! И сестре за меня так попало!.. Даже заплакала, бедняжка!
Стали прощаться. Гаев был уже у двери, когда Леонид подумал, что надо бы спросить, как ему удалось отыскать и его, и Галузина в эти дни, когда суровая военная судьба разбросала людей во все концы страны. И вообще, откуда он все знает о товарищах?
Но спрашивать было некогда. А Гаев, словно для того, чтобы еще раз подтвердить свою осведомленность, уже из-за двери крикнул:
— Осколок-то под лопаткой не мешает?
— Наоборот, даже придает весомость, — пошутил Леонид и опять удивился: «Откуда он все знает?»
* * *С этого момента Кочетова будто подменили. Он вошел в палату, бодро напевая: «Эй, вратарь, готовься к бою!» Раненые удивленно переглянулись. Но вконец изумились они, когда Леонид позвал сестру, которой всего два часа назад раздраженно доказывал, что у него болит голова и поэтому он не может заниматься какой-то глупой гимнастикой для безруких. Теперь он потребовал, чтобы его немедленно вели тренироваться.
В кабинете лечебной физкультуры Кочетов яростно набросился на нехитрые аппараты, состоявшие из блоков, гирь и веревочек. Казалось, он хочет за один раз проделать все возможные процедуры и упражнения. Леонид вставлял неподвижную руку в аппарат, заставлявший ее сгибаться и разгибаться в локте, потом спешил к другому аппарату, который поворачивал во все стороны кисть руки, потом переходил к третьему, при помощи которого разрабатывались движения пальцев.
Седая старушка-врач с удивлением смотрела на этого инвалида. Радостно и нетерпеливо, как ребенок, набросился он на аппараты, будто это новые, интересные игрушки. Прошло десять минут, и старушка-врач вынуждена была остановить не в меру ретивого больного. На первый раз больше тренироваться не следовало.
«Вероятно, он надеется, что эти аппараты вернут ему руку», — с сожалением подумала врач, тщательно осматривая раны Леонида.
Она ничего не сказала Кочетову, но с горечью подумала, что аппараты в этом случае почти бессильны. Они могут только немного развить мускулы, но свободно двигаться рука все равно не будет.
С этого дня Леонид зачастил в кабинет лечебной физкультуры. Долгими часами без конца повторял одни и те же упражнения, терпеливо перенося острую боль, возникавшую в локте и кисти при каждом сгибании и разгибании руки.
Он будет работать, его ждут будущие разведчики и десантники, которых нужно научить быстро и бесшумно преодолевать водные преграды, плыть в темноте одетыми, с оружием.
А сводки с фронтов становились все тревожнее. Наши войска отходили в глубь страны. Город за городом захватывали фашисты. 22 сентября радио сообщило: наша армия оставила Киев.
Взрывной волной в госпитале выбило почти все стекла. Окна пришлось забить фанерой. Из окна с уцелевшим стеклом Леонид видел, что стена противоположного дома стала щербатой: в нее попали осколки снарядов. На улице возле этого дома валялись куски штукатурки, обломки кирпичей, осколки стекла. Казалось, в доме идет ремонт.
