Михаил Штительман - Повесть о детстве
Пейся тихонько придвинулся к Шере и зашептал:
— Я видел офицера, когда он въезжал на мост. У него такие волосы, как будто их корова прилизала языком.
— Я тоже видела. Только он был в фуражке.
— Ну и что ж? — удивился Пейся. — А при мне он снял фуражку и вытер пот.
— Может быть, — уклончиво ответила Шера и подползла к матери Пейси: — Вам плохо? Вы лежите на голой земле?.. Пейся! Дай маме свою куртку… Вот так. Теперь лучше?
— Лучше, — улыбнулась жена Шлемы и схватилась за живот: — Колет! То здесь, то там.
— А вы попробуйте заснуть.
— Ой, не могу. — Она внимательно посмотрела на Шеру: — Ты такая нежная!
— Тсс! — сердито махнул рукой Сема. — Пусть будет тихо.
Все замолчали, настороженно прислушиваясь и ожидая неизвестного. Кто-то лениво прошелся по двору и, остановившись у погреба, начал кашлять. Потом опять все стало тихо, и Сема с еще большим волнением вслушивался в тишину. «Может быть, и не грабят вовсе, — подумал он. — Все-таки Европа… А вдруг они уже ушли, и мы сидим здесь, как дураки». Но в это время донесся ровный, кованый и тяжелый шаг солдат. Куда они идут? Опять в погребе перестали дышать и с тревогой смотрели на измученное лицо жены мясника. «Молчи! — словно просили ее все. — Вытерпи и помолчи!» Она закусила нижнюю губу и, повернув голову, уткнулась лицом в холодную, сырую землю. Бабушка тихонько подползла к беременной и, сняв с шеи вязаный платок, бережно укутала ее озябшие ноги. Шлема с тревогой смотрел на жену. Такое горе, такое несчастье!
— Сура, — спросил он, — почему ты молчишь?
Она повернула к нему свои усталые глаза, и рука ее потянулась к пиджаку мужа. Слабые пальцы не слушались ее, она пошарила по пуговицам и, тяжело вздохнув, прошептала:
— Застегнись, Шлема… Ты простудишься. И где Наумчик? Возьми его на руки. Он замерзнет здесь!
Пейся, отвернувшись, вытер слезы и принялся осматривать погреб. Какие-то ржавые кастрюльки, черные котелки и пустые рассохшиеся бочки. Никакого толку, хоть бы одна дыня завалялась! «Но почему вдруг дыня? — спросил себя Пейся, облизывая языком губы и вспоминая мамино кисло-сладкое жаркое. — Ох, не скоро еще обед!»
Сема осторожно спустился со ступенек и, переступая через чужие ноги и тела, отвел Пейсю в сторону:
— Что ты здесь ищешь? Клад?
— Нет, просто так.
— А-а, — протянул Сема. — А я думал: ты уже нашел золото. Ты помнишь тот монастырь в городе? Так от него тянется через реку подземный ход как раз до этого погреба.
— Ой ты, выдумщик! — улыбнулся Пейся. — А я говорю только то, что было на самом деле.
— И самовары?
— А как же! Вот возьмем, к примеру, погреб. Мне рассказывали такой случай. Вошла в погреб хорошая девушка взять кастрюлю. Так. Вернулась в дом — бледная, губы синие, дрожит, как лист. Спрашивают: что такое? Молчит. Спрашивают: где кастрюля? Молчит. Спрашивают: что случилось? Молчит. Уже ей в рот засматривали и фельдшера звали, ничего не помогает. Молчит. И так, представь себе, она молчала целый год. И однажды ее опять послали в погреб. Она вернулась, держит в руках ключ и разговаривает. Все что угодно: «здравствуйте, нате, я принесла…» — короче, все слова! Что же ты думаешь? Когда она попала год назад в погреб, ей что-то показалось: тень или призрак, и она потеряла ключ и испугалась еще больше. Она бросилась, начала ковырять землю, и все ногти ее стали черными. Теперь она вошла и вдруг увидела этот самый потерянный ключ, и все прошло. Но ты подумай, — добавил он с горечью, — целый год молчать!
— Замолчи хоть на минуточку! — разозлился на него отец. — Там, кажется, идут…
И опять Сема прополз к дверям, и в погребе перестали дышать, настороженно прислушиваясь и ожидая. Пейся поднял голову. Идут или не идут? Казалось, какой-то черный ужас движется над крышей старого погреба. Но наверху было тихо, только изредка в одиночку и группами проходили солдаты, и сюда доносился их спокойный и четкий, пугающий шаг…
«ПРОСТО ЛУРИЯ»После обеда в столовой остались мужчины. Магнус, расстегнув мундир, обратился к хозяину:
— Вы хотели говорить? Я вас слушаю.
Магазаник встал, медленным шагом подошел к двери и, плотно прикрыв ее, возвратился на свое место:
— Скажет господин Гозман.
Магнус поднял глаза на купца.
— У меня, собственно, два слова, — сказал Гозман, вынимая из кармана бумажник. — Вы говорили, господин Магнус, о твердости, если я не ошибаюсь. Твердость хорошо себя чувствует, если с ней рядом есть оружие. Вот… Я просил бы вас познакомиться с этим. — Он порылся в бумажнике и, достав аккуратно сложенный листок, протянул его офицеру.
Магнус бегло взглянул на записку и, улыбаясь, встал:
— Господа, мои люди действуют. Полагаю, вы догадываетесь, что это значит? Однако… Однако я приму во внимание ваш список.
Офицер поклонился и вышел в отведенную ему комнату. Его ожидал адъютант. При входе Магнуса он вскочил, но офицер недовольно махнул рукой и присел к столу, задумчиво рассматривая коробок спичек.
— Все в порядке? — спросил он наконец.
— Мое мнение…
— Я не спрашиваю, каково ваше мнение, — оборвал его Магнус, — я спрашиваю: что существует независимо от вашего мнения?
— Арестованные внизу, — тихо сказал адъютант, выпрямляясь и обидчиво глядя на офицера.
Магнус лениво поднял указательный палец:
— Одного.
Офицер высыпал на стол спички из коробка и принялся медленно составлять из них какие-то замысловатые фигуры, квадратики и ромбики. Ему опять стало скучно. Солдаты ввели арестованного и удалились. Магнус продолжал возиться со спичками. Адъютант, склонившись, прошептал ему что-то на ухо.
— Хорошо, — кивнул головой офицер и поднял глаза на арестованного: — Я представлял вас куда моложе.
Арестованный молчал.
— Населению предложено выдать большевиков, — сказал Магнус, поправляя спичечный квадратик на столе. — Что вы скажете?
— Так это же населению. — Арестованный пожал плечами. — А при чем тут я?
— Сколько большевиков? Четыре? Пять? Никого?.. Отвечайте.
— Господин офицер, я могу вам сказать, сколько пистонов идет на мужскую союзку или сколько шпилек на подошву. Но об этом я как раз ничего не знаю.
— Фамилии! — приказал Магнус.
— Чего не знаю, того не знаю.
— Вы большевик?
— Я? Что вы! — Арестованный улыбнулся и пригладил усы. — Я просто Лурия.
— Слушайте вы, просто Лурия, — сказал Магнус, закуривая папироску и откидываясь на спинку кресла. — Вы знаете, что такое просто смерть?
— Я не знаю.
— Вы рискуете узнать.
— Я вам скажу, — рассудительно ответил Лурия, — в моем возрасте это уже неопасно. Ну, сколько я могу еще протянуть? Еще два года, еще пять лет. Другое дело — вы. Вы молодой человек, и для вас это-таки вопрос…
— Молчать! — закричал Магнус, ударяя ладонью по столу и смахивая на пол спичечные квадратики, — Что вы еще можете сказать? — тихо спросил он.
— У вас есть дети?
— Это не относится к делу.
— Вы же спросили, что я могу сказать?
— Ну, есть сын, что же дальше?
— Хорошо было б для его здоровья, если б он… — Лурия молча взглянул на офицера, — если б он не был похож на вас.
— Выйдите! — приказал Магнус, обращаясь к адъютанту.
Адъютант пожал плечами и вышел из комнаты.
— Скажите мне, арестованный, вы сошли с ума или вы притворяетесь?
— Избави бог! — возмутился Лурия. — У нас во всем семействе не было ни одного сумасшедшего. Можете спросить у кого угодно.
— Вы понимаете, что речь идет о жизни?
— Господин офицер, — степенно произнес Лурия, — самое большое, что вы в силах сделать, так это убить меня. Да? Так я думаю, что с этим еще можно мириться.
Магнус встал и молча постучал карандашом. Вошел адъютант.
— Убрать! — приказал офицер и, подняв с пола коробок, принялся опять что-то строить из спичек.
— До свидания, — почтительно кланяясь, сказал Лурия и поднял к потолку правую руку: — До свидания — там!
* * *Глаза привыкли к темноте, но тишина давила сверху, как будто она весила сто пудов. Сема просверлил тупым гвоздем в дверце маленький кружочек и припал к нему. Но ничего не было видно, кроме ведра, перевернутого кверху дном.
— Ну что? — нетерпеливо спрашивал Пейся. — Что ты заметил?
— Ничего. Ведро.
— Это ты мне уже говорил.
— Тогда всё.
— А я бы рискнул и выбежал. Так же можно сидеть до пасхи!
— Если б, кроме тебя, здесь никого не было, ты бы мог рисковать.
— А что же делать?
— Что угодно, — пожал плечами Сема. — Можешь спать, можешь молчать, можешь думать.
— Веселый совет! — разозлился Пейся. — А зевать тоже можно?
— Сколько угодно… — любезно согласился Сема и, скатившись по ступенькам, подсел к Шере. — Возьми мой пиджак, — прошептал он смущенно, — здесь очень сыро.
