Михаил Штительман - Повесть о детстве
— Это я, — ответил он тихо и улыбнулся. — Что ты делаешь?.. Полотенце ведь мокрое!..
— Ничего, — успокоенно прошептала Шера, смущаясь своих слез и неизвестно для чего пряча полотенце за спину, — все хорошо!.. Вот идет бабушка… Скажи ей что-нибудь, Сема…
НОЧНАЯ ВСТРЕЧАСема спустил на пол босые ноги, посидел так немного, потом встал с постели и подошел к окну. Улица была спокойна. На лесном складе вздрагивала и звенела пила. Соседка Цыва бегала за серенькой франтоватой курицей и жалобно кричала; «Цып, цып, цып…» На скамейке у ворот сидел сын Цывы, Зюся, и, наблюдая за мамашей и курицей, дразнил обеих, крича не вовремя то «цып», то «кыш». Из дому вышла торговка кореньями Сура и принялась щелкать подсолнухи. Она с таким шумом выплевывала шелуху, что вконец испуганная курица, хлопая крыльями, убежала на чужой двор. Цыва кинулась за ней с прутиком. Зюся, не глядя на мамашу и даже не раскрывая рта, шипел: «кшш, кшш…» На улице было хорошо и весело. Семе захотелось выйти.
Он согнулся около кровати, разыскивая свои ботинки.
— Что ты ищешь? — раздался над ним голос бабушки.
— Ботинки.
— Зачем?
— Я хочу выйти.
— Куда выйти? — удивилась бабушка и, схватив Сему за рубашку, принялась вытаскивать его из-под кровати. — Нет, этот мальчик сведет меня с ума! Вчера только ты был ни жив ни мертв, а сегодня тебе уже не лежится. Твои дела никуда не убегут.
— А зачем я буду лежать?
— Ты болен, — строго сказала бабушка. — Еще спасибо, что так отделались. Придет Доля, не забудь его как следует поблагодарить. Если б не он, бог знает, что бы было с нами. Они были здесь два часа, и черт их понес дальше. Но за два часа они успели наделать горя. Из дома в дом шли! И резали и убивали! Ты понял? И лежи, пожалуйста.
— Мне скучно, — признался Сема.
— Скучно? Хорошо, я позвала Пейсю и велела, чтоб он тебе рассказывал веселые вещи. Ты доволен?
Сема засмеялся и с довольным лицом уселся на постели:
— Где же он?
— Придет. Не беспокойся! Стоит пикнуть — и он уже тут.
Бабушка вышла из комнаты, и через несколько минут действительно пришел Пейся. Он был сердит и сумрачен.
— Скажи ты, пожалуйста, своей бабушке, чтоб она со мной говорила по-человечески. А то пришла и кричит: «Иди сейчас к Семе!» Как будто я мальчик. Работа кончилась, но у меня могут быть свои дела.
— Дела? — усомнился Сема.
— Да, дела, — повторил Пейся, высокомерно глядя на приятеля. — Тебе хорошо — ты болен. А я же здоров! И если нужно наколоть дрова, так сразу вспоминают обо мне. Интересное дело, — оживился Пейся, — когда нужно принести со склада уголь, говорят: «Пейся, сходи ты — ты же старшенький!» Когда дома спекут что-нибудь вкусное, говорят: «Пейся, не хватай, пусть будет Наумчику — он же младшенький!» Вот и получается, что всегда я в проигрыше.
— А вчера? — спросил Сема. — Ты прятался? Где ты был?
— И не спрашивай, — махнул рукой Пейся. — Залмана Шаца ты знаешь? Убили. Арона Куцека, бондаря, знаешь? Ну, этого, что на левой руке шесть пальцев. Тоже убили. А Дору Ходос помнишь? С ней ужас что сделали!
В этот момент неизвестно откуда появилась бабушка. Она подошла к Пейсе и укоризненно покачала головой:
— Вот это я тебя просила? Я тебя просила рассказать ему что-нибудь веселое, а ты пришел и начал докладывать, кого где убили. Даже простое одолжение ты не можешь сделать!
Пейся обиженно поджал губы и встал:
— Если вам так не нравится, я могу уйти.
— Ты можешь уйти, — согласилась бабушка. — Но он же тогда меня загрызет. И что он нашел в тебе — я не понимаю!
— Бабушка, — вмешался Сема, уже теряя терпение, — Пейся говорит, что ему вздумается. И не трогай его! Он мой товарищ.
Бабушка пожала плечами и вышла в коридор. Но Пейся боялся, что она вернется, и сидел молча.
— А ты, — спросил его Сема, — ты где был?
— Ой, тут целая история, — махнул рукой Пейся. — Ты наши ворота помнишь? Высокие, порядочные ворота. Когда я услышал, что идут уже эти сволочи, я собрал всех соседей и велел им поставить самовары. Я им сказал: «Вскипятите все четыре самовара». Они меня спросили: «Зачем?» Я ответил: «Чай пить». А сам поставил лестницу, залез и наблюдаю, куда идут эти насильники. Вижу, трое подбираются к нам. Я позвал соседей опять и спрашиваю: «Самовары закипели?.. Несите их сюда!» И поставили около ворот четыре знаменитых самовара, и они шипели и свистели на всю улицу.
— Что же дальше? — заинтересовался Сема.
— Дальше я взобрался на лестницу и вижу, что трое стучат в ворота. Очень приятно. Я беру первый самовар, открываю крантик — и на них! Потом я беру второй самовар за ручки и поворачиваю его вниз головой — на их головы! Они не знали, откуда это идет. Кипяток был что-нибудь особенное, и они бросились бежать от ворот. Ты бы посмотрел: один держится за нос, другой — за рот, третий — за всю свою морду!
— Интересно! — рассмеялся Сема, с удовольствием представляя себе ошпаренные лица гайдамаков. — А скажи, Пейся, это правда было или это ты придумал по дороге сюда?
— Что у тебя за некрасивая привычка? — возмутился Пейся. — Всегда тебе кажется, что я вру! Не верить — спроси у Доли!
— Почему — у Доли? — удивился Сема.
— Здравствуйте, «почему»! Потому, что он мне все время снизу самовары подавал.
— Ну, — пожал плечами Сема, — если Доля тебе вчера самовары подавал, значит, правда.
— А я что говорил? — гордо выпрямился Пейся. — Стану я выдумывать. У меня всё — истинная правда!
* * *Наступили тягостные, тревожные дни. Зеленые ставни на окнах не открывались даже днем, никто не решался уезжать в город, говорили друг с другом вполголоса, озираясь по сторонам и боясь засады. Жители местечка не доверяли тишине: они знали, что покой их неверен. Кто придет теперь, с чем и откуда? Путь через местечко вел к большим городам — это вселяло тревогу и страх.
Больше всего человек боялся остаться один. Как в старину, братья сходились с братьями под одной крышей. В комнатах было тесно и душно, спали на полу, но старались все время быть вместе. Если не было братьев, шли к родственникам, к друзьям, к товарищам по ремеслу. Учитель Мотл Фудим — этот глазастый неудачник — сделался вдруг значительной фигурой.
О нем говорили, что он наконец придумал какой-то особенный замок, и все просили его сделать хотя бы один на память.
Как-то днем пришел к бабушке Лурия. Он присел к столу, молча осмотрел комнату и сказал:
— Оставьте все это и идемте к нам. Что вы будете беречь стены? Вместе быть лучше.
Но бабушка не согласилась покинуть дом:
— От горя человек убежать не может. Если нас ищет несчастье, так оно найдет нас, где бы мы ни были.
И Сема остался с бабушкой дома. Дверь закрыли опять на тяжелый засов, поставили на подоконники стулья, но, может быть, потому, что хата стояла у самого моста, здесь было особенно тревожно и страшно. Ночью Сема просыпался и слышал взволнованный шепот бабушки.
— Господи, — повторяла она, — возьми под свою защиту внука моего юного и мужа моего хворого! Если поднимется рука на них, отсеки эту руку. Если суждена кровь, возьми мою. Если нужна жизнь, возьми мою. Злодеев покарай тяжко, слуг твоих спаси и помилуй. Господи, бог мой дорогой!.. — шептала бабушка, вздыхала и плакала.
Все это: тишина за окном, темнота в комнате, кроткие молитвы бабушки и ее покорные слезы, — все это пугало Сему, и ему самому начинало казаться, что конец неминуем и близок. И, стыдясь своих непрошеных слез, он плакал и стонал, уткнувшись в подушку. Неужели так и кончится все?
— Сколько ж нужно тебе, господи? — спрашивал Сема. — Маму забрал, отца услал, деда отнял? За что все это?
Однажды Сема проснулся вспотевший и испуганный. Он открыл глаза, бабушка стояла над ним с лампой в руках:
— Там рвут дверь, Сема!
Он быстро вскочил, надел брюки и, дрожащий от холода и страха, пошел открывать. Уже рассветало. Какие-то люди в папахах, с чубами, закрывавшими глаза, оттолкнув его прочь, ворвались в комнату.
— Корми! — закричал один из них, худенький, рябой, с плетью в руке. — Горяченького! — повторил он и взмахнул нагайкой.
Сема побежал на кухню. Руки не слушались его — кастрюли гремели и падали. Наконец он нашел хлеб и холодный картофель. Он шарил еще, открыл короб, но кругом было пусто, и только большие черные тараканы ползли по полкам. Сема вернулся в комнату. Рябой человек с плетью посмотрел на него, потом на тарелку с холодной картошкой и, подняв ногу, одним толчком опрокинул стол. Сема заметил, что к высокому каблуку его сапога прибита маленькая блестящая подковка. «Зачем это?» — промелькнуло у Семы.
Но уже чей-то голос, злой и простуженный, ревел над ним:
— Где мужчины? Прячете? Нас обмануть? Батьку нашего обмануть?..
Сема поднял голову. Он увидел, что кудрявый чуб кричащего прикрывает не глаз, а черную впадину. Чуб дрожал, и в левом ухе, маленьком, похожем на вареник, тряслась тяжелая золотая серьга.
