Михаил Штительман - Повесть о детстве
Вчера он придумал «руки». Неожиданно, и скрывая это от всех, он нанес визит начальнику уездной тюрьмы. Они говорили недолго, сразу поняв друг друга. Гозман передает тюрьме оптовый заказ на крестьянский ботинок и отчисляет казне от каждой пары. Начальник тюрьмы получает куртаж лично от него. Но арестанты должны работать, как на царя. Вечером они заключили контракт на один год. Утром было отправлено все необходимое: колодки, заготовки, набойки, гвозди. За высокими черными решетками открылся второй цех гозмановской фабрики. Он был в выигрыше дважды. Скрывая от рабочих контракт с тюрьмой, Гозман все же мог в любое время несколькими словами остановить строптивых и унять неугодных: «Хотите уходить? Пожалуйста, даже все — на меня работают арестанты». Гозман получал не только ботинок, но и кнут…
Сема вместе с другими видел, как грузили на телеги корзины. Все знали, что Гозман затеял мастерскую в Куштуме, и никого это особенно не тревожило. На всякий случай Лурия прижал Менделя, но и тот подтвердил: да, Куштум. Все шло по-старому. Однажды, выходя из фабричных ворот, Сема увидел Пейсю. Он не удивился, не обрадовался: эти встречи были нередки. Пейся сидел на камне и с меланхоличным видом щелкал подсолнухи. Ни верхней, ни нижней губы не было видно: скорлупу он не сбрасывал, и она облепила весь его рот.
— Хочешь семечек? — осторожно спросил он, стараясь, чтоб шелуха не свалилась с губ.
— Нет, я еще не обедал.
— Подумаешь! — Пейся пожал плечами, — В них же масло… Я знал одного знакомого — он купил большой стакан семечек и выдавил бутылку масла… Что ж ты не берешь? Это семечки из города! В одной штуке вот такое зерно — как огурец.
— Из города? — недоверчиво повторил Сема. — Когда же ты был в городе?
— Вчера. Меня посылали с письмом. И куда бы ты думал?
— К Волчеку.
— Нет.
— К Хаскину?
— Опять нет. — Пейся смахнул наконец шелуху с губ и, встав, торжественно произнес: — Меня посылали в тюрьму.
— В тюрьму? — Теперь уж Сема присел от удивления и зависти. — Ты видел живую тюрьму?
— Еще как видел. На окнах решетки, а окна маленькие, как моя дуля, и у самого потолка. А замки, Сема, что-нибудь особенное — как отсюда до угла. Я отвез от хозяина какую-то бумагу. Одним словом, чепуха. Я сидел и ждал ответа. И я больше всего боялся, чтоб меня там не забыли.
— И это все правда?
— Провались я на этом месте два с половиной раза.
— А зачем же ты уехал?
— Я же тебе говорю — письмо! Они что-то делают для нас. Ты уже понял наконец?
— Понял! — воскликнул Сема и, дернув за козырек Пейсин картуз, бросился бежать.
Он еще ничего не понял, но почувствовал — вернее, угадал, — что между отправкой колодок в Куштум и поездкой Пейси есть какая-то связь. Сема побежал домой, но потом, раздумав, свернул в сторону и без стука ворвался в квартиру Лурии. Старик сидел у стола и, окуная хлеб в солонку, закусывал перед обедом.
— Что такое? — спросил он.
— Пейся, — запыхавшись, заговорил Сема, — ездил в тюрьму. Они что-то делают для нас.
— А что я говорил? — Лурия хлопнул ладонью по столу, вскочил и, сорвав с гвоздика пальто, вышел на улицу.
Сема пошел с ним.
* * *На другой день Гозмана разбудили рано, сообщив, что рабочие не вышли. Он протянул руку к тумбочке, взял часы и посмотрел время.
— Они еще могут выйти, — сердито сказал Гозман, — только шесть! — и, повернувшись, уснул.
Его не решились больше беспокоить. Но рабочие не вышли. Гозман проснулся в десять и начал вспоминать, что было. «Снилось мне или в самом деле?» — спрашивал он себя. Кажется, это не сон. Кажется, совсем наоборот. Гозман сел в постели и позвал Менделя.
Конторщик явился растерянный и смущенный.
— Нет? — спросил Гозман.
— Нет.
Хозяин, сощурившись, закурил папиросу. «Что их ударило? Контракт. В этом нельзя сомневаться. Если я рву контракт — я теряю. Если я закрываю фабрику — я теряю. Заказы горят, сроки подходят к горлу. Проклятые люди, они стали слишком много о себе понимать!.. Чего они хотят, я хочу слышать?»
— Вы здесь Мендель?
— Здесь.
— Они возле фабрики?
— Да.
— Пусть пришлют представителя. Но одного, не десять!
Гозман умылся, оделся, просмотрел почту, велел подать завтрак в спальню — на двух. Но аппетит был испорчен. И яйца заварили слишком круто, и молоко пригорело, и масло с привкусом!
Вскоре пришел делегат. Хозяин не удивился, увидав Лурию, — он знал старика давно.
— Присаживайтесь, — сказал Гозман. — Завтракать будете?
— Мы завтракаем утром.
— Ваши требования? — перешел к делу хозяин. — Я не одобряю поспешности, но, если вы быстро начали, надо быстро кончить.
— Расторгнуть контракт с тюрьмой.
— Почему?
— Этот вопрос лишний, — засмеялся Лурия. — Кроме того, предупреждаю, арестантская работа не сойдет за нашу. У них не ботинок, а тюремная пышка.
— Я должен подумать.
Лурия встал и поклонился:
— Это право хозяина.
К вечеру Гозман дал ответ. Он не мог закрыть фабрику и не мог порвать контракт: и то и другое было невозможно — подходили сроки векселей, покупатели ждали исполнения заказов. Хозяин придумал третье. Да, он согласен разойтись с тюрьмой, но через месяц. Иначе ему угрожает крупная неустойка. А через месяц, пожалуйста, — он готов. Рабочие должны раз в жизни войти в его положение!
План новой комбинации был прост. Все должно остаться по-старому. Если кому-нибудь не нравится, он дает расчет, но не теряет работника. Недовольные будут держать молоток там, где работают на казну, — место в тюрьме найдется. Заберут двух — замолчат сорок. Нужно только выиграть время. Но верный план был вырван из рук и смят. Неожиданное известие из России о свержении царя сбило с толку купца и расстроило все замыслы. Он сразу свернулся и притих.
Быстро запродав партии уже готовой обуви, Гозман сказал — пас. Он решил временно выйти из игры и выждать. Не советуясь ни с кем, он повесил замок на воротах фабрики, перевел часть денег в Варшаву и, сказавшись больным, ушел от людей. Несколько раз его испытывали, предлагая вступить в выгодную сделку, но он упорно отказывался. На столе у купца лежали пачки русских газет, он читал и ждал, что будет. Заказчики по-прежнему присылали письма, но он их складывал в ящик не читая.
У Гозмана сорвался большой и, казалось, верный кон. Прыжок не получился. Все пошло ходором…
ОНИ ИДУТБолее полугода прошло в смутном ожидании нового. Царя нет — это было для всех. Теперь каждый ждал чего-то для себя. И хоть Сема меньше других понимал, что же происходит вокруг, о чем толкуют на митингах, зачем едут в город выборщики, — все же для него это ожидание было точным и определенным: он ждал отца. Заметив издали незнакомого человека, Сема бежал ему навстречу и взволнованно всматривался в чужое лицо. Он знал, что вот так вот может зайти в местечко отец, тоже усталый, запылившийся, измученный дорогой. И тоже кто-нибудь посмотрит на него с подозрением, а Сема выйдет и скажет: «Тише, господа, это мой отец».
Очень приятно было думать об этом и рисовать себе картины встречи, первые слова и движения. Что, например, сделает бабушка? Что скажет дед? Одно казалось Семе совершенно обязательным: как только приедет отец, они пойдут вместе гулять. Без этого нельзя. Пусть все видят, что это не выдумка, что у Семы правда есть живой, настоящий отец! И все будут подходить, и будут отзывать Сему в сторону, и будут просить познакомить с отцом. А когда отец начнет говорить, вокруг соберутся люди, начнут прислушиваться к его словам, и только Сема будет себе спокойно прохаживаться — все это он уже знает, лично ему отец это раньше рассказывал.
Сема мечтал о встрече, но каждый день обманывал его. Одно время Старый Нос приставал к Лурии с вопросами. «Как вы думаете, — говорил он, — когда вернется папа?» Теперь уж он стеснялся спрашивать. Ему казалось, что Лурия смущенно отводит глаза в сторону, будто что-то знает и не может сказать.
Однажды на взмыленном коне в местечко въехал солдат. Он спешился возле красного ряда, вытер фуражкой вспотевшее лицо и попросил пить. Ему поднесли ведро. Он поднял ведро над собой и начал пить большими, крупными глотками, и вода стекала по подбородку вниз, и на гимнастерке его появились широкие темные пятна. Люди окружили его, и Сема тоже был среди них. Все ждали, что скажет солдат, а он все пил, и люди почтительно молчали. Солдат был очень маленького роста, и поэтому все удивились, когда он заговорил густым, охрипшим басом.
— Так что, — сказал он, — еду до дому, а войне дали чистую. В Питере и в Москве теперь совдепы. Большевики взяли власть, войне конец, земля наша. Ленин постарался! — засмеялся солдат. — И, как ни верти, обратно ходу не будет! А что гайдамаки пылят, — он указал в сторону города, — это ничего! Теперь мы секрет понимаем: что к чему.
