Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы)
— Это кто, Заяц? — спрашивала она обычно после того, как Кира клала трубку. — Мне ничего не передавала?
— Привет, — односложно отвечала Кира. И не больше.
Теперь уж Эля сомневается: были ли они и в самом деле, эти приветы?..
А в школе, за партами, все связи преимущественно стали идти по диагонали — минуя Элю. Разве не проще Кире было обернуться и взять лишнюю ручку у Эли, у сестры? Нет, обернувшись, она тянула руку наискосок, к Зайцу. Та же Заяц — уж коль пришла тебе в голову какая-нибудь хохмочка, так повернись на сорок пять градусов и поделись с закадычной подругой! Но нет: Заяц привставала, тянулась через парту, брала Киру за голову, притягивала к себе ее ухо, что-то шептала, и они вместе фыркали, давясь от смеха. И лишь когда Эля ревниво говорила: «Ну, что там у тебя?» сказанное, наконец, доходило и к ней. И таких случаев становилось все больше. Можно сказать, они сделались правилом, — а она словно ослепла! Просто это было слишком невероятно.
А заметила, наконец, Эля, когда они уже гуляли под ручку по коридору. Все зашло слишком далеко. Однако нельзя было позволить зайти этому еще дальше.
Проводив взглядом парочку, отправившуюся на большой перемене в буфет, Эля кивком подозвала Серикова.
— Ну как, Серый, на новом месте? — поинтересовалась она. Привыкаешь?
— Привыкаю, — с намеком сказал Сериков. — Только что-то не получается.
— Ну так переезжай обратно.
— Обратно! — хмыкнул Сериков. — Дудки теперь обратно.
— Ничего не дудки. Садись, и всё.
— А твоя сестра? — озадаченно спросил Сериков. Что-то такое он чувствовал странное, какое-то неудобство, но никак не мог сообразить, в чем дело.
— А сестра — туда.
— Она хочет туда? Лады! — Сериков расплылся в улыбке.
— Да не хочет она. Просто ты сам ей скажешь: я, мол, желаю на старое место. Имею полное право. Понял?
— Не.
Элю даже передернуло от возмущения: ну что за тупица! Толкуешь ему, а он как…
— Вот, — сказала она, постучав костяшками пальцев сначала по голове Серикова, а потом по парте. — Один звук. И сейчас не понимаешь?
— Не, — страдая, повторил Сериков.
— Мне надо, — раздельно проговорила Эля, — чтобы она сидела там, а не здесь. Теперь ты понял?
В глазах у Серикова что-то начало проясняться. Он посмотрел на Элю, потом огляделся и наконец понял, в чем заключалась эта странность: возле Эли не было ее тени — Зайца!
— А! Заяц! — почти выкрикнул он.
— Шшш… — дернула его за рукав Эля: к ним, маневрируя, приближался сплетник Храповицкий, притворяясь, что все его перемещения — чистейшая случайность.
— Значит, договорились, — бросила Серикову Эля, выходя из класса.
Однако ни на этой перемене, ни на следующей, ни до конца уроков ровным счетом ничего не произошло. Эля оборачивалась, бросала на Серикова взгляды, сначала гневные, потом просительные, потом умоляющие, — Сериков потел, пыхтел, мучился, краснел… и оставался на своем месте.
— Что-то у меня сумка потяжелела, — сказала Эля, когда прозвенел звонок с последнего урока, и окликнула Серикова: — Поможешь?
Они вышли вместе, Сериков нес ее сумку. Сестричка с Зайцем, разлюбезная парочка, живо умчались вперед и скоро скрылись с глаз — не оглянувшись, не помахав ей рукой! Сериков горбился и понуро вздыхал, но Эля заговорила о школьных делах, о завтрашнем сочинении, и он оживился. Проходя мимо кинотеатра, где начали показывать новый фильм, Эля сказала, что хочет его посмотреть, и они договорились на послезавтра, так что Сериков совсем растаял. И только когда они подошли к ее дому, Эля небрежно спросила, как о деле решенном:
— Значит, завтра перебираешься?
Сериков дернулся, словно ему дали под дых.
— Ну, пока, — махнула ему рукой Эля. — И не опоздай в кино!
— Постой! Я не могу так, я не обещаю, — забормотал Сериков, хватая ее за руку. — Я не могу так с человеком, не могу, ну, убей меня, не могу!
Эля наклонила голову и опустила глаза, ожидая, пока они наполнятся слезами.
— Я не буду убивать тебя, Серенький, — тихо сказала она. Потом медленно подняла глаза, полные слез: — Просто теперь я буду знать: кто-то человек, а я — нет. Я не человек. Вот как.
Дождавшись, пока по щекам скатились две большие слезы, она повернулась и вошла в подъезд.
Назавтра Сериков вбежал в класс перед самым звонком и направился прямо к своей прежней парте. Был он какой-то бледно-желтый, взъерошенный, с темными подглазьями — словно после болезни.
— Ты меня, Кир, извини, пожалуйста, — забормотал он, стараясь не смотреть на Киру, — только вот какое дело: у меня, понимаешь, зрение ни к черту, ну, неважное зрение, так что ты извини… На последней парте, сама понимаешь, особенно если с глазами не того…
— Ой, ну конечно! — всполошилась Кира, бросаясь собирать тетради. Чего ж ты с самого начала не сказал?
— Да так, в общем… н-ну…
— У тебя близорукость, да? Моя бабушка делает такие специальные упражнения для глаз, которые снимают близорукость! Я ей напишу, она тебе пришлет. А сколько у тебя диоптрий?
Глаза у Серикова в панике заметались: похоже, он и слова-то такого не знал — диоптрии.
— Минус два, — еле слышно подсказала Эля.
— Минус двадцать два! — не расслышав, брякнул Сериков.
Кира всплеснула руками:
— Двадцать два-а?! И ты без очков? Что же ты видишь?
— Да так как-то… смутно все. Расплывчато…
— А хочешь, скажу, что он видит?
Возникнув, словно чертик из табакерки, рядом с Элей стоял Храповицкий и ехидно щурил глаз. Сообразительностью он отличался феноменальной: там, где Серикову приходилось разжевывать полчаса, Храповицкому достаточно было одного слова. Или вовсе не надо было слов — довольно и взгляда.
— Ну, так сказать? — наслаждаясь, тянул он. — Сказа-ать?..
— Не надо, — хмурясь, проговорила Эля.
— То-то же, — удовлетворенно кивнул Храповицкий.
Итак, Кира перебралась к Волнухиной.
Ну и что изменилось? Ничегошеньки. Даже стало еще хуже. На перемене они бежали друг к другу с такими лицами, словно не виделись целую вечность.
Наконец Элю прорвало. После того как Заяц на два дня пересела к Кире, когда Волнухина не ходила в школу из-за простуды. Вся кипя, Эля примчалась домой и, не обедая, не переодеваясь, стала ждать Киру. Кира с Зайцем заимели привычку провожать друг друга до дома. Теперь, очевидно, была очередь Киры. Наконец она вошла в комнату.
— Ну и дрянь же ты! — крикнула Эля. — Она ведь моя подруга!
Эля понимала, что ведет себя сейчас по-дурацки: надо было хотя бы объяснить этой предательнице ее поведение, — но больше не могла добавить ни единого слова. Горло словно кто-то сжимал и выкручивал, и Эля чувствовала: скажи она еще хоть слово — она разрыдается.
— Я не знаю… Ты не сердись… Я ведь не нарочно. Просто она мне нравится…
Слова Киры и весь ее смущенный и виноватый вид были такими неожиданными, что Эля даже растерялась. Сделалось как-то спокойнее, и рыдания перестали ее душить.
— Пусть нравится! — крикнула она. — А дружить буду я!
Кира молча пожала плечами.
— Ты ей скажи, что не хочешь с ней дружить. Иначе ты предательница, а не сестра!
— Я не буду это говорить, — твердо сказала Кира.
— А я говорю — скажи!
— Не буду.
Эля сдалась.
— Ну, ладно. Давай дружить втроем. Мы тебя принимаем.
Кира снова пожала плечами.
И все продолжалось, как прежде. Опять на перемене они убежали от нее и шушукались, стоя у окна.
— Так вот ты как! — набросилась Эля на Киру дома. — Мы же договаривались! Обманщица, врунья!
Кира потупилась, и сквозь смуглоту ее щек проступил румянец.
— Ну… я не знаю, — проговорила она тихо, — меня Заяц позвала… хотела мне рассказать…
Заяц! Подумать только, как быстро она наложила лапу на ее Зайца! На ее собственного Зайца!
— Что рассказать? — прокурорским тоном спросила Эля.
Кира замялась.
— Ну? Выкладывай.
— Я не могу. Она ведь только мне рассказала.
— Мы же договорились дружить втроем, — чуть ли не с мольбой проговорила Эля. — Ты же обещала! Обещала, не отпирайся!
— Дружат вдвоем.
— Что-о?! — выкрикнула Эля и умолкла, не зная, что говорить и что делать дальше.
Эта, змея, молча легла на постель лицом к стене. Эля услышала тихое:
— Ты не сердись.
Последней каплей, переполнившей до краев чашу Элиного терпения, был приход Волнухиной.
Мать с отцом уехали погостить на выходные к друзьям на дачу, обещанный классу культпоход в цирк расклеился по болезни учительницы, и воскресенье обещало быть нудным. Поэтому так обрадовалась Эля, когда в прихожей прозвучал неожиданный звонок. Неожиданный, потому что никого не ждала. А не ждала, потому что Заяц появлялась все реже, вместо этого Кира уходила гулять с бывшей Элиной подружкой, а может, шла к ней домой подробности Эле были неизвестны. Только и оставалось Эле, что молча скрипеть зубами. И все равно, приди Заяц в любую минуту, даже самую черную, — примет ее обратно, не попрекнув ни единым словом. Разве что спросит: «Ну, убедилась? Эх, Заяц, Заяц!.. И на кого же ты меня променяла!» Впрочем, нет. Даже этой малости, вполне заслуженной Зайцем, не станет Эля говорить. Она просто ждала и надеялась: вот-вот вернется Заяц и все будет продолжаться по-прежнему, потому что нельзя ведь, в самом деле, всерьез променять ее на кого-то другого!
