Мато Ловрак - Отряд под землей и под облаками
— Тут поблизости. В одном роскошном бараке. Не стану описывать тебе все его прелести, скажу только, что на крыше растут фиалки и подснежники. Словом, не жизнь, а малина — живем как в сказке. Да к тому же окон и дверей открывать не надо, потому что таковых вообще не имеется.
— Здесь хорошо, — грустно сказал я, — но я не привык жить один. Жаль, что я не с вами.
— Жаль, конечно. А впрочем, мы не за горами, барак наш у колодца. Заходи, когда поведешь гулять эту чертову кошку.
Незаметно пролетело несколько месяцев. Графиня Ленер Хофманстал была мною очень довольна. Вручая мне шелковый поводок, она обычно говорила: «Немного на свете таких людей, кому бы я могла доверить свое сокровище». И, сощурив свои близорукие глаза, как бы добавляла, какая это для меня честь нежить и холить Анну-Марию-Розалию. Я ненавидел графиню не меньше, чем Анну-Марию-Розалию, и всегда старался поскорее покинуть ее душные, пропыленные покои.
Итак, я терпеть не мог кошку и ее хозяйку, но это ничуть не мешало мне ежедневно в одно и то же время выводить на прогулку Анну-Марию-Розалию по избранному графиней маршруту. Всей душой ненавидел я эту унизительную для меня службу. Однако она меня не слишком утомляла, и я мог часами сидеть за книгой или предаваться другим занятиям. Поэтому обязанности свои я выполнял терпеливо и безропотно. Между тем Анна-Мария-Розалия начала вдруг вести себя очень странно. Она ни за что не хотела идти на прогулку, а если к ней кто-нибудь подходил, то фырчала, выгибая спину, скалила зубы и выпускала когти, не делая исключения даже для сиятельной графини Ленер Хофманстал.
Не на шутку встревоженная графиня пригласила доктора Кальмана. Он прибыл в посланной за ним большой карете, запряженной четырьмя рослыми белыми жеребцами.
Доктор Кальман был седой, сгорбленный старик, вечно жаловавшийся на ревматизм и другие недуги. Сейчас, после долгого пути по жаре, он был особенно брюзглив и раздражителен.
— Где пациентка? — крикнул он, едва выйдя из кареты. — Где больная кошка? Ты что, глухой? А ты, братец, пожалуй, вор! Того и гляди, влезешь в карман! Долго я буду стоять посреди дороги? Гм… гм!.. За тобой смотри в оба — не ровен час, лишишься еще золотых часов. Знаю я вас, мошенников! Да веди же меня, осел!
Я отвел его к графине. Он учтиво поклонился, поцеловал ей руку и начал извлекать инструменты из большой кожаной сумки, жалуясь на свои хвори и немощи и на все лады кляня лето и пыльные сельские дороги. Потом он подошел к Анне-Марии и стал ее осматривать. Графиня внимательно следила за каждым его движением.
— Ну что? — нетерпеливо спросила она. — Надеюсь, ничего серьезного?
— Поздравляю, поздравляю! — воскликнул доктор, подходя к графине и протягивая ей руку. — Скоро у вашей прекрасной кошки появятся котята!
Но графиня не выразила никакой радости.
— Что?.. — едва слышно пролепетала она. — Невероятно… Ничего не понимаю…
Вдруг графиня повернулась ко мне и, гневно сверкнув глазами, начала щедро награждать меня пощечинами и подзатыльниками, после чего кулаки ее загуляли по моей спине.
— Злодей, злодей! — кричала она в ярости. — Для того я тебя кормила и одевала? Ты совсем не смотрел за ней! Осел, дубина, болван…
Тут она рухнула на пол.
Доктор Кальман склонился над ней и приоткрыл ей веко.
— Ничего страшного, — сказал он. — Приступ истерии. Скоро придет в себя. — И, поманив меня пальцем, шепотом спросил: — Позволь-ка полюбопытствовать, чем ты досадил графине?
— Я каждый день водил на прогулку Анну-Марию-Розалию, — ответил я, глотая слезы. — Клянусь вам, я не отходил от нее ни на шаг! Я тут ни при чем.
Доктор Кальман погладил меня по голове:
— И все же тебе лучше не ждать, пока графиня очнется. У бедняжки не все дома, но это не помешает ей задать тебе хорошую порку. Так что дуй-ка отсюда со всех ног.
Я мигом добежал до лачуги на хуторе и рассказал отцу о случившемся. Он равнодушно пожал плечами.
— Кошки для того и существуют, чтоб приносить котят. И этому не помешает ни графиня Ленер, ни граф Чано, ни даже сам господь бог! Впрочем, посмотрим, как пойдут дела. Хочешь верь, хочешь нет, но я чертовски любопытен.
Через несколько дней графиня прислала нам со слугой письмо, в котором заявляла, что мы не заслуживаем ее милостивого внимания и потому она просит нас покинуть ее имение. «При сем сообщаю вам, — писала она дальше, — что Анна-Мария-Розалия родила двоих котят, один из которых тут же сдох. Второго, рыжего котенка, посылаю вам — делайте с ним что хотите. Сиятельная графиня Алойза-Кристина Ленер Хофманстал».
— Ну и чудеса! — рассмеялся отец. — Теперь в нашей семье есть граф.
Мы погрузили свой скарб на телегу и в тот же день двинулись в путь через Тиссу.
На Тиссе
Рассказать тебе про Рыжего кота? Да? Ну слушай.
Итак, в прошлый раз я остановился на том, как мы переправлялись через Тиссу. Трудный это был путь, сынок. Много часов ехали мы вдоль берега в тщетной надежде найти мост, чтоб переправиться на ту сторону, в Бачку. Местами Тисса разлилась так широко, что нам приходилось огибать огромные поймы, над которыми поднимался пар и раздавался утренний переклик обитавшей здесь птицы. Как зачарованные любовались мы этим прекрасным зрелищем.
— Вид тут, конечно, дивный, сказочный, волшебный, — с улыбкой проговорил отец, — но нам нужен мост.
Наша телега равномерно покачивалась, навевая на нас легкий сон. Временами мы просыпались и с удивлением замечали перед собой тот же самый пейзаж: слева по-прежнему катила свои волны синевато-зеленая Тисса, а справа тянулась безбрежная равнина, на которой, точно грибные шляпки, рдели красные кровли домов. Все это огромное пространство было безлюдно, и мы тщетно старались заглушить шутками и смехом щемящее чувство тоски и одиночества.
Только к полудню попался нам крестьянин с косой на плече.
— Скажи-ка, приятель, есть тут поблизости мост? — поздоровавшись, спросил отец.
Крестьянин окинул нас недоверчивым взглядом.
— Говорят, есть возле Кани́жы.
— Ух, брат, да ведь до Канижы целых сто километров!
— Говорят, что побольше будет, — не моргнув глазом заявил крестьянин.
Отец поблагодарил его, и мы снова тронулись в путь.
— Таких болванов следовало бы сдавать в музей, — сердито проворчал он, когда мы немножко отъехали. И, с минуту помолчав, добавил: — Черт меня побери, если нам не придется тащиться в Канижу!
— Как-нибудь доберемся, — сказала мать. — Мы уже привыкли.
— Да я не о вас пекусь, а о господине графе!
Словно поняв, что речь идет о нем, Рыжий кот мяукнул. Ах, какой у него был дивный голос! Как у львенка или тигренка.
Мы с восхищением посмотрели на нашего красавца. Он мяукнул еще раз.
— Спасибо, ваше сиятельство! — сказал отец, снимая шапку и сгибаясь перед ним в поклоне. — Спасибо.
— Есть хочется! — захныкал мой маленький брат Ла́зарь. — Дайте поесть.
— Поешь, когда придет время, — сказал отец.
— А когда придет время?
— Когда будет еда. А сейчас ложись и спи. Или полюбуйся рекой. Делай что хочешь, только не думай о еде. Тогда забудешь про голод.
— Папа, а ты здорово умеешь разговаривать с малышами, — заметил я.
— Начал учиться, когда ты появился на свет, — сказал он и легонько щелкнул меня по лбу. — А потом ежегодно расширял свои познания.
Я рассмеялся. Отец взглянул на меня и тоже засмеялся, но как-то невесело.
— Над чем смеешься, маленький мудрец?
— Правда, у нас чудная семья?
— И большая. И бедная. И упрямая, и неутомимая… Видишь, если постараться, то можно о ней кое-что порассказать.
Уже много лет подряд семья наша скиталась по Сербии, следуя какому-то странному плану, известному только отцу. Мы появлялись на свет во время этих скитаний, иногда прямо в телеге, в разное время года. Росли под солнцем и ветром, и перед глазами у нас вереницей проходили края, то улыбчивые и плодородные, то каменистые и мрачные. Мы привыкли к путям-дорогам, и кочевой дух, впитанный с молоком матери, всегда манил нас в синие дали.
Переезды казались нам делом вполне естественным, и мы никогда не задавались вопросом, почему так должно быть. Тогда я впервые подумал об этом и сразу же ощутил во всем теле холодную дрожь.
Было около двух часов дня, когда мы увидели паро́м, привязанный к большому пню на берегу. Паромщик лежал на песке. Его лицо, руки и все большое и могучее тело были покрыты старыми газетами, которые качались на нем, точно на волнах.
— Из его носа так дует, что можно простудиться! — шепнул отец, склоняясь над ним. — К тому же он и рот закрыть забыл!
Мы засмеялись.
— Эй, сударь! — крикнул отец. — Сударь!
Но паромщик продолжал беззаботно храпеть, убаюканный ласковыми лучами солнца, пробивавшегося сквозь густой ивняк.
