Павел Бляхин - Москва в огне. Повесть о былом
Владыка губернии изволил выразиться так крепко, что даже видавший виды Малахов опешил, а начальник охранки инстинктивно отшатнулся назад. Барон Медем спокойно хлопал глазами, глядя в рот разгневанному начальнику.
— Осмелюсь доложить, — как бы оправдываясь, продолжал охранник, — фабрикант Шмит не одинок-с; революционерам помогали и другие, даже весьма уважаемые фабриканты, купцы…
— Кто? — грозно спросил Дубасов.
— На вооружение дружин немалые деньги давали фабрикант Савва Морозов, молочник Чичкин, булочник Филиппов…
— Филиппов? — изумился Дубасов. — Поставщик двора его императорского величества?
— Так точно. Дает большие суммы даже некий писатель Максим Горький, а в действительности обыкновенный мещанин — Алексей Пешков.
Дубасов окончательно вышел из себя:
— И писаки туда же? Арестовать!
— Осмелюсь доложить, — не без иронии возразил охранник. — Горький недавно сидел в крепости за преступный протест против избиения якобы безоружных петербургских рабочих девятого января, но…
— Но что? — прошипел Дубасов.
— Но указом его величества государя императора освобожден-с… Заграница, понимаете ли, подняла шум: всемирно известный писатель — жертва кровавого деспотизма, азиатчины!.. Позор цивилизации! И вот…
Дубасов сделал вид, что ничего особенного не случилось, что никакого приказа об аресте Горького он не давал и что речь идет только о фабриканте Шмите.
— Фабрику Шмита немедленно разгромить и сжечь. Фабриканта схватить и повесить на фонарном столбе, как предателя!
Малахов сухо возразил:
— Фабрика Шмита находится на Пресне за Горбатым мостом и отделена от центра целой сетью баррикад. Прежде чем разгромить ее, нам придется подавить восстание. А я уже имел честь докладывать вашему превосходительству, что почти вся пехота ненадежна, а верные нам части измучены вконец. Без поддержки из Петербурга вряд ли…
— В Петербург я уже обращался не раз, — неохотно сообщил Дубасов. — Ответ один — свободных войск для посылки в Москву нет. Сегодня буду говорить с его величеством по прямому… Полагаю, на сей раз он не откажет.
— Осмелюсь доложить, — усомнился начальник охранки, — в Петербурге тоже не сладко: ждут восстания. Есть данные, что туда пожаловал и сам Ленин…
— Арестован? — живо подхватил Дубасов.
— Никак нет. Нам известно лишь, что Ленин незаметно исчез из поля зрения нашей разведки и, по косвенным данным, находится сейчас в Петербурге или где-то в окрестностях…
— За пределами вашей досягаемости? — сострил Малахов. — Вот если бы он явился в Москву да сказал бы вам свой точный адрес, тогда бы вы обязательно поймали его. Хо-хо…
— Извиняюсь. Теперь мы поймали бы его и без адреса.
— Дивлюсь. Чем объяснить такую прыть?
Генерал Слезкин охотно пояснил, обращаясь, однако, не к Малахову, а к Дубасову:
— Нам удалось поставить внутреннюю разведку почти во всех революционных партиях. К сожалению, некая особа пока не добралась до цекистов партии большевиков.
— Вы, кажется, сказали — особа? — переспросил Дубасов.
— Так точно, женщина-с. Она уже несколько лет работает в партии социалистов-революционеров, имеет связи с меньшевиками, знает некоторых знаменитых большевиков. Гениальный осведомитель, господа! Для женщины это просто феномен какой-то! Позвольте иллюстрировать хотя бы одним фактом, ваше превосходительство…
Дубасов молча кивнул головой.
— Сын и дочь этой дамы, — восторженно продолжал Слезкин, — настоящие революционеры, связанные с подпольем. Но им даже не приходит в голову, что они являются слепым орудием своей матери — нашего агента. Через них она расширяет свои связи с партиями, лично знакомится с крупными революционерами, узнает их планы, помогает материально пострадавшим от ее же рук лицам и даже принимает участие в подготовке некоторых противоправительственных мероприятий, которые, разумеется, блестяще разоблачаются в самый решающий момент. Она ведет свою опасную игру так тонко, что до сих пор в революционных кругах находится вне подозрений.
— Вот подлюга! — искренне изумился Малахов.
— Она есть настоящий патриот нашего отечества, — возразил барон фон Медем, торжественно подняв указательный палец, — то есть верный слуга государя императора!
— За большие деньги, конечно, — не унимался Малахов, который пользовался каждым случаем, чтобы так или иначе поддеть начальника охранки.
— Ну да, это само собой, — согласился тот, отвечая Малахову. — Деньги она берет немалые, но ведь и работает прекрасно…
— Грош цена вашей патриотке, если такой человек, как Ленин, остается на свободе, — заключил Дубасов.
Дверь кабинета приоткрылась.
— Ваше высокопревосходительство, — раздался тревожный голос чиновника, — Петергоф у провода.
Дубасов рывком вскочил с кресла и устремился к двери.
— Извиняюсь, господа, его императорское величество…
Через секунду он уже был в соседней комнате, где находился прямой провод, соединявший Москву с Петербургом.
— Честь имею явиться, — сказал генерал-губернатор в трубку телефона, вытянувшись в струнку. — Министр двора его императорского величества?.. Слушаюсь! Жду у телефона…
Прислонившись спиной к стенке, с трубкой в руке, минут десять он стоял как столб. Потом вздрогнул и вмиг согнулся дугой.
— Ваше величество?.. Прошу прощения за беспокойство, ваше величество… Я хотел…
Трубка сердито зашипела. Дубасов замер.
— Так точно, ваше величество, — ответил Дубасов, когда шипение смолкло. — Вся Москва в баррикадах. Мятежники берут нас в клещи. Верные престолу части измучены до последней степени… Несем потери. Почти вся пехота обезоружена и заперта в казармах… Умоляю о присылке из Петербурга надежных полков…
Трубка снова зашипела.
Дубасов покрылся потом, побагровел, но, очевидно вспомнив, что он только у телефона, а не перед лицом «его величества», выпрямился.
— Как вам будет угодно, ваше величество… Я понимаю, ваше величество, в Петербурге тоже… Так точно, ваше величество, но в данном трагическом случае речь идет о возможном крушении монархии, ваше величество…
Царь, видимо, оборвал речь губернатора, и трубка долго шипела и трещала, заставляя Дубасова все крепче сжимать ручку телефона, так что концы его длинных пальцев побелели. Наконец Дубасов решился и более твердым голосом возразил:
— Я готов положить жизнь свою к стопам вашего величества, но осмелюсь доложить, что вслед за Москвой начались восстания в Малороссии, в Грузии, в Латвии, в Донбассе, в Сормове, Севастополе, Новороссийске, в Перми…
В трубке раздался треск, оборвав перечень восставших городов.
Дубасов покорно выслушал царя и, забывшись, низко поклонился.
— Ваше величество, осмелюсь доложить: если не усмирить Москву немедленно, нельзя ручаться за целость престола и монархии. Вся Россия смотрит на Москву.
На сей раз трубка пискнула жалобно, и лицо Дубасова расплылось в улыбке.
— Счастлив слышать это, ваше величество… Примите уверение в моей неизменной любви и преданности… Да, да! Мечом и кровью!
Дубасов простоял еще минуты две. Трубка молчала… Тогда он рывком выпрямился и швырнул трубку на рогульку.
— Не царь, а дубина стоеросовая!..
Осечка
После гибели младшего сына дядя Максим резко изменился, стал мрачен, задумчив, молчалив. Винтовку он не выпускал из рук. Часто, словно по забывчивости, пересчитывал наличие патронов. Временами угрюмо смотрел в небо и укоризненно качал головой. Нет, я не видел, чтобы он молился или упоминал имя божье… Сережка с тревогой следил за ним.
Три дня подряд с раннего утра, с винтовкой в руках, дядя Максим куда-то исчезал, возвращаясь только поздно ночью. На просьбу Сережки взять его с собой он резко отказывал:
— Нет! Я один…
Но вскоре он сам сказал, куда и зачем уходил:
— Был на охоте, убил трех бешеных собак.
Это означало, что в течение дня он подстрелил трех городовых — месть за сына. Он бил наверняка и непременно в голову.
Но было бы неправильно думать, что действиями дяди Максима руководило только чувство мести отца за любимого сына. Нет, за дни стачки он на собственном опыте почувствовал и понял, что нет более беспощадного врага рабочего класса, чем царский режим и его опричнина. Он стал революционером, хотя не знал еще программы ни одной партии.
Он часто и с большой тревогой вспоминал о Петре.
— Опять не пришел ночевать Петруха. Не случилось ли что-нибудь?
— Да нет, — успокаивал его Сережка, — он же начальник десятки, как он может уйти с завода? И ты не волнуйся, папаша, он обязательно придет — парень с головой.
До прибытия семеновцев из Петербурга шли упорные бои по всему городу, с переменным успехом и почти на той же линии баррикад, построенных 9 и 10 декабря. Дружинники проявляли чудеса храбрости и изобретательности. Так, тринадцать дружинников Миусского трамвайного парка в течение целого дня выдерживали осаду воинской части в пятьсот человек с артиллерией и сумели уйти без потерь, когда кончились патроны. Таких примеров было множество.
