Николай Павлов - Алёша Карпов
— Правильно! Верно! — с хохотом выкрикивал следователь. — Искупить свою вину — для преступников сейчас самый подходящий момент. Из арестантов — прямо в защитники государя-императора. Ха-ха-ха… Дурашка, давно бы так! Садись и пиши сразу два заявления. Одно — в армию, другое в «Союз русского народа», вот где теперь твое настоящее место! Чем смелее будешь громить царских врагов, тем лучше будет для тебя.
Освободившись из-под ареста, Алеша зашел к повару. Спросил, знает ли он, что такое «Союз русского народа». Повар сердито задвигал длинными усами:
— Хулиганье, сброд, подонки.
Потом посмотрел на Алешу настороженно:
— А тебе какое до них дело? Зачем спрашиваешь?
Алеша рассказал о предложении следователя.
— Ах, вот как! — удивился повар и, подумав, добавил: — Переговорить надо с членами комитета. Возможно, что вступить не мешает.
— Нет, мне к хулиганам незачем, я и без них обойдусь, — возразил Алеша.
— Может, и незачем, а все-таки с членами комитета посоветоваться не мешает. Вдруг там наш человек нужен, или еще что. Разве найдешь другой такой подходящий случай? — Видя, что Алеша недоумевает, он пояснил:
— Кому что поручают, тот тем и заниматься должен. Я вот, к примеру, в тюрьме торчу, у тюремного начальства даже авторитет заработал, а пользу партии тоже немалую приношу.
Алеша послушался совета повара и прямо из тюрьмы пошел в комитет. Там никого не оказалось. Накануне помещение комитета было разгромлено членами «Союза русского народа».
На призывном пункте, куда отправился Алеша, собрались сотни людей. Рабочие, мужики, плачущие жены и матери — все смешалось в пеструю, разношерстную толпу. Среди бедного люда то тут, то там мелькали дородные фигуры деревенских кулаков и городских купцов, пришедших и приехавших сюда, чтобы освободить от призыва своих сынков или родственников. Сделки совершались где-то в другом месте. Здесь же почтенные отцы, еще вчера кричавшие «ура» и «слава великому государю», дожидались заключения приемной комиссии о непригодности своих чад к военной службе, чтобы вместе с ними снова и еще громче кричать о преданности государю и родине…
Проходя через двор, Алеша заметил в стороне двух деревенских парней с подстриженными волосами. Как видно, они только что прошли приемную комиссию. Присмотревшись к ребятам, Алеша не поверил своим глазам. Перед ним были Миша Маихин и Федя Зуев. Алеша сдержал вспыхнувшую в нем радость и, подойдя ближе, громко прочитал прибитый над дверью приемной комиссии лозунг: «Привет вам, доблестные защитники царя и отечества…»
Ребята от неожиданности растерялись.
— Ты-то как сюда попал? — выговорил, наконец, Миша, все еще не уверенный, что перед ним действительно Алеша Карпов.
Алеша улыбнулся.
— По делу приехал. А вот вы… не ожидал, что вы здесь, — оглядываясь, шепотом добавил Алеша.
— Добровольцами в армию вступили, — нарочито весело сообщил Миша. — Михаил Ударов и Федор Курков.
— Вот как? Значит, Ударов и Курков, — удивился Алеша. — Здорово придумано! Впрочем, Маркин мне говорил, как вы из Петербурга улизнули. Нужда, знать, немалая сюда вас пригнала.
— А ты как думал? Конечно, нужда, — ответил молчавший до сих пор Федя. — Не от радости мы здесь. Верстах в пятидесяти больше полугода скрывались. В работниках жили. Да надоело прятаться. Лучше уж на войну.
Глава тридцать четвертая
В лагерь ребята прибыли ночью. Промаявшись до утра на станции, они чуть свет пришли на распределительный пункт.
В помещении, кроме пожилого солдата, скоблившего затоптанные грязью полы, никого еще не было.
— Скоро ли начальство будет? — спросил Миша.
Солдат разогнул спину, хмуро посмотрел на грязных, не выспавшихся ребят и неохотно ответил:
— Дай срок, выспятся их благородия, тогда и придут.
— Нам некогда ждать, мы воевать торопимся, — пошутил Миша.
— Сейчас все торопятся, — спокойно ответил солдат. — Думают, ежели сегодня не подохнут, так завтра уже поздно будет.
— Война. Как же иначе?
— Знамо, не ярмарка. А я что говорю? Война и есть война. Господь знает теперь, когда всему этому конец-то будет. Правда, бают, наши пруссаков всех перебили да в плен похватали, только кто угадает, как там остальные-то, немцы еще, австрияки…
— Побьем, чего там! — усмехнулся Миша.
— Ясно, побьем. А то разве не побьем? Одно только опасно, как бы у самих рыло в крови не было. Офицер тут вчера один приехал и их благородиям говорил: палят германцы из пушек, жуть… И шары какие-то все пускают. Нет ли у вас махорки, ребята? Закурить бы.
Миша вынул кисет:
— Про войну вот толкуем. А зачем она нам нужна, война-то? Один разор. Офицерам, тем другое дело…
Прикуривая от поданной Мишей спички, солдат сердито посмотрел на него:
— Что болтаешь? Иди-ка лучше отседова. Ишь раскалякался. Шаромыжник. Возьму вот лопату да по башке съезжу, будешь тогда знать…
Миша с недоумением посмотрел на солдата.
— Я пошутил, старина. Неужели не понял? Да ты сам как будто бы…
— То-то мне, пошутил. Разве так шутят? Вот он, свидетель-то, — сказал он, показывая лопатой на портрет царя. — Проваливай-ка отседова подобру-поздорову. Праслово, шаромыжник. Не понимаешь… Береженого-то и бог бережет. Эх ты! Чучело гороховое… — ворчал он вслед уходящим ребятам.
Чтобы избежать встречи с рассерженным солдатом, ребята пришли на распределительный пункт во второй половине дня. Сейчас здесь было шумно. Несколько офицеров, просматривая документы, направляли вновь прибывших в свои команды.
Один из них показался ребятам знакомым; присмотревшись как следует, они узнали в нем Василия Дмитриевича Калашникова. Встреча с офицером, который мог их опознать, не сулила ничего хорошего. Они еще не решили, что делать, как сидящий рядом с Калашниковым писарь назвал их фамилии. Встревоженные, они неохотно подошли к столу. Калашников взял из рук писаря документы и, просмотрев их, улыбнулся.
— Так! Тютнярцы, значит? Карпов, Ударов и Курков? Добровольцы? — Лицо Калашникова выразило удивление. Он пристально посмотрел на Федю и Мишу и, как видно, что-то припоминая, постучал пальцами по столу.
— Так, так, — сказал он после значительной паузы. — Ну, что ж! Пусть будет Ударов и Курков. Идите в артиллерийскую казарму номер восемь. К командиру Луганскому. В школу вас зачислим, учиться будете.
Когда вышли из помещения, Алеша толкнул локтями товарищей и, не в силах скрыть радости, сказали:
— Узнал. Вот память! «Ладно, говорит, пусть будет Ударов и Курков». Согласился, значит. Ну и человек! Он и там еще, на заводе, тоже, говорят, за нас был, за рабочих. Да ему нельзя было открываться.
Но каково же было удивление и радость Алеши, когда его непосредственным командиром оказался Володя Луганский. Алеша тотчас же рассказал ему всю правду о своих друзьях и о их встрече с Калашниковым.
Выслушав Алешу, Луганский предупредил:
— Виду не подавайте, что вы знаете меня и Калашникова, и вообще обо всем происшедшем молчок. Осмотримся, потом видно будет…
В середине зимы Калашников получил приказ отправиться со своей батареей в Польшу. Битва под Березинами, проигранная из-за бездарностей штабов в тот момент, когда она мужеством солдат была почти выиграна, и разгром русских под Лодзью потребовали больших пополнений. Приехавший в лагерь друг детства Калашникова, артиллерийский полковник, удивил его своим пессимизмом.
Вечером в дружеской беседе полковник, пользующийся информацией высокопоставленных лиц, рассказывал о том, как идут дела на фронте.
— У нас не может быть больше иллюзий, — шагая по небольшой комнатке, говорил он. — Сражение под Лодзью, — это безумие, это несчастье! Мы потеряли огромное войско. Арсеналы и кладовые пусты. Армии нужно сорок или пятьдесят тысяч снарядов в день, а мы производим не больше тринадцати. В запасе стоит около миллиона солдат, но нет винтовок.
— Ну, а что же союзники?
Полковник снисходительно посмотрел на Калашникова.
«И этот тоже верит в «помощь» союзников», — подумал он и, глядя куда-то в сторону, ответил:
— Наши союзники до подлости умны. Они хотят, чтобы мы одни, несмотря ни на какие жертвы, изматывали Германию до тех пор, пока они сами не соберут все свои силы.
— Но ведь об этом будут знать солдаты, народ?
Полковник махнул рукой:
— Наш народ привык ко всему. Но обидно за Россию, за нашу честь. Кто же не видит, что в этой ужасной войне мы шаг за шагом почти полностью теряем свою самостоятельность. Ведь каждый раз, когда немцы начинают серьезно нажимать на французов, их посол сейчас же является к нашему военному министру и, как хозяин, предлагает ему бросить русские армии в наступление.
— Так не из-за этого ли, главным образом, гибнут миллионы наших солдат? — чувствуя, как к сердцу подбирается ужас, спросил Калашников чуть слышным голосом.
