Николай Павлов - Алёша Карпов
— Шесть часов продержал негодяй мальчишку. Шутка ли дело? Собака и та не выдержит, подохнет.
Когда Алеша открыл глаза, он увидел стоявших в стороне и о чем-то недовольно переговаривающихся надзирателя и стражника.
Наутро его снова вызвали на допрос.
— Ну что, — злобно спросил офицер, — узнал, что такое карцер?
Алеша не ответил.
— Надеюсь, теперь перестанешь геройствовать? Садись и отвечай, — показывая на стул, предложил следователь.
Алеша продолжал молча стоять.
— Будешь ты в конце концов говорить?
Алеша хотел сказать «нет». Но не сказал и этого.
Все дальнейшие попытки офицера заставить Алешу отвечать ни к чему не привели.
— Хорошо же, — пригрозил офицер. — Раз так, будешь гнить в тюрьме, пока не сдохнешь.
Время шло. Следователь, казалось, забыл даже думать о своем молодом узнике. Партию каторжан вместе с Ершовым и Папахиным давно отправили на ближайшие рудники — новое место каторжных работ, а следствие о попытке их освободить все еще продолжалось. Находясь в общей камере, Алеша познакомился со многими заключенными. Через тюрьму без конца проходили ссыльные. Их гнали со всех концов необъятной России. Гнали в далекую Сибирь, на Камчатку. Однажды ночью привели особенно большую партию. Алеше пришлось даже потесниться на нарах. Каково же было его удивление, когда, проснувшись утром, он увидел около себя Маркина. От радости у Алеши заблестели глаза.
— Это вы, Данила Иванович?! — хватая его за руки, спрашивал Алеша сквозь слезы. — Как же вы сюда попали. Неужели тоже в ссылку?
— Да, Алеша, в ссылку, — с грустью ответил Маркин. — На десять лет в Якутск.
— За что же?
— Начальству виднее. Захотели, и без вины виноватым сделали. В наше время от тюрьмы честному человеку не уйти. — Данила Иванович задумчиво посмотрел на Алешу. — Ну, а ты как сюда попал?
Алеша рассказал Маркину все, что с ним случилось за последние полтора года. Слушая этот нехитрый рассказ, Маркин с гордостью смотрел на Алешу. Потом привлек его к себе и, гладя длинные волосы, сказал:
— Рать молодая растет!..
Алеша удивленно поднял глаза.
— Да, да, — продолжал Маркин. — Как в сказке! Разрубили двух воинов пополам, а их четверо стало. Четырех разрубили, восемь сделалось, и так, чем больше рубили, тем больше росло войско, пока злодеи не испугались и не бросились наутек.
Маркин умолк и долго сосредоточенно смотрел куда-то вдаль.
Алеша с любовью смотрел на Маркина, жался к нему, как к близкому, родному человеку.
В камере было тесно и шумно. Заключенные, разбившись на группы, обсуждали один и тот же вопрос: о неизбежности скорой войны. Один из надзирателей вчера тихонько сказал, что повсюду началась тайная мобилизация, что скоро будет объявлена амнистия.
Слушая разговоры об амнистии, Алеша вопросительно смотрел на Маркина, но тот хмурился и молчал. А когда Алеша спросил, что он об этом думает, ответил угрюмо:
— Не люблю болтать прежде времени. Поживем, увидим. Скорее всего, уголовных освободят, а нашего брата еще крепче на замок запрут.
— А вдруг и нас в солдаты заберут?
— Эге, брат, многого ты захотел, — засмеялся Маркин. — Дай тебе оружие, а ты его возьмешь да против царя-батюшки и повернешь. А то солдатам глаза на правду откроешь.
После завтрака им удалось устроиться у подоконника. Алеша снова попросил, чтобы Данила Иванович рассказал, за что его ссылают в Сибирь.
— Это, брат, длинная история, — вздыхая и, как видно, стараясь восстановить в памяти все детали этой истории, задумчиво ответил Маркин. — Поработать пришлось нам немало. Много товарищей спасли мы, Алеша, за это время, но немало их и потеряли.
Маркин замолчал и долго смотрел затуманенным взглядом в угол.
— В утреннюю смену это было, с самого верха оборвалась клеть. Коваленко, Еремей и еще десять человек погибли. Канат подрезанным оказался. В тот же день исчез с завода Рихтер. Сразу было видно, что это его рук дело. Потом узнали, что Рихтер в правлении общества в Петербурге окопался. Виновников порчи каната, конечно, не нашли. Следствие прекратилось. Вот тут-то, еж тя заешь, наши ребята и надумали счеты свести. Миша Маихин и Федя Зуев. Ты их знаешь, конечно?
— Соседи мы, товарищи. Как же не знать, — торопливо ответил Алеша, уставившись на Маркина загоревшимся от любопытства взглядом.
— Собрались. Никому ничего не сказали, и ходу. И куда, ты думаешь? В Петербург. К самим главарям решили наведаться. Ясное дело, если бы мы знали, то, возможно, и не допустили бы этого. Ну, а тут все было сделано втихомолку. Упрекал потом нас товарищ Мартынов. Говорил, что мы не анархисты, что наша задача не убийства, а политическое завоевание масс. Мы тоже понимаем. Да ведь ребята-то нас не спрашивали. Прикатили в Петербург и прямо к дворецкому или еще как он у них там называется. Вот так и так, говорят, пустите нас к самому председателю. Мы от самого заместителя посланы. Почему они так говорили и кого имели в виду — я до сих пор понять не могу. Потом, месяца через три, на одном из допросов этот же дворецкий сказал, что они ему говорили, будто бы они от заместителя председателя комитета; и фамилию мою назвали. Но это уж не иначе, как его кто-то научил.
Маркин умолк, закрыл глаза и глубоко вздохнул, потом тряхнул головой, видимо, стараясь припомнить, на чем оборвалась его мысль.
Затаив дыхание слушал Алеша рассказ Данилы Ивановича.
Вспомнив, на чем он остановился, Маркин продолжал:
— Следователю только это и было нужно. Сам, может, и научил дворецкого, что показывать надо было. Пришли ко мне жандармы, связали руки и на допрос. Долго допытывался следователь, как я учил Мишу с Федей убить Грея и еще двух англичан. Он меня пытает, а я, еж тя заешь, стараюсь у него узнать, как это было? Потихоньку, помаленьку выяснилось, что дворецкий ребят к председателю не пустил. Ему в ту пору истопники нужны были, ну, он и предложил им: раз безработные и с нашего завода, беритесь за работу.
Как удалось ребятам через две недели за одну ночь трех чужаков ухайдакать, это мне установить не пришлось. Улизнули они и, видно, запрятались так далеко, что их и сейчас все ищут.
— А Рихтер как же? Его тоже убили?
— Нет. Он, оказывается, в тот же день обратно на завод уехал.
— Жа-аль, — процедил сквозь зубы Алеша. — Выкрутился, гадина. — И, всматриваясь в усталое лицо Данилы Ивановича, участливо спросил:
— В чем же тут дело? Ведь вы Мишу с Федей не учили чужаков убивать! За что же вас-то в ссылку гонят?
— Как за что? Надо же было козла отпущения найти. Вот и нашли.
Склонив голову, Алеша напряженно думал. Данила Иванович не мешал ему.
Два противоречивых чувства боролись в Алеше. С одной стороны, он готов был прыгать и смеяться, радуясь за Мишу с Федей, поступок которых он полностью одобрял. Но в то же время ему было жалко Данилу Ивановича, Шапочкина и погибших в шахте Еремея и Коваленко. Голос надзирателя вывел Алешу из раздумья, он приказывал ссыльным выходить во двор.
Алеша схватил Маркина за руку и спросил шепотом:
— Данило Иванович, вас отправлять хотят? Жалко, что мне только шестнадцать, а то бы в армию.
Маркин снял с нар небольшую котомку, перекинул ее через плечо и, подавая Алеше руку, ответил:
— Ничего. Возьмут… В разведчики пригодишься. А нам надо с солдатами сейчас быть. Готовить их к революции.
Глава тридцать третья
Наступил август 1914 года.
Подстрекаемый русскими, французскими и английскими империалистами, не считаясь с отсталостью русской армии в вооружении, Николай II бросил Россию в пучину небывало опустошительной войны.
Стремясь к участию в переделе мира, царь хотел заодно разгромить и надвигавшуюся в стране революцию. Он надеялся, что победы русского оружия укрепят шатающийся трон и международный престиж русского самодержавия. Мог ли предполагать Николай, что, подписывая акт об объявлении войны, он подписывал смертный приговор самому себе?
В первые дни войны, после подлого предательства социалистов, из мрака вылезло страшное чудовище — шовинизм.
На вокзалах рекой лились прощальные слезы, а на улицах пели победные гимны и ошалело кричали «ура». Немецкие социалисты угрожали социалистам русским и французским, а русские и французские поднимали свой народ на войну против Германии и Австрии. Миллионы людей со звериным неистовством уничтожали друг друга. Одинокие трезвые голоса, протестовавшие против этой чудовищной бойни, терялись. Людей, говоривших народу правду, называли изменниками, сажали в тюрьмы, гнали на каторгу.
Алеша написал на имя начальника тюрьмы заявление с просьбой послать его в армию. Через два дня его вызвал следователь. Он был в новеньких погонах, как видно, только что получил повышение. Разговаривая с Алешей, следователь так смеялся, что его маленькие глазки совершенно исчезали.
