Геннадий Михасенко - Я дружу с Бабой-Ягой
— И я виноват! — выпалил я, вытягиваясь возле мичмана. — Я самовольно оставил ГКП. Вернее, не самовольно, а по якобы приказу мичмана, который передал мне Сирдар!
— Доложите по порядку! — устало сказал Филипп Андреевич.
О событиях до броска на перевал доложил мичман Чиж, об остальных — я. Воевал я, кажется, не долго, но при рассказе столько всего набралось, что я порой замолкал, опасаясь, не выдумал ли чего-нибудь и не хвастаюсь ли. Слушали меня внимательно, поворачивая головы туда, куда я показывал: к камбузу, на мачту, на Посейдона, на шлюпки, две из которых зеленые ловкачи успели-таки отвязать, и теперь они покачивались на волнах уже метрах в двадцати от берега. Давлет сидел неподвижно, не сводя с меня странных, точно не верящих глаз. О не очень воинственной роли Шкилдессы в своем освобождении я умолчал. Этого не знал даже Егор Семенович, считая, наверное, что кошка сама так разоралась. Старик, потрясенный насилием, которое не выпадало на его долю даже во времена мировых войн, отлеживался у себя на складе.
— М-да! — грустно заключил Филипп Андреевич мой рассказ. — Ты молодец, Ушки-на-макушке! Но они молодцы еще больше! Сработали смело и четко! Они, очевидно, разбились на три группы. Боковые делают отвлекающие маневры, мы раздваиваем силы, и средняя преспокойно атакует пустой лагерь! Идея элементарная! Проще пареной репы! Так нам, лопоухим, и надо! И хорошо, что нет комиссара — вдвое меньше позора! Что ж, пусть это будет нам уроком! Ну, ничего! Придет и в наш залив праздник!.. Мичман Чиж, поймать шлюпки, осмотреть кубрики и срочно доложить о потерях!
— Есть!
Плац опустел.
Зазвонил телефон. Я шмыгнул в помещение. Пост «Шлагбаум» доложил, что подъехала легковая машина марки «Жигули» с дяденькой, который называет себя Гурьевым и хочет видеть начальника лагеря. Я сообщил Давлету.
— Гурьев? Это же Алькин отец! — воскликнул Филипп Андреевич бледнея.— Боже мой! Что бы мы ему сказали, если бы не эта гипотеза, то есть, уверенность, что Альку похитили, а?
И он вопросительно уставился на меня. Я вздохнул — тяжко было бы сердечнику-отцу узнать вдруг о пропаже сына.
Постовой Ронжа надрывался в трубке:
— «Ребус»! Алло! Какое указание?.. Алло, «Ребус»! Пропустить или нет?
— Филипп Андреевич, пропустить?
— Конечно!
— «Кроссворд»! Пропустить!
— А вдруг — не то? — усомнился Давлет.— Нет! Только плен! Он же в робе был! Приняли за юнгу! Кстати, Сема, а где твоя роба?
— Сушится. Я переоделся.
— Ах, да, ты же искупался!.. Я понимаю, почему тебя не схватили вместе с Алькой!— внезапно вернулся Давлет к прежней теме.— Во-первых, им хватало одного для лагерной паники! А во-вторых, кто-то ведь должен был доложить! И если бы первым шел ты — взяли бы тебя, верно?
— Наверно.
— Но все-таки тут есть некоторые странные вещи относительно тебя и Бабы-Яги. Смотри. Федя этот приехал к вам — раз! Вы ему все рассказали и показали — два!
— С вашего разрешения! — напомнил я.
— Пусть и с моего, но — вы! Отправили не машиной, а тайной дяди Ваниной тропой — три!
— Это из-за бутылок!
— Из-за каких бутылок?
— Да так!.. Просто! — замялся я, не желая рассекречивать делового увлечения Лехтиных, но тут же понял, под пытливым взглядом Филиппа Андреевича, что сейчас малейшая недомолвка, заминка или утайка может обернуться против нас. — Ну, Димка с Федей бутылки любят сдавать! Не любят, а у них с деньгами дома не густо! И вот Димка насобирал тут полрюкзака и — Феде, мол, прихвати с собой. А тому стыдно в машине везти, звенеть, говорит, будут, мы и отправили его с дядей Ваней!
— Ага, понятно! — кивнул Давлет. — Но все равно это — уже три! Потом ты приглашаешь Берту-у-мольберта на дежурство — четыре! Потом идешь с ним в лес, не куда-нибудь, а к той самой тропе! Улавливаешь? Это пять!
— Алька сам позвал меня!
— Но это умеючи можно всегда подстроить! — доверительно шепнул Филипп Андреевич. — К тому же, он позвал до первого чуда! А дальше?.. То-то! И наконец последнее: почему в момент атаки в лагере остался именно ты, причем один?
Я поднял голову и растерянно посмотрел на Давлета, не зная, как действительно объяснить эти совпадения, хотя порознь они объяснялись очень просто.
— Тебя спокойно связывают и...
— Я дрыгался!
— Но этого никто не видел! То, что Егор Семеныч тебя развязал, — лишь полдела!.. Кстати, я не совсем понял, как это кошка размяукалась до такой степени, что старик услышал?.. Нет-нет, Ушки, я тебе верю, но хочу знать все!
— Я ей хвост давил, — смущаясь, пояснил я.
— Связанный-то?
— Да. Я заманил ее вот так в ванну, — я поскреб пальцем стол, — поймал и давил.
— В самом деле? — удивился Филипп Андреевич. — Что-то новое в истории человечества! Гуси спасли древний Рим, а кошка — военно-морской лагерь «Ермак»!
Какое-то время мы молча следили за тем, как группа подводников во главе с мичманом Фабианским, борясь с волнами, на шестивесельном яле вылавливает отпущенные шлюпки, потом Филипп Андреевич вдруг спросил:
— А ведь хотелось, небось, выстрелить по зеленым, а?
— Хотелось.
— Представляю!.. А ведь патроны холостые!
— Как, холостые? — удивился я.
— А вот так: холостые — и все!
— То есть они бы не убили?
— Конечно, нет!
— Вот оно что-о! — протянул я, огорчаясь и одновременно радуясь тому, что если бы даже и выстрелил в «зеленых», то ничего бы страшного не произошло.
— Только чш-ш, между нами! Командирский секрет! Ружье нам здесь необходимо, но с холостыми патронами надежнее... А если Алька не у них? — вдруг усомнился Давлет. — Тогда что?
— У них!
— Да?.. Ну ладно! Черти, не дали нам опериться. Ведь мы только-только из скорлупы начали вылазить!.. Ох, и не обрадуются они, когда мы станем на крыло!.. Кого я вижу! — воскликнул вдруг Филипп Андреевич, поднимаясь, отставляя ружье в угол и выходя на балкон. — Игорь Петрович!
По нижней дороге к плацу неторопливо шел, держа в руке темную шляпу, невысокий худощавый человек, с черной и такой мощной бородой, что она, казалось, утяжеляла голову. Он помахал Давлету шляпой. В это время примчался мичман Чиж и с земли доложил, что из кубриков пропало двадцать пять роб, одиннадцать ремней и три пилотки — больше ничего.
— Понятно, — кивнул начальник. — Ударили по самому больному — по нашей морской сущности. Молодцы! Ну, ладно, наводите порядок, а об остальном я позабочусь.
— Есть! — И мичман Чиж убежал.
Давлет спустился вниз, навстречу художнику. Они сошлись у мачты и звучно шлепнулись руками, поднятыми для приветствия еще за несколько шагов.
— Салют, Игорь!
— Привет, Фил!
— Ну, как ты, отлежался?
— Да, спасибо! А у вас тут, гляжу, какая-то паника!
— Есть немного.
— Что?
— Воевали.
— A-а! Ты бы и Альку моего привлекал к этому делу. Правда, он и так не из неженок, но все же.
— Уже привлек.
— Да ну? Замечательно!
— Ты на своей машине? — спросил Давлет.
— На своей.
— Давай съездим за ним.
— А что с ним? Куда? — насторожился художник.
— Да тут в одно местечко. Алька выполнял спецзадание, — пояснил уклончиво Филипп Андреевич.
— Да что ты говоришь? — удивился художник. — И как?
— Его в плен взяли.
— В плен? Ха-ха-ха! — рассмеялся Гурьев. — Это же прекрасно! Попался, значит, интеллигент. Ох, и поскулю же я над ним! Его работа? — вдруг спросил он, кивнув на балкон.
— Его.
Сделав по ГКП несколько шагов, художник поизучал морскую карту, кособоча голову, потом заключил ;
— Сносно.
— Вообще блеск! И Посейдон его!
— Ну-ка, ну-ка! — Художник покружил вокруг бога морей. — Физиономия хороша! А вот усы длинноваты — за спину отдувает. А может, и ничего...
— Ты, надеюсь, насовсем к нам?
— Если примете.
— О чем речь. Дел хватит на целую артель художников!
— Это хорошо. Ну, едем?
— Едем!
И они, беседуя, отправились назад по нижней дороге. Тут же мичман Чиж заменил меня, и я со всех ног понесся на мыс, где все еще сидела ничего не знавшая, но наверняка встревоженная двумя выстрелами и исчезновением флага троица. Они прямо накинулись на меня с расспросами. Я начал с самого поразительного, с того, что среди напавших на нас был Федя и что, значит, это он привел своих по тайной тропе дяди Вани.
— Врешь, Плюшка-в-сараюшке! — крикнул Димка, хватая меня за грудки и встряхивая. — Этого не может быть!
— Вот это да-а! — испуганно протянул За доля.
— Хорош братишка! — заметил Земноводный.
— Предатель! — прошептал Димка.
— Не предатель, а у него свой лагерь! — рассудил я, уже обдумавший все это заново.
— При чем здесь лагерь? — возмутился Баба-Яга. — Он предал меня, брата! И тебя, друга!
— Значит, есть на свете что-то больше, чем просто брат и друг! — возразил я.
Димка нахмурился.
