Собрание сочинений Яна Ларри. Том третий - Ларри Ян Леопольдович

В школу Пафнутий Герасимович приходит весь сияющий, блестящий. Костюм его отутюжен, на брюках — острые, как ножи, складки, галстук повязан как на картинке, гладко выбритые голова и щеки отливают стальной синевой и блестят, как новые. И весь он такой, что хоть на выставку мод посылай.

Когда я была первоклашкой, я старалась как можно реже встречаться с ним в коридорах. Мне казалось тогда: стоит ему заметить мою особу, он непременно подзовет к себе:

— А ну-ка, ну-ка, подойди ко мне, замарашка! Покажи руки!

И руки мои сами прятались под фартучек при одной только мысли о такой встрече, (Ну кто же не знает, что в первом классе руки пачкаются так часто, что их просто не успеваешь мыть.)

Не знаю, любят ли его ребята, но уверена: относятся они к нему с большим уважением и, кажется, чуть-чуть побаиваются его. А вот почему боятся, — не могу понять. Он никогда не кричит на нас. Не повышает голоса. И все-таки в нем есть что-то такое непонятное мне, как бы устрашающее, что ли! Не знаю! Во всяком случае при нем все как-то подтягиваются, перестают дурачиться, а самые большие безобразники становятся вежливыми.

А вот нашего милого Брамапутру мы все просто любим.

Когда я первый раз увидела Брамапутру, он показался мне неопрятным стариком. Я очень тогда удивилась, услышав от ребят, что его вся школа любит.

Когда он приходит в класс в помятом пиджаке, с каким-то петушиным хвостиком седых волос на голове, мы встречаем его дружескими улыбками, осматриваем с головы до ног. Все ли на месте? Кажется, все! Узел «вечного галстука» свисает ниже воротничка. Из бокового кармана торчит «вечный кончик», — уголок носового платка, которым — по словам ребят — пользовался в свое время прапрадедушка Брамапутры. Порядок! А где две пуговицы, которые висят на ниточке и должны не сегодня завтра отвалиться? О, и пуговицы еще на месте!

И мальчишки и девочки радостно улыбаются. И все дружным хором приветствуют Брамапутру:

— Здрасте! Доброе утро!

Он видит улыбающиеся приветливые лица и сразу как будто молодеет от дружеской встречи.

Наверное, он раньше приходил в школу таким же отутюженным и сияющим, как Пафнутий, но сейчас ему трудно следить за собою. Брамапутра так стар, что ему и пуговицы не пришить самому, и помятого галстука не прогладить. Девочки старших классов заходят по очереди к нему на квартиру, как будто в гости, но, конечно, для того только, чтобы навести порядок, что-нибудь починить, погладить, пришить пуговицы.

Кто-то из ребят сказал однажды, будто Брамапутру «выживают из школы», будто другие учителя хотят, чтобы он ушел на пенсию. Но куда пойдет он, если, кроме нас и школы, у него нет никого и ничего на свете. Да и жалко было бы нам расстаться с ним, потерять такого учителя, уроки которого для нас настоящий праздник.

Иногда Брамапутра засыпает в классе. Тогда мы встаем у дверей и сторожим его сон. Ведь если учителя узнают, что он спит на уроках, — тогда его непременно переведут на пенсию.

Да, мы все его любим, но вся наша любовь похожа больше на жалость и на благодарность за чудесные уроки.

Я сказала Пыжику, что можно любить не уважая и уважать не любя. Он, не подумав, стал спорить. Тогда я сказала:

— Вот тебе пример: я очень люблю своих подшефных ребят в детском садике. Но как ты думаешь, могу я уважать их?

Пыжик посмотрел на меня с удивлением:

— А знаешь, я думал, что только у меня появляются в голове разные такие же вопросы… Но, кажется, в нашем возрасте все уже начинают думать по-настоящему!

Но вот директора можно лишь уважать. Даже не так я хотела сказать. Его не «можно уважать», а нельзя относиться к нему без уважения. Мы уважаем его за то, что он знает нас не хуже, чем мы сами знаем друг друга. А уж такому никто не скажет: «Простите, я не знала, что этого нельзя делать. Я больше не буду!»

Нет, ничего такого ему не говорят. Да и сам он не говорит разных жалких слов: «Это нехорошо, это неприлично!»

Он просто смотрит, смотрит и смотрит на тебя, потом прищурит глаз и спросит:

— Как же это тебя так угораздило?

И тогда приходится рассказывать все по порядку.

Он молча выслушает и спросит:

— Ну, а ты-то как относишься к своему поступку? Одобряешь? Осуждаешь? Н-да, — побарабанит он пальцами по столу, — ты, конечно, скажешь сейчас, что осуждаешь свой поступок. Раскаиваешься! И, наверное, думаешь, что взрослые только для того и существуют, чтобы им можно было говорить о раскаянии. Но я хотел бы научить вас всех думать и понимать одну самую простую истину. Какую? А вот какую: когда тебе захочется сделать какую-нибудь гадость другому, подумай: понравилось бы тебе, если бы другой поступил бы так же, как поступаешь ты?

Вот какой у нас директор.

И когда он пришел в класс и сказал, что может предложить классу кое-что веселое, интересное, мы вытянули шеи, как гуси.

Директор сказал:

— Талантов у вас — хоть пруд пруди! И художники! И поэты! И прозаики, конечно, найдутся! А вот классная газета у вас такая беззубая, такая неинтересная, что можно подумать, будто в классе нет зубастых, нет интересных ребят. Что это такое? Лень одолевает вас? Времени не хватает? Нет желания?

Славка сказал:

— Это все от названия! Она от названия скучная… Называется «За учебу», ну… а это… В такой газете чего напишешь? За учебу только и писать надо, не правда разве? А за учебу уже… За учебу нам учителя пишут! В дневниках! Двойки!

Все захохотали. Пафнутий сделал удивленное лицо:

— Двойки за учебу? Ой, за учебу ли двойки пишут?

Птицын вскочил и начал объяснять, за что ставят двойки, но Пафнутий посадил его и сказал:

— Насчет двоек, по-моему, всем и все ясно без объяснений! А вот вопрос с газетой «За учебу» нужно уточнить, обсудить, обдумать. Стало быть, по вашему мнению, название газеты мешает ей быть интересной, боевой газетой… Допустим! Так, так… А что, если переменить название? Пойдет дело на лад?

— Пойдет! — крикнули разом мальчишки.

— Тогда в чем же дело? Привязали вас к этому названию, что ли? Не годится оно? Мешает? Тогда долой его!

— А можно мы сами придумаем? — спросил Пыжик.

— Не только можно, но и должно! Кстати, неудачное название «За учебу» никто за вас и не придумывал. Вспомните получше! Разве не вы сами когда-то решили назвать свою газету именно так, как называется она сейчас? Кто там хотел предложить другое название? Давайте!

— Халла-балла! — крикнул Пыжик.

Ребята захохотали.

— Что это? — спросил директор. — Боевой клич старьевщиков или название газеты?

— Нет, я же серьезно! — сказал Пыжик и, встав, пригладил обеими руками волосы на голове. — Ничего смешного не вижу. Ведь есть же у нас дела разные. Серьезные! А есть просто халла-балла! И люди тоже! Одни — настоящие, а другие халла-балла. Трепачи! Вот я и думаю… и предлагаю… Пусть будет газета «Халла-Балла», и пусть в ней пишут против тех, кто не настоящий, и против того, что настоящая халла-балла… Критику!

Весь класс закричал:

— Правильно!

— Даешь «Халла-Балла!»

— Хороший заголовок!

Директор почесал бровь и, подумав, сказал:

— Дело, конечно, ваше; но вам не кажется, что название это чем-то похоже на рахат-лукум, на хундры-мундры, на шашлык-машлык? Впрочем, вы еще подумаете, надеюсь. Вероятно, будут и другие предложения! Ладно, потом мне скажете.

Когда директор ушел, в классе сразу на всех партах началось оживленное обсуждение названия газеты. Многим ребятам понравилось название «Халла-Балла», но никому не понравились слова Пафнутия о том, что наша газета будет чем-то похожей на какие-то «хундры-мундры».

Нина закричала:

— Не надо халла-балла! Другие классы скажут, что газету выпускают у нас старьевщики. Я против.

— Тогда, — сказала Таня Жигалова, — я тоже присоединяюсь к Нине! Предлагаю назвать газету «Горчичник»!

— «Нокаут»! — крикнул Чи-лень-чи-пень.

— «Товарищ»! — предложила Лена.

И сразу со всех сторон посыпались разные названия: