Магдалина Сизова - «Из пламя и света»
В правилах о наказании за проступки студентов вслед за этим обычно следовало: «Изгнание из Университета».
И Лермонтов решил покинуть Университет.
Что же произошло?
Когда университетское начальство в конце учебного года справилось с ведомостями, оказалось, что в графе, например, профессора Победоносцева около фамилии Лермонтова стоит: «abs 42», что означало: «Отсутствовал на 42 лекциях», «abs'ы» стояли в ведомостях и других профессоров.
Да, этот студент, неоднократно возражавший профессору и замешанный в маловскую историю, пропустил много занятий. И университетское начальство решило, что от таких студентов, как Лермонтов да еще словесник Белинский, следует понемногу освобождаться.
С Лермонтовым что-то случилось и в Благородном пансионе. Почему после посещения пансиона императором и преобразования его согласно монаршей воле Лермонтов покинул пансион, не кончив в нем курса?
В таком случае как бы не случилось с ним того, что уже произошло со студентом Костенецким и его товарищами. Они арестованы, отданы под суд и ждут сурового наказания. Государь приказал судить этих студентов военным судом!
Так что Лермонтову следует поостеречься. Он, кажется, хочет поступить в Петербургский университет. Ну что же? Никто не возражает. Очень хорошо!
. . . . . . . . . .Дом на Малой Молчановке был охвачен волнением. Бабушка волновалась потому, что волновался Мишенька. Наконец как-то вечером, вернувшись со студенческого собрания, Миша сообщил ей свое окончательное решение: перевестись в Петербургский университет и оставить Москву. Разве не великое счастье жить в городе, где живет Пушкин?
После этого бабушка за утренним чаем сказала, что она думала всю ночь и надумала: Мишеньке лучше в Петербургский университет перевестись, а Москву оставить. Что ж поделаешь, ведь это тоже великое счастье — все здесь побросать да и переехать всем домом в город, где Пушкин живет!
ГЛАВА 41
Неужели он все это оставит? Свою комнату, к которой так привык, безлюдную Молчановку и густой сад Лопухиных, деревья которого видны из окна?!
Грустно…
Оставит товарищей по пансиону и по Университету, с которыми сблизился прочно и глубоко… Грустно, грустно!..
И тот до мелочей памятный дом, где он так недавно был счастлив…
Но жить в одном городе с Пушкиным, знать, что в любой день, в любой вечер можно стать около его дома и, прождав так хоть несколько часов, увидеть, как он выйдет, запахнув крылатую шинель, придерживая свободной рукой шляпу от ветра, и, может быть, услышать его слова, сказанные кому-то, или его, пушкинский, смех!
Вот они, переплетенные в одинаковые сафьяновые переплеты, пушкинские страницы! Сколько дали они ему волнующей радости!..
А Университет, который был и останется для него «местом святым», потому что там в промежутках между скучными лекциями (он вспомнил последнюю лекцию Малова — «О законах брачного союза») встречалось юношество, соединяясь в тесной дружбе. Потому что после лекций обсуждались в той же аудитории или у него дома со всем огнем молодости и восторженных, жаждущих подвига сердец и судьбы отечества, и судьбы народа, и запрещенные стихотворения Пушкина и Рылеева, и великие уроки французских революций.
Он открыл окно.
Вот так туча! Темная, точно нависшая над городом, поднимается со стороны Арбата и идет прямо на Молчановку! Неужели будет гроза?! И как в детстве, от ожидания грозы, которую он так любил, сердце его дрогнуло.
Первая гроза в этом году! Что за радость!..
Он смотрел, как темнеет ясное небо, как закрывают его сероватые, дымчатые облака.
Неподвижно стоят деревья лопухинского сада, неподвижен воздух. Низко летят встревоженные стрижи.
Миша оглянулся только тогда, когда черная голова Ахилла просунулась в его комнату.
— Ахилл, ты ко мне? За мною?
Ахилл опустил руку в карман и, протягивая Лермонтову голубенький конвертик, сказал торжественно:
— От барышна наша. От Варенка наша. Ответ не нужная! — и ушел.
В голубом конвертике была голубая бумажка. На ней написала Варенька коротко и просто, что ввиду скорого отъезда Мишеля ей нужно сказать ему как можно скорее очень важную вещь.
Если он будет свободен, пусть зайдет вечером в их садик. Впрочем, он может и не приходить. Варенька все равно будет там сидеть на скамеечке после вечернего чая. Он сунул голубую бумажку в карман и сбежал с лестницы.
— Куда ты, Мишенька? — едва успела крикнуть ему бабушка.
— Смотреть на грозу! — прокричал он уже за окном.
Собачья площадка не ахти какой простор, но все-таки виден горизонт.
Он прибежал туда в ту минуту, когда прокатился где-то за крышами первый гром и нянюшки, прихватив детей, бежали по домам. Он остался один на небольшой площадке, обсаженной молодыми деревцами, которые низко сгибались под ветром.
Хорошо, что не видела бабушка, как стоял ее Мишенька под проливным дождем, радостно слушая раскаты грома!
Когда небо сверкнуло в расходящихся облаках над блестящими мокрыми крышами и над мокрой нежной зеленью, он отправился домой, весь промокший, радостно возбужденный.
Из лопухинского дома на зеленый двор, обсаженный тополями, выходило большое окно. В глубине комнаты пел чистый девичий голос, такой ясный и трогающий, что Лермонтов сразу всем сердцем почувствовал, что это поет Варенька.
Она пела без слов, должно быть, простые вокализы. Но оттого, что эти грудные и чистые звуки еще не определили себя словом, они были еще прекраснее.
Он долго стоял у окна.
Розовое небо бледнело, желтело, а в вышине становилось зеленовато-голубым.
Скоро вечер зажжет первые звезды…
Тогда он вспомнил, что его ждет Варенька, и вышел в сад.
На дорожках еще остались лужи, и скамейка была сырая после дождя. «Если бы пригрело солнце, все сразу стало бы сухим», — думала Варенька.
Она накрыла скамейку шарфом, который сняла со своих плеч, потому что было совсем тепло, и осторожно села.
Очень тих был этот вечер. Вареньке показалось, что в тишине слышен какой-то писк. Варенька всмотрелась и на влажном песке около кустов увидала выпавшего из гнезда птенца — должно быть, просто воробья. Он пищал и не мог подняться.
В одно мгновенье Варенька была около него, осторожно взяла его в руки и положила на узенькую ладонь. Потом тихо села опять на скамейку.
Варенька разглядывала птенца и старалась согреть его своим дыханием, пока за стволом тополя не показалась фигура Лермонтова.
Увидав его, Варенька выпрямилась.
— Как я рада, что вы пришли!..
Она сказала это спокойно, но, если бы мысли Лермонтова не были так поглощены другим и если бы тень от тополя не была так густа, он не мог бы не заметить, что Варенька при этих словах побледнела.
Но он ничего не заметил.
— Как же я мог не прийти, Варенька, ежели вы этого хотели? — так же просто ответил он и, когда Варенька подвинулась, сел рядом с ней и с удивлением посмотрел вокруг: — Что это такое, Варенька? Кто-то еле слышно чирикает!.. Это птица? Где она?
Варенька протянула ему ладонь, отогнув уголок носового платка:
— Видите? Посмотрите, что это за прелесть! Я вылечу его и выпущу на этот куст.
Лермонтов молча глядел на узенькую ладонь с птенцом и, рассмотрев воробья, поднял глаза на Варенькино лицо.
— Варенька, — сказал он, не отводя от нее взгляда, — вы знаете, я никогда не видал в мире никого добрее вас.
— Что вы, Мишель, — почти испуганно возразила Варенька, — разве можно так говорить?! Да я вам столько таких добрых назову, что ужас!..
— Ну разве что так, — рассмеялся Лермонтов, — таких-то и я знаю…
— Перестаньте смеяться! — сказала строго Варенька. — Хоть я и рада, что вы стали повеселей.
Она помолчала.
— В последнее время вы были очень, очень печальны. И мне кажется, я знаю причину.
— Неужели? — быстро спросил он.
Варенька молча наклонила голову.
— Это ваша царица Тамара. Я это знаю… Но это все равно, все равно! Это ничего не меняет, даже наоборот.
Лермонтов смотрел на нее с удивлением.
Вареньке показалось, что вся душа ее с настоящим и будущим утонула в темной глубине его глаз.
— Я должна вам признаться, Мишель, — начала она очень медленно и очень серьезно, — что я списала у Алеши те ваши стихи, которые он списал у вас.
— Какие стихи, Варенька?
— Я сейчас скажу. Я их тогда же запомнила сразу. «Одиночество». Так называются ваши стихи, правда?
— Да, кажется, правда, — тихо ответил он.
Как страшно жизни сей оковы
Нам в одиночестве влачить.
Делить веселье — все готовы:
Никто не хочет грусть делить.
Так?
— Так.
— Вот видите, как я помню ваши стихи. Потому что они лучше всех, какие есть на свете!
![Владислав Крапивин - Валькины друзья и паруса [с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/209202/209202.jpg)
