Стеван Булайич - Ребята с Вербной реки
В тот самый момент, когда военный план Боцы стал проясняться, его раздумья были прерваны слишком хорошо знакомым ему вопросом:
— А, Ма́гич! Что это ты тут делаешь?
Боца как ошпаренный вскочил, съехал вниз с противоположной стороны своего шумного престола и припустился к учебному корпусу.
— Магич! Вернись! — Теперь голос был гораздо строже.
Деваться было некуда. Он остановился, повернул назад и оказался лицом к лицу с заведующей Домом.
— Это ужасно, Магич! И уже тгетий газ на этой неделе, если не ошибаюсь? — сказала заведующая. Произнося звук «р», она мягко картавила.
Мальчик молчал. «Верно, — думал он, — третий раз на этой неделе я сбегаю с уроков». Заведующая всегда и во всём была абсолютно точной… Но обожжённый язык не хотел поворачиваться.
— Тгетий газ! — задумчиво повторила заведующая и встряхнула седыми волосами, обрамлявшими её красивое, но очень строгое лицо.
Даже варёная рыба не могла бы молчать столь упорно, как молчал пойманный ученик Боца Марич. Он искоса взглянул на заведующую: на её лице появлялись первые признаки нетерпения.
— Ну, Магич, заговогишь ты, в конце концов?
Вместо ответа ученик Марич повёл себя как глухонемой: он замахал руками, потом быстро сморщился так, что у него на глазах показались самые настоящие слёзы, и увенчал своё объяснение тем, что широко раскрыл рот и высунул красный язык!
— Магич! Что всё это значит? Ты что, издеваешься надо мной?
Неожиданно лицо заведующей потеряло всякую строгость. Вместо этого на нём появилось что-то грустное, а в глазах засветился укор. И тогда, набравшись решимости, ученик Марич невнятно пробормотал:
— Заведующая… плостите… у меня язык не в полядке!
Именно этого он так боялся!
Седая заведующая бросила растерянный и разочарованный взгляд на мальчишку, быстро повернулась и ушла.
Боца стоял и смотрел, как удаляется высокая, худая фигура заведующей. Нет! Это было ужасно! Заведующая подумала, что он издевается над ней. Ну конечно, он показал ей язык, а потом передразнил её — ведь как раз так всё это и выглядело.
И почему она именно так поняла его? Ведь в тихие ночные часы её лицо казалось ему лицом матери, хотя Боца совсем её не помнил. Да и как иначе могла понять его эта высокая добрая женщина, такая добрая и заботливая ко всем детям, живущим в Доме сирот войны.
Как объяснить ей это недоразумение? Проклятый язык!
И Боца изо всех сил прикусил свой обожжённый язык — источник всех бед на свете!
Заведующая ещё не успела сесть за свой стол в канцелярии, как дверь открылась и в комнате появился расстроенный ученик Марич. Он быстро подошёл к столу, положил на краешек скомканную бумажку, всхлипнул и выбежал из комнаты.
«Что это с ним сегодня? — подумала заведующая Борка. — Похоже, будто он не в своём уме».
Она вытащила из чёрной сумочки очки, аккуратно нацепила их на тонкий, прямой нос и поднесла записку к глазам.
Добрая, счастливая улыбка озарила её лицо. Две строчки каракуль ученика Марича сообщали:
Заведующая, прошу Вас, простите меня. Я сегодня за обедом обжёг язык горячим супом, поэтому и получилось то… А я Вас, товарищ Борка, люблю как свою маму…
«Не хватает только “если уж хотите знать…”», — весело подумала заведующая. И грустная, почти незаметная улыбка тронула уголки её губ.
— Как маму! — негромко повторила она. — Как маму, а он её даже и не помнит! И все они — все шестьдесят мальчишек и девчонок хотят видеть во мне свою маму! Смогу ли я хоть немного заменить им её?
IV
Как только звонок возвестил окончание урока, Боца подошёл к Миче и потянул его за рукав.
— Мича, зови Пирго! Поговорить надо! — пробормотал он заплетающимся языком.
— Поговорить? — удивлённо поднял одну бровь Мича. Его не удивляло изменившееся Боцино произношение, он знал о происшествии за обедом, но вести разговоры на маленькой перемене, пока ещё не кончились уроки, ему показалось странным. Однако в глазах у Боцы светилась такая мольба, что Мича всё-таки поманил к себе Пирго.
— Куда пойдём? — спросил Пирго, выбравшись из ребячьей сутолоки, которая обычно бывает на переменах.
— В туалет, — шепнул Боца, — там никого нет.
— Как же, дожидайся, никого нет! — махнул головой Пирго. — Эта малышня из первого и второго классов прямо-таки не вылезает оттуда. Конец года, отметки выставляют, вот у этих цыплят от страха животы и разболелись.
— Тогда пойдём в кладовку, — предложил Мича.
В тёмной комнатушке, где лежали старые веники, половые тряпки, проволочные щётки для паркета, пустые жестянки от мастики, щётки с ручками и без ручек, куски бумаги, початые коробки стирального порошка, где пахло сыростью и карболкой, а нос и глаза щипало от запаха хлорки, состоялось экстренное заседание военного совета.
Не успел Боца изложить свой гениально задуманный на крыше свинарника план, как Пирго с восторгом хлопнул ладонью по колену:
— Слушай, Охотник на Ягуаров, это самое лучшее, что ты выдумал в своей жизни, и если я вру, пусть меня больше не называют воином племени черноногих!
Прославленный Охотник на Ягуаров только заморгал от гордости. В глазах Вождя он читал ту же мысль, которую так энергично выразил темпераментный Пирго. Мича раздумывал несколько секунд, а затем неторопливо, как только он один умел, сказал:
— Хорошо, Боца, это действительно неглупо придумано! Скажи, какая тебе нужна помощь?
— Помощь? — повторил Боца. — Понимаешь, мне бы надо кило четыре пороха!
Пирго разинул рот от изумления:
— Четыре кило пороха? Ты что, собираешься всех гаг отправить в стратосферу?
— Нет, но без пороха не обойтись, — уверенно ответил Охотник за Ягуарами.
— Ладно, мы потом об этом подумаем, — вмешался Мича. Он отлично знал, что, оказавшись в центре внимания, Боца поддавался своей обычной слабости: он всё страшно преувеличивал и в своих фантастических планах готов был перевернуть всё вверх дном. Мича продолжал: — А что ещё тебе надо?
— Что ещё? Хм… ну, скажем, будет не слишком роскошно, если ты до пятницы дашь мне под начало двоих черноногих, лучше всего Циго и Срджу.
— Бери их. Скажи, что это мой приказ.
Сталкиваясь друг с другом в полутёмной комнате, трое черноногих поднялись, потому что звонок торопливо возвещал о следующем уроке.
— Это тайна только для посвящённых! — строго заметил Мича.
Вместо ответа Пирго и Боца сжали пальцы Вождя. Но Мича ещё не кончил:
— Всей этой операции, которой будет непосредственно руководить Охотник за Ягуарами, надо дать кодовое название. Что вы предлагаете?
Пирго не успел и рта открыть, как Боца произнёс, едва шевеля своим многострадальным языком:
— Лучше всего назвать её «Водородная».
— Идёт! — одновременно подхватили Мича и Пирго. — Если у Езы «атомное» оружие, у нас будет «водородное».
Военный план был готов. Осталось лишь претворить его в жизнь.
Знаете ли вы, чего иногда стоит претворить в жизнь задуманное?
Сколько огромных утёсов и подводных скал надо преодолеть, пока слово превратится в дело.
Знаете? Что-то вы уж слишком долго думаете!
Ну ладно! Поищем ответ в следующих главах этой книги, потому что сейчас уже нет времени: звонок звенит всё громче, заливается, вопит, призывая воинов племени черноногих на урок математики.
V
Город далеко — на другом краю долины. Над ним дым из фабричных труб и печей. Едва-едва доносится из города утренний гомон, глухое гудение трамваев и автомобилей. Приглушённое пение моторных пил на отдалённой лесопилке напоминает стрекотание сверчка. Город вступает в новый день.
А в Доме и около него всё ещё спокойно, всё объято сном.
Но и здесь постепенно пробуждается жизнь: в лесочке за Домом проснулся дятел и куёт, как говорится, железо, пока горячо. На Куньей Горке пронзительно заверещала сойка. Вниз по течению пронеслась над рекой стая диких уток и исчезла в лёгком тумане. Во дворе Дома всполошился бесхвостый петух. Он вытянул шею, оглядел небо и пугливым криком напомнил курам: «Берегитесь! Ястреб недалеко!»
И ещё кое-кто не спит в Доме. В крайнем окне девчачьей спальни что-то белеет. Белеет широкая ночная рубашка, и в ней — Лена. А может, и не Лена. Как тут разберёшься, рубашка такая широкая, что кажется, будто девочка спряталась в ней. Видны только прядь волос и рука с карандашом. Девочка прислонилась к косяку окна и пишет стихи. Пишет, пишет… Вот она подняла голову — это и в самом деле Лена! Задумчиво смотрит куда-то за реку, хмурит лоб, ищет рифму — и опять принимается писать.
Трудно узнать, о чём она пишет. Может быть, её лира воспевает этот душистый синеватый рассвет, или пробуждающийся город, или какое-то особое чувство? Об этом знает только она сама. Она и, смотрите, сохраните тайну, её лучшая подружка Мина. Спросим Мину? Вряд ли из неё удастся что-нибудь вытянуть, она-то ведь ещё спит.
