Стеван Булайич - Ребята с Вербной реки
— Низо, твоя боевая звезда ещё не закатилась! — воскликнул Боца, восхищённый подвигом Рако. — Иди припади к стопам своего спасителя!
Счастливый и смущённый Низо послушно склонился к ногам Рако, но это было роковой ошибкой: его набедренная повязка из листьев соскользнула вниз, и неудержимый хохот черноногих огласил окрестности.
— Ну, Голое Бедро, натяни-ка раньше штаны! — посоветовал ему Вождь.
А Низо зарумянился, покраснел, словно соревнуясь с самыми алыми перьями из хвоста петуха тётки Терезы.
От смущения он никак не мог попасть ногой в штанину.
Боца по-дружески помог ему. Поддерживая его под мышки, он тихо, но достаточно выразительно, чтобы и другие его услышали, говорил:
— Ну и что? Ты не виноват. Ты хотел подойти к Рако с чистым сердцем и обнажённым телом, как делают настоящие туземцы, воздавая почести своему божеству. Нечего тебе краснеть! Для тебя Рако в данной ситуации, если уж хочешь знать, настоящее божество! Господи, я поверил бы в какого хочешь бога, если бы он вот так ни с того ни с сего преподнёс мне новые штаны!
— Да ну тебя!.. — затягивая ремень, усмехнулся смущённый Низо, и слова его встретила новая буря хохота.
…Потерпевшие неожиданное поражение гаги готовы были лопнуть от злости.
Вдоль взволнованного строя ковбоев нервозно прохаживался Еза с блестящей винтовкой в руке.
Это уже были не шуточки!
Не считая штанов, а они как-никак были драгоценным трофеем, отбитым у туземцев, отряд Мичи захватил пять рогаток с боеприпасами, одну фетровую шляпу и, наконец, нож с перламутровой рукояткой, который так бесславно потерял в схватке этот хвастунишка Пе́рица. Езе было труднее всего признать, что туземцы оказались лучшими бойцами. На глазах у всего отряда десяток черноногих атаковал его «парней» и распугал их как стаю воробьёв! Отняли оружие, взяли трофеи и скрылись!
«Конечно, с силами, в три раза превосходящими силы противника, напасть на туземцев неожиданно, во время купания, было нетрудно, — должен был признаться самому себе Еза. — Но такое! Такая атака!.. Это, право же, заслуживает уважения!»
Он задал себе вопрос: хватило ли бы у него смелости на нечто подобное, и совесть быстро и решительно ответила ему: «Нет!»
Это разозлило его. Он собрал своих ковбоев, отчитал их за трусость и отсутствие бдительности, а затем двинулся к Куньей Горке. Движением, полным достоинства, он поднял свою винтовку и гаркнул:
— Эй, туземцы! Берегитесь! Вы нам за это ещё заплатите, вроде того кота, что остался без шкуры.
Издалека, негромко, но отчётливо донёсся голос Боцы:
— Гляньте-ка на этого ковбоя, маменькиного сыночка! Обдери своего кота да прицепи его хвостик себе на шляпу!
— Берегитесь! Это говорю вам я, Еза, предводитель техасских ковбоев!
— Я что-то не очень хорошо понял, неужели ты это серьёзно? — И Боца начал коверкать Езины слова: — Еза-железо, техасы-пампасы!
— Кто не трус, пусть явится в следующую пятницу на Ведьмин Остров — мы там тогда покажем, чей пляж! — Всё это Еза выпалил единым духом.
— Это будет чёрная пятница для всех гаг отсюда и до самого Техаса, — не растерялся Боца.
Не успел он договорить, как Еза заорал:
— Мы вам рёбра перечтё-ёё-м!
— Подеритесь с комаро-о-о-м! — в рифму ему ответил Боца и, едва переводя дух, закричал:
Эй, кабальеро! Купи себе сомбреро!
Если не на что купить,
Можем шляпу одолжить!
И он высоко поднял захваченный в бою фетровый трофей.
Еза почувствовал, что побеждён, и замолчал. Махнул рукой мальчишкам, понуро стоявшим на поляне, и, ещё раз обращаясь к врагам на Куньей Горке, добавил:
— Берегитесь! Воевать будем по-взаправдашнему!
Потом взмахнул над головой винтовкой и скрылся в ивняке, а за ним последовала длинная колонна его воинов.
И тут издалека донёсся торопливый перезвон колокола. Это тётка Тереза, кухарка Дома сирот войны, звала ребят на обед.
— Пора обедать, — задумчиво произнёс Мича.
Мальчишки построились и двинулись в путь.
Мича отстал, дожидаясь, пока подойдёт Пирго, и незаметно поманил его к себе.
Они шли позади всех и разговаривали шёпотом. Кто-то шмыгнул мимо них.
— Боца, подойди-ка сюда, — позвал Мича. — Поговорить надо.
Вот как звучал этот короткий, но серьёзный разговор:
Мича. Пирго, ты его винтовку видел?
Пирго. Подумаешь! Винтовка как винтовка!
Мича. А как ты думаешь, она настоящая?
Пирго. Может, настоящая, а может, и нет…
Тут в разговор вмешался Боца:
— Одноствольный флобер, калибр шесть миллиметров, бьёт на сто метров.
Мича. А дерево пробить может?
Боца. В мягкие породы проникает на два сантиметра, в твёрдые на…
Нетерпеливое движение Мичи прервало Боцино объяснение. Но Боца не унимался:
— Эх, вот бы нам эту винтовочку! Что такое рогатки по сравнению с ней! Одноствольный флобер и рогатка, это всё равно что атомная пушка и старый миномёт!
— Об этом следует серьёзно подумать! — озадаченно пробормотал Мича. — Потому что, друзья мои, Еза зря грозиться не станет. Ему победа во́ как нужна!
В первый раз за этот день Боца не нашёлся, что ответить.
Для такого болтуна молчание было необыкновенно долгим. Даже усевшись за длинный стол в прохладной столовой Дома, Боца задумчиво молчал. Он думал о том, как было бы хорошо — да что там хорошо! как было бы божественно! — до пятницы доделать винтовку, которую он начал мастерить из здорового куска водопроводной трубы. Согласно первоначальному замыслу «конструктора» это водопроводное орудие должно было палить глиняными ядрами на расстояние до семидесяти метров!
Но сейчас, после разговора с Мичей и после угрозы Езы, Боца поставил перед собой другую цель: новое оружие надо закончить до пятницы, и оно должно изрыгать железо, огонь и дым! Он настолько увлёкся своим планом, что хлебнул полную ложку горячего супа и так обжёг язык, что волей-неволей замолчал на весь остаток дня.
III
В задумчивом молчании Боца кое-как доел обед и выбрался из столовой, где не умолкал весёлый стук ложек по жестяным тарелкам. Он прошёл мимо девчачьего отделения, поднялся по лестнице в спальню мальчишек и начал ходить взад-вперёд по комнате, вдоль длинных рядов по-солдатски застланных кроватей. Язык у него горел, тихий покой спальни мешал ему думать. Больше всего на свете Боца не любил тишину. Она рождала в нём скуку, а отсутствие движения и шума незаметно усыпляло его. Можете представить себе результаты этого неприятного состояния: где была тишина, там Боце не было места. Боца и тишина — это были два совершенно несовместимых понятия. А если эти два понятия иногда и совмещались, как, скажем, во время уроков, то Боца в таких случаях попросту спал. Он спал на математике и физике, на географии и на химии. Спал на родном языке, причём спал блаженно, ибо конец учебного года приближался, и читали такие тексты, которые навевали тихую и сладкую дремоту. Боца столь же невинно дремал и грезил на всех иностранных языках, а местом действия его снов была то Франция, то Россия, в зависимости от того, с помощью какого языка его в данный момент усыпляли.
Физкультуру он не выносил: на этом уроке не было никакой возможности хотя бы на секунду вздремнуть. Бесконечные прыжки через «коня», упражнения на турнике или шведская гимнастика казались ему бессмысленными хотя бы потому, что всё это делалось по команде: «Раз-два-три! Раз-два-три!», а он лично, если уж хотите знать, не отказался бы посмотреть на субъекта, которому доставляет удовольствие сгибаться в позвоночнике на «раз», разводить руки на «два» и приседать на «три».
Если уж зашла речь о физкультуре, то было куда увлекательнее карабкаться по крутой крыше свинарника или стоять на руках на садовой ограде. Никто тобой не командует, никто тебя не поправляет, а если треснешься спиной об землю, что ж, спина твоя собственная, остаётся только почесать её!
Свинарник! Великолепно! И как он только забыл о нём!
Боца скатился вниз по деревянным ступенькам, и они только застонали под его босыми ногами. Через минуту ноги внесли его на крышу деревянной пристройки. Внизу сонно похрюкивали упитанные свиньи и по-детски верещали чуть подросшие поросята. Боца затопал по железной крыше. Свиньи ответили ему дружным хрюканьем. Он подпрыгнул, отбил чечётку и забарабанил кулаками. Бодрящая нестройная музыка, в которой сливалось верещание и хрюканье, заполнила его уши. Боца устроился поудобнее, подпёр голову руками, и лампочки в его мозгу одна за другой начали вспыхивать, мигать, светиться, а моторная часть мозга включилась и стала набирать третью скорость…
В тот самый момент, когда военный план Боцы стал проясняться, его раздумья были прерваны слишком хорошо знакомым ему вопросом:
