Анастасия Перфильева - Шпага д’Артаньяна
— Клянусь. Никого. Какой тайны? — быстро сказал Кривошип и поднял руку.
— Гляди.
И Витя вытащил из штанины шпагу.
Кривошип взял её и начал внимательно изучать.
Витя горделиво смотрел товарищу в лицо. Но лицо Кривошипа не выражало ничего, кроме полного спокойствия. Ни изумления, ни восторга, точно ему каждый день приходилось иметь дело с такими редкостями!
— Ну? Видал-миндал? — не выдержал наконец Витя.
Кривошип презрительно опустил углы губ.
— Устаревшая, — произнёс он свой приговор.
— Что? Устаревшая? Сам ты устаревший! — возмущённо воскликнул Витя. — Эх, ты! Да разве в том дело, что устаревшая? Да эта шпага, если ты хочешь знать… самого д’Артаньяна!
— Кого, кого? — Шурка наморщил лоб. — Какого такого д’Артаньяна?
— Эх, не знаешь… — Витя захлебнулся от негодования. — Мушкетёр знаменитый, храбрец!
— Погоди! Погоди! — остановил его Кривошип. — Я всех знаменитых знаю: Александр Невский, Суворов, Багратион, Чапай… — начал он перечислять, загибая пальцы.
— Чудак! Д’Артаньян, конечно, француз был, но тоже свой. Благородный и никого на свете не боялся. А ты…
— Ещё, может быть, придумаешь, что это царя Додона шпага? — расхохотался Кривошип и покровительственно похлопал Витю по плечу. — Литературная романтика! Лучше скажи, почему в музее не был?
— Никакая не романтика! — огрызнулся вконец расстроенный Витя и потянулся к брошенной на диван кепке.
— Постой, постой! — Кривошип схватил его за рукав. — Надулся, как индюк. Давай лучше я тебе новый приёмчик покажу. Называется «тур де бра»!
Он вырвал у Вити ножны со шпагой, швырнул на диван, и не успел Витя опомниться, как очутился на полу.
— Ах, ты вот как! — закричал он.
И ребята начали возиться и тузить друг друга так, что пыль столбом поднялась с пола.
Потом, угомонившись, они уселись оба на подоконник и, не зажигая света, стали беседовать на всевозможные темы. Тайн у них между собой не было никаких.
Витя и Кривошип уселись на подоконник и стали беседовать.
— А где ты её взял, эту саблю? — всё-таки, между прочим, спросил Кривошип.
— Вовсе она не сабля, — поправил Витя. — Эту шпагу мне подарил Гаврила Семёнович. — Он вдруг смутился. — Ну, не подарил, а просто так дал… Пока! — с деланной небрежностью сказал Витя.
— Это тот, у которого ты книжки берёшь?
— Ага. Знаешь, он какой, Гаврила Семёнович? — уже с искренним воодушевлением продолжал Витя. — Как начнёт про что-нибудь рассказывать, заслушаешься! Зверски образованный!
— А когда он тебе её подарил?
— Да тут… недавно. А ещё знаешь что, Шурка? — и Витя, правда, покраснев до корней волос, но совершенно равнодушным тоном прибавил: — А ещё, знаешь, мне у них в доме одна девочка здорово нравится. Милочкой зовут. Понимаешь, она совсем не похожа на всех других! — Витя помолчал. — Я, конечно, решил никогда в жизни не жениться, потому что путешествовать и рисковать жизнью каждую минуту нельзя, если жена и дети, но… хочешь, познакомлю?
В ответ на это предложение Кривошип только громко и презрительно засвистел: он терпеть не мог девчонок.
— Нет, ты не думай, она совсем, совсем не как другие! Милочка…
— Знаем мы этих Милочек! — оборвал витины излияния Кривошип. — У бабушки в колхозе каждый день видели…
— Ты что? — опешил Витя.
— А ничего. Половину телушек в стаде Милками зовут! — и Кривошип захохотал, довольный своей остротой.
— Дурак ты, и больше ничего! — возмутился Витя. — Настоящий осёл!
— Кто, я осёл? — в свою очередь взорвался Кривошип. — А ты уж очень учёный стал, как завёл себе нового дружка! «Зверски образованный»! Ха-ха-ха!..
— Ну, знаешь ли…
Витя вспыхнул, и глаза его засверкали.
— Ты… ты… не смеешь так про Гаврилу Семёновича!
— Подумаешь, не смею! Какие нежности!
— Да, не смеешь! Ничего не понимаешь, даже не видал…
— Сам не очень-то показываешь! Втихомолку за книжками бегаешь! И смотреть, наверное, нечего!
— Нечего? По-твоему, нечего? Эх, ты!..
Ребята стали наскакивать друг на друга, как петухи.
— Подумаешь, шпагу старую подарил!
— А вот и подарил!
— Ещё вопрос, где ты её взял?
— Может, скажешь: украл? Да, украл? Ноги моей больше у тебя не будет!
— Ой, как страшно! Нужны мне твои ноги…
— Ах, так?
И Витя вдруг точно тем же приёмом, как недавно показывал Кривошип, повалил его на пол.
Не помня себя от гнева, с побагровевшим носом, Кривошип вскочил и готов был уже броситься на обидчика. Но Витя молниеносным движением схватил с дивана шпагу и, забыв о том, что она в ножнах, встал перед Кривошипом в позицию, точь-в-точь как д’Артаньян перед очередной дуэлью.
Ошеломлённый Кривошип замер. Но Витя круто повернулся, поднял с пола кепку и выбежал из комнаты, так хлопнув дверью, что в буфете зазвенела посуда.
Сбегая с лестницы, он слышал, как Шурка кричал из передней:
— Подумаешь! Размахался своим обломком! Француз! Тёлкин жених!
Это было уже слишком.
Витя пошёл большими шагами, дыша громко, как паровоз. Они и раньше ссорились с Кривошипом. Но теперь — он хорошо понимал — это было навсегда.
В шуркином дворе стояло высохшее старое дерево. Сколько раз, заигравшись, Витя с опаской пробирался мимо него, потому что дерево в темноте становилось похоже на какое-то сказочное чудовище. Но сейчас он даже обрадовался встрече.
С яростью выхватив из ножен шпагу, стал рубить и колоть ни в чём не повинную древесину, то отступая, то наступая и делая выпады. Так он дал выход накопившемуся желанию сражаться и сразу утихомирился.
Оглянулся вокруг.
Звёзды сияли над домами. Громыхал по улице грузовик. Был уже настоящий вечер.
Витя похолодел. А расписка Гавриле Семёновичу?
Да, он должен немедленно получить её и сделать всё, как обещал. Иначе совесть его не будет спокойна.
Витя решительно вышел со двора. С Кривошипом было покончено навсегда. Что же, он сам пожалеет об этом…
Однако дома Витю ждало разочарование.
Ехидная Танюшка доложила, что родители сильно ругали Витю за то, что пропадает неизвестно где, велели ложиться спать, а сами ушли в гости и вернутся поздно.
Что было делать?
Витя сначала растерялся, потом успокоился.
Собственно, ничего страшного не произошло. Придётся перенести разговор с родителями на завтра — только и всего. Да, но как же Гаврила Семёнович?
Витя вышел на лестничную площадку и вызвал из соседней квартиры восьмилетнего Мишку. Мишка считался во дворе витиным адъютантом и выполнял все его поручения.
— Беги сейчас в дом, в том переулке, где Пуделька живёт, знаешь? — безапелляционно приказал Витя. — Постучи в окошко к Поповым, тебе откроют, и ты скажи… — он подумал. — Скажи так: «Родители согласятся, расписка будет». Повтори!
Мишка повторил.
— Правильно. Ну, сыпь!
И Витя, окончательно успокоившись, вернулся домой.
Старательно запрятав от любопытной Танюшки шпагу под матрац на своей кровати, Витя быстро поужинал и лёг спать. Заснул он тотчас же.
Трудным оказался для него первый день каникул!
Глава пятая
Мишка добросовестно выполнил витино поручение.
В девять часов вечера Гаврила Семёнович услышал стук в окно и вышел отворить дверь.
Перед ним стоял маленький мальчик в большой ушанке.
— Родители согласны, расписка будет! — пискнул он и исчез, как сквозь землю провалился.
— Ну вот, а ты беспокоилась! — сказал Гаврила Семёнович Марье Ивановне, возвращаясь в комнату. — От нашего Вити гонец приходил. Передал, что родители согласны…
Дело в том, что в тот день Марья Ивановна, узнав, что Гаврила Семёнович подарил Вите старую шпагу, долго журила мужа.
— Легкомысленно ты поступил, — говорила она. — Тебе всё шутки, а как бы неприятности не вышло.
— Ну, какие там неприятности! Сломанная, тупая шпага совершенно безопасна. Уж очень Витя ко мне с ней пристал… Ты бы видела, какие у него были глаза! Он же помешался сейчас на мушкетёрах…
— Тем хуже! — возразила Марья Ивановна.
— А это мы ещё посмотрим. Есть у меня тут одно соображение…
— Слишком мудрено что-то у тебя получается! Знаешь, какие мальчишки неосторожные… — ответила Марья Ивановна.
— Да что ты, в самом деле, панику развела? Витя никогда нас не обманет. А он обещал мне шпагу из дома не выносить, и родители его знают и разрешили. Что же тебе ещё нужно?
— Так-то так, но всё же… Легкомысленно ты поступил!
А у Вити тем временем дела обстояли так.
На следующее утро, проснувшись, он первым делом сунул руку под матрац — шпага лежала на месте.
Танюшка спала рядом в кроватке, отец уже ушёл. Витя и не слышал, как он встал; мать не гремела на кухне посудой, верно, была на рынке.
