Валерий Попов - Слишком сильный
В кухню вошла Генкина мать.
— О, явился не запылился! — мрачно проговорила она. — Где так долго пропадал — в тюрьме, что ли? — Это она шутила.
— В ссылке! — ответил я. Закончив эту остроумную беседу, мы пошли с Генкой в комнату. Там на столе возле верстака кроме обычного инструмента стоял микроскоп и несколько прозрачных стеклянных колпаков.
— О… наукой занялся! — проговорил я, кивая на микроскоп.
— Да… какая там наука! — Генка смутился, даже покраснел.
— А это что? — Я показал на стеклянные колпаки.
— А, это эксикаторы! — небрежно, как бы вскользь проговорил Генка.
— Чего-о?! — переспросил я.
— Да… эксикаторы, — небрежно повторил Геннадий. — А для чего?!
— Ну, чтобы изделия влагу не впитывали… не коробились.
— А где… изделия-то? — Я как ни всматривался в стекло, ничего не видел.
— Да их… только через микроскоп можно увидеть! — уже не скрывая гордости, проговорил он.
— Через микроскоп?! — Я изумленно смотрел на Генку.
— Да… новая заморочка с отцом у нас, — снова как бы небрежно заговорил Генка. — Микроминиатюры. Ну, изделия… которые можно увидеть только через микроскоп. Тут у нас Исаакиевский собор. — Он кивнул на колпак, под которым не было видно абсолютно ничего. — Тут — пароход «Титаник», который утонул, ну, с полной, понятно, внутренней отделкой.
— И с людьми, конечно? — уточнил я.
— Нет. Без людей! — вздохнув, честно признался он.
— Ясно. Ну, может, посмотрим? — Я взялся за микроскоп.
— Нет, нельзя пока. Просохнуть как следует должно! — Генка встал грудью на защиту «Титаника».
— Ну ясно. — Я усмехнулся. — Новый наряд короля?
— Какого еще короля? — обиделся Генка. К счастью, он не был особенно начитан, а то обиделся бы еще больше.
— А зачем эти штуки, которые… фактически нельзя увидеть? — поинтересовался я. Генка обиженно пожал плечами. Мы помолчали.
— Ну, а ты как? — абсолютно равнодушно спросил он.
Я стал плести про свою потрясающую жизнь за эти два года — но взгляд Генки был прикован к стеклянным колпакам. Заскрипела входная дверь, вошел Генкин отец.
— О, путешественник вернулся! — пробасил он. — Всю землю уже объехал или как?
— Да вы тоже, я гляжу, путешествуете… так сказать, в микромир! — Я кивнул на колпаки.
— Ну, до микромира еще не дошли, но — добираемся помаленьку! — проговорил довольный хозяин и обнял Генаху за плечо.
Ну типажи — что отец, что сын! Клепают вещи, которые, кроме них, никто не видит, — и оба безумно довольны!
— Ну, раз хозяин пришел — пошли к столу! — появляясь, сказала Генкина мать.
— Да спасибо, я не хочу! — сказал я.
— То-то ты полчаса уже сидишь! — с присущей ей замечательной тактичностью сказала она. — Один вернулся или вместе с родителями?
— Кажется, вместе. Точно не помню, — усмехнулся я.
— Ну ладно, пошли уж! — сказала она, и мы двинулись на кухню.
— А у вас что новенького? — начал я общий разговор, когда разлили по тарелкам суп.
— Да хорошего мало! — мрачно произнесла хозяйка. — Этого, — она кивнула на Генку, который с низко опущенной головой хлебал суп, — со школы поперли!
— Думай, что говоришь! — со звоном бросил ложку хозяин. — Во-первых, неизвестно еще! Во-вторых, сейчас не выпирают, а предлагают перейти в другое учебное заведение. В ПТУ, хочешь знать, сейчас даже интересней, чем в школе. В школе взрослые уже мужики… в бирюльки играют, а в ПТУ делу учатся! — сказал отец.
— Это вы в бирюльки играете! — проговорила она. Долгое время мы ели молча.
— Ну а ты сам… хотел бы в школе остаться? — наконец обратился я к Генке.
— Да жалко, вообще… с ребятами расставаться! — со вздохом проговорил Генка.
— Что ты за отец такой — за единственного сына заступиться не можешь! — проговорила мать.
— Почему не могу? Могу! Надо? — Он посмотрел на Генку. — Схожу поговорю!
— Что толку от твоих разговоров! Латникова их образцовую школу хочет сделать, ей лопухи вроде нашего сына ни к чему! — сказала мать.
— Ты поосторожнее со словами! — сказал отец. — Он у нас вон какие штуки делает!
— Которые не видит никто! — усмехнулась мать.
— Так я и объяснить могу, тем, кто не понимает! — сказал отец. — А надо — могу и кружок такой в школе повести! Это направление знаешь какое перспективное — в космонавтике, и вообще!
— Только вас там и ждали, — с некоторой уже надеждой в голосе проговорила она.
— Сегодня же и пойду! — сказал отец. — Вот побреюсь сейчас да костюм надену… чтоб я за родного сына да не похлопотал! — Он обнял смущенного Генку за плечо.
Все эти разговоры разволновали и меня. Что еще за дела? Так мечтал вернуться, и надо же, — могут, оказывается, не принять! Я поблагодарил за дивный обед, спустился к себе, оделся скромно, но элегантно, взял школьный дневник и направился в учебное заведение.
Я шел по тихому солнечному переулку, где была наша школа, и понемногу успокаивался. Я же не виноват, что я два года путешествовал. Наверное, должно быть все в порядке. Во всяком случае, если был бы старый директор, Георгий Иванович, то точно бы все было хорошо — он был человек умный и добродушный. Да и вообще я директоров не боялся — с директором школы на острове мы вообще дружили, вместе ловили рыбу, шутили, смеялись. Директора тоже люди! И уже совершенно спокойный, я вошел в наш старинный мраморный вестибюль — в нем, как и всегда, было прохладно, поднялся по белой широкой лестнице и постучал в дверь с табличкой «Директор». Новую директрису, Латникову Серафиму Игнатьевну, я не знал, только смутно помнил, что она вела какой-то класс и славилась строгостью.
Я, конечно, не ожидал, что она бросится мне навстречу, но когда я, так и не услышав разрешения, самостоятельно вошел в роскошный кабинет, она даже не посмотрела в мою сторону, продолжая какой-то весьма важный разговор по телефону.
— Да… разумеется, — строго говорила она. — Разумеется… разумеется… разумеется! — отрубила она и повесила трубку. Но на меня так и не посмотрела, сразу начав что-то писать.
— Удивительно! — произнес я.
Она с недоумением уставилась на меня, сквозь стекляшки пенсне, как бы впервые увидев меня.
— Удивительно, — сказал я. — Как одним только словом «разумеется» вы сумели передать столько оттенков.
— Вы… по какому-то делу? — спросила она.
— Да так… пустяки, — я положил на ее стол дневник за последний год учебы, а также пару почетных грамот. — Пришлось два года блуждать… в местах не столь отдаленных… теперь хотелось бы вернуться в родные пенаты! — От волнения я нес какую-то чушь.
Лицо ее сразу же окаменело.
— Прием в школу закрыт! — отрубила она. — Почему все рвутся именно ко мне? Неужели стоит только сделать приличную школу, как все сразу начинают буквально ломиться! Вы где живете?
— Саперный переулок, дом семь.
— Теперь вы к нам не относитесь! — Она брезгливо отодвинула мои документы и снова стала писать.
— Значит, изменения? — вздохнул я. Она сухо кивнула.
— В худшую, значит, сторону? — проговорил я. Она зорко глянула на меня.
Я со вздохом опустился в мягкое кресло, достал из сумки альбом с моими рисунками, карандашами и, поглядывая время от времени на нее, стал рисовать.
— Что вы там рисуете? — не выдержала наконец она.
Я молча протянул ей набросок. Посмотрев, она вдруг сразу же стала поправлять прическу.
— С этими делами некогда даже заниматься головой! — вздохнула она. — Если не возражаете, я возьму ваш шедевр!
— Ради бога! — воскликнул я.
Это восклицание, я почувствовал, ей понравилось.
— Ну… а еще какими талантами ты блистаешь? — Она уже почти дружески перешла на «ты».
— Все таланты, увы, вкладываю в учебу! — смиренно проговорил я и подвинул к ней дневник с круглыми пятерками.
— Ну хорошо… пиши заявление! — снова сухо, вспомнив о своих серьезных делах, проговорила она и углубилась в свои бумаги.
Для начала я хотел нарисовать в каждом углу заявления по цветочку, но вовремя остановился. Эти шутки, к которым я привык на острове, общаясь с директором школы ежедневно и непринужденно в кругу нашей семьи, здесь надо забывать. Здесь директор — лицо официальное. Я сделал строгое лицо, сосредоточился. Крепко взяв себя в руки, я ограничился лишь тем, что разрисовал слово «Заявление» разными фломастерами. Пока я таким образом боролся с собой, раздался отрывистый стук, в дверь стремительно, с ветром вошел парень, мой ровесник — но ровесник это был удивительный, таких я раньше не встречал: одетый в строгий серый костюм, с галстуком, четко прилизанный на прямой пробор. В руке у него была тонкая, но солидная папка. Рядом с ним я почувствовал, каким разгильдяем я тут сижу, — уселся прямо, пригладил прическу.
Он посмотрел на меня как на пустое место (зря я причесывался!). Потом вежливо, но сдержанно поздоровался с Латниковой.
