Шандор Тот - Второе рождение Жолта Керекеша
— Но кто… кто? — запинаясь от волнения, спрашивал Керекеш.
— Все-о узнается, господин главный врач. Все-о при допросе выяснится, — сказал экс-почтальон, и в его мрачном, хриплом голосе Керекеш уловил затаенную угрозу.
— Вы полагаете? — спросил он.
— Я знаю, — отрезал экс-почтальон.
Оба умолкли под неодобрительным взглядом старшего сержанта милиции. Острый луч милицейского фонарика прошелся по дымящейся закопченной поленнице, по обгоревшим санкам, потом выхватил из подвального сумрака обуглившуюся, совсем черную чурку и на ней расплавленную металлическую тарелку.
— Ага! — обронил старший сержант и многозначительно оглянулся.
Младший сержант, шаривший по полу, тоже нашел кое-что и, подняв пинцетом находку, подошел к старшему. В пинцете был грязный от копоти носовой платок.
— На полу валялся, — таинственным шепотом сообщил младший сержант.
Мельком взглянув на платок, Керекеш вздрогнул. Скомканный, грязный, он, однако, был страшно знаком.
— Свечные огарки, — сказал старший сержант.
— И промасленная тряпица, — словно продолжая стихотворную строфу, подхватил младший.
— Вы чувствуете запах пороха в дыме?
— И как еще, товарищ старший сержант!
— Ребячья работа.
— Вот именно. Ребячья.
— Давайте, товарищ младший сержант, собаку!
Из подвала Керекеш не выходил, а пятился задом. И, спотыкаясь, поднимался в свою квартиру. На лестнице он остановился и посмотрел в сад. Все — трава, сирень, одуванчики, ели — изменило цвет, стало серым, как камень.
— Это не может быть явью, это сон, — бормотал он почти в отчаянии. — Сейчас я проснусь.
Но он не просыпался, в ушах его, перекатываясь, гремел грозный, низкий голос сержанта: «Ведите собаку наверх!» — «Почему наверх? — вдруг со злостью спросил себя Керекеш. — Почему не вниз? Собаку следует вести вниз, ведь поджог совершен не на чердаке, а в подвале».
Он неторопливо шагал по последнему лестничному пролету и ругал себя страшным образом. «Я думаю о самых пустячных вещах, как узник в камере смертников, — говорил он себе. — Не все ли равно, куда поведут собаку? Вверх или вниз — разницы никакой. Вопрос лишь в том…» Но мысль, «в чем вопрос», он не решился додумать до конца и испуганно оглянулся, будто услышал за собой мерный, негромкий стук собачьих лап. «Они действительно поведут собаку наверх, и собака приведет их к нашим дверям!.. Ужас! Кошмар!»
В дверях он столкнулся с женой. Ничего не подозревавшая Магда безмятежно улыбалась, и Керекешу показалось, что мягкий, ласковый свет ее карих глаз находится в чудовищном противоречии с жестокой действительностью.
— Добрый день! — тихо поздоровался Керекеш, едва сдерживая волнение.
— Что с тобой? — спросила Магда.
Керекеша всего передернуло.
— Где Жолт? — спросил он вместо ответа.
— В Тёрёкмезё, — сказала с удивлением Магда.
— Ты уверена, что он в Тёрёкмезё?
— Абсолютно. А где же еще? Ты же сам его отпустил.
— Войдем в квартиру. Зачем стоять здесь!
Магда устремила на мужа долгий, испытующий взгляд. Керекеш был бледен до синевы, и лицо его странно подергивалось.
— Что-то там внизу загорелось, сгорела какая-то ерунда… — сказала Магда.
— Кто знает, что там сгорело, — пробормотал Керекеш и вошел торопливо в ванную. — Почему ты дома? — наконец спросил он более спокойно.
Магда засмеялась.
— Мне позвонили, что горит дом.
— Хм! Звонил я.
— И забыл. Ну, неважно. Какие-то санки. Стена закоптилась. Сущие пустяки.
— Пустяки?
Он вышел из ванной, подошел к входной двери и прислушался к звукам на лестнице: шум голосов словно бы приближался…
Керекеш глубоко вздохнул, отвернулся и закурил; ему было стыдно, что страх перекрасил лицо его так, будто его покрыли густым слоем косметики.
Вдруг он схватился за голову:
— Тибор! Что сейчас делает Тибор?
— То же, что и всегда, — сказала Магда.
— А ты, как всегда, совершенно спокойна, — обиженно сказал Керекеш.
Магда промолчала, неслышно подошла к комнате Тибора, заглянула в дверь и кивнула: ну конечно, то же, что и всегда.
— Этот Тибор настоящее бедствие! — сказал Керекеш.
— А что он может с собой поделать?
— Ты даже не спрашиваешь, почему я взволнован!
— Спрашиваю.
— Я тебя все же не понимаю, Магда.
— Тамаш! Я почти уверена… нет, убеждена, что ты волнуешься зря. Ничего не произошло!
— Что-то, к сожалению, очевидно, произошло! — Керекеш нервно погасил сигарету. — Все признаки указывают на то, что дом поджег Жолт.
— Не говори чепухи!
— Я был бы счастлив, если бы оказался неправ! Но я собственными глазами видел свечные огарки, крышку коробки, я ощутил запах пороха…
— Ну и что? Жолти в Тёрёкмезё. Трудновато, находясь к Тёрёкмезё, поджечь дом в Буде.
— Скажи, пожалуйста, был ли случай, чтобы Жолт уходил не туда, куда собирался?
— Нет. Но…
— Для поджога, который был совершен сейчас, его присутствие вовсе не обязательно. Он сделал адскую машину, а сам ушел. Ты ведь помнишь, как год назад он взорвал этот камень, дорожный указатель?
— И все-таки это не он.
— Почему?
— Если бы это сделал Жолт, он остался бы, чтоб увидеть свой механизм в действии. Если бы дом поджег он, то стал бы смотреть, как дом горит.
— Об этом я тоже думал. Но я бы не удивился, если б за результатом своих деяний он наблюдал, скрываясь где-то поблизости…
— Ты сошел с ума!
— Магда! Это так мило, великодушно, что ты всеми силами стараешься подчеркнуть свое доверие к мальчику. Но это смешно. Нас накажут и будут правы. Жолту тринадцать лет, и ответственность за него несу я. Но как, как разговаривать с собственным сыном, когда он… сделался поджигателем?!
Лицо Керекеша нервно подергивалось.
Магда смотрела на него в нерешительности, потом отвернулась к окну, чтоб не смущать своим взглядом. Вдруг она что-то вспомнила:
— Но ведь в Тёрёкмезё он собирался давно. Поэтому совсем непонятно, что именно в этот день…
— Да что тебе далось это Тёрёкмезё! Со мной ты споришь, но сама такой возможности не исключаешь. Скажи честно: способен на это Жолт или нет?
— Нет, — сказала Магда с некоторой досадой.
— Хм!.. Ты просто хочешь меня утешить. Я ведь еще успею прийти в отчаяние, когда заявятся к нам с собакой… Ждать, кстати, придется недолго…
— При чем тут собака?
— Я не рассказал тебе всего до конца. В подвале нашли носовой платок Жолта.
— Платок Жолта?
— Я его узнал.
Магда онемела, потом выглянула во двор из окна.
— Вон ведут собаку, — сказала она с удивлением.
— Ведут собаку?
— Вернее, наоборот: собака ведет милиционера.
Керекеш бросился к окну. Так и есть! Черная с пестриной немецкая овчарка, принюхиваясь к земле и туго натягивая длинный поводок, тащила младшего сержанта к воротам. На улице она пустилась трусцой. За ними, в измятой рубашке, исполненный горячего воодушевления, спешил экс-почтальон. Потом показался старший сержант и, оглянувшись в воротах, дружелюбно помахал жильцам. Керекеш в смятении повернулся к жене:
— Что это значит?
— Ничего особенного. Они ушли. Очевидно, собака взяла след.
Керекеш промолчал и уставился вдаль, от волнения слегка закосив глазами. Магда смотрела на него с состраданием.
— Поверь, никаких неприятностей не будет, — сказала она совсем тихо.
Керекеш встрепенулся.
— Собака взяла неверный след. Но что же тут удивительного? Городской дом такого типа, как наш, для собаки — целое море различных запахов…
— Послушай, Тамаш! Носовой платок не такое уж неопровержимое доказательство.
— Каждый божий день мой сын терзает мне нервы!
— Потому что ты ждешь от него больше того, что он в состоянии дать. Он ведь еще ребенок…
— То, чего ждут от него, не в счет. В восемь месяцев он выбрался из манежа сам и чуть не сломал себе шею. Ни один его сверстник не был на это способен. Тогда я этого от сына не ждал. До сих пор поражаюсь, где он взял столько силы.
— Ты же в нем и развил эту силу. Ему было всего два месяца, когда ты стал с ним заниматься гимнастикой. И, надо сказать, не без успеха.
— Успех блестящий. Как у десятков других детей: ушибы, трещины, шрамы. Само по себе все это пустяки. Мальчик пробует свои силы, и это в порядке вещей. Но в Жолте постоянно присутствует нечто: то ли какая-то необоримая бесчувственность, то ли жестокость. И эта непонятная жестокость меня настораживает.
— Ты не можешь простить ему ту недобрую шутку…
— Недобрую шутку? Уничтожать несчастных букашек, сжигая их с помощью увеличительного стекла, — это всего лишь недобрая шутка? О господи!.. Пусть себе ребенок резвится, а мы должны набраться терпения и все, все сносить. Но до каких пор?!
