Лидия Чарская - Лесовичка
Антонина Марко взглянула на подругу. Нежные щеки Марии горели ярким румянцем. Ее глаза блестели такой неотразимой нежностью и готовностью сдержать свято свою клятву, что Марко успокоилась разом.
— Да, ты права, — проговорила она горячо и убежденно, с ясною верою в свои слова. — С Ксаней мне будет трудно… Ее надо оставить, раз ты так советуешь… Я уеду одна, уеду искать счастья для моей Ксани… для моей девчушки… Я верю, что из меня выйдет прок, и скоро, скоро моя девочка получит все то, чем пользуются богатые, знатные дети. Уеду работать для моей Ксани.
И вскоре после этого разговора исчезла лесная колдунья, в последний раз с рыданием прижав чернокудрую головку своего ребенка к груди…
Успокоились крестьяне. Не скользит больше стройный призрак по зеленому мху старого леса…
При жизни Норовой от Антонины Марко письма приходили в первые месяцы довольно часто из разных мест. Но затем переписка прекратилась, и с тех пор не было получено ни одного письма.
— Бедная Тоня! — говорила лесничиха. — Где она? Что с нею?
Она послала несколько писем по последнему адресу подруги, но спустя несколько месяцев все эти письма получены были обратно с надписью: «Антонина Марко выбыла неизвестно куда». Все старания Норовой узнать, где находится Марко, были тщетны.
— Не может быть, чтобы Тоня бросила своего ребенка, забыла о нем… говорила лесничиха и еще нежнее полюбила маленькую дочурку своей подруги.
— Ксаня теперь одна на свете, — повторяла часто Норова, — и моя обязанность заменить ей мать.
И она окружила девочку самыми нежными заботами.
Так продолжалось два года, как вдруг молодая лесничиха, сраженная недолгим недугом, умерла.
За несколько минут до смерти она позвала мужа и потребовала от него, чтобы он поклялся, что не оставит Ксани и будет воспитывать ее наравне с их сыном.
Николай Норов, несмотря на кажущуюся суровость, горячо любил жену. Он исполнил желание умирающей, повторил за ней слова клятвы, а через три дня опустил в могилу на деревенском кладбище труп любимой жены.
Разорение, смерть жены, все ужасы пережитого горя сразили лесничего: Норов запил. Во хмелю он был грозен и шумлив, проклинал свою жизнь, бранил весь мир, бил и ломал вдребезги попадавшиеся под руку вещи.
Двое испуганных детей: бледный хромой семилетний мальчик и пятилетняя девчушка с очаровательным цыганским личиком, со страхом забивались в угол и оттуда полными ужаса глазенками следили за разбушевавшимся лесником.
Хозяйство шло вкривь и вкось. Работник-помощник, взятый Норовым, кое-как приглядывал за детьми, кормил их горячей похлебкой, когда было время ее сварить, а то ограничивался подачкою в виде ломтей черного хлеба, который дети съедали наскоро, забившись в темном уголку.
Время шло. Хилый, болезненный и хромой мальчик и румяная, смуглая крепыш-девочка жили душа в душу. Они поверяли свои маленькие горести и заботы друг другу, утешали один другого, как умели и могли.
Николай Норов не сдержал слова, данного жене у ее смертного ложа. Не нежным отцом, а суровым отчимом явился он для Ксани. Озлобленный своей несчастливой судьбою и незадавшимся болезненным и хилым калекой-сыном, он невольно каждый раз при виде сильной и крепенькой девочки, хорошенькой и здоровевшей не по дням, а по часам, задыхался от боли, гнева и обиды. Сильно и жестоко насмеялась над ним судьба: его собственный сын — жалкий ходячий недуг, а рядом — этот пышно расцветающий махровый дикий цветок леса!
Нечего сказать, добрым помощником будет ему его Василий!..
И он ненавидел девочку, ненавидел помимо собственной воли и несправедливо, сурово обращался с нею.
— У-у! глазастая цыганка! Дармоедка! — не раз слышала от него Ксаня неистовый крик и брань под пьяную руку.
Ненависть Норова к пышно расцветающей девочке росла с каждым годом.
И все большим и большим ожесточением проникалась душа лесника по отношению к одинокому ребенку, о матери которого не было ни слуха ни духа.
Пока Вася был дома, отец его встречал в сыне ярого защитника маленькой Ксани. Вася помнил слово, данное отцом его умирающей матери, и постоянной была фраза чуткого, смелого мальчика в минуту гневных припадков отца:
— Папа, не обижай Ксаню! Ты обещал это маме, помнишь! Ты клялся ей, что будешь ее любить как родную дочь.
И сурово поникала на грудь в такие минуты голова Норова, и он уходил, что-то сердито ворча себе под нос.
Так было до тех пор, пока хромому не исполнилось десять лет, и отец не отвез его в губернский город в училище. Тут-то и началась мучительная жизнь для Ксани. Лесничий дал полную волю своему разбушевавшемуся гневу и злобе на маленького приемыша и жестоко наказывал бедную Ксаню за малейшую провинность.
К несчастью, девочка обладала далеко не мягким характером. От брани, толчков и побоев ее глаза разгорались дикими огоньками, лицо принимало хищное, угрожающее выражение.
Вся трепещущая она убегала в лес, в глубь его, в самую чащу, громко крича дикие угрозы по адресу злого дяди.
Крестьяне, проезжавшие по лесной дороге, видели крошечную фигурку девочки, ее исподлобья, как у загнанного зверька, сверкающие глазенки, ее иссиня-черные кудри, спутанные на лбу, и говорили в суеверном страхе:
— Ишь, колдунья-то сама ушла, побоялась, но оставила дочку нам на горе, ведьма нечистая… Дождемся еще — подрастет малая, покажет нам свою силу… Польются не раз из-за ведьмовой дочки слезы людские…
И каждый старался уколоть, оскорбить, обидеть чем-нибудь ни в чем неповинную девочку. Не только взрослые, но и маленькие крестьянские ребятишки травили Ксению, как волчонка, кричали ей вслед бранные слова, называли «колдуньей» и «лесовичкой».
Норов не верил ни в колдунов, ни в леших, ни в лесовиков. Он не мог поэтому разделять суеверного взгляда невежественных крестьян на несчастную девочку, тем более, что хорошо знал, кто она такая. И все-таки под злую руку, обуреваемый винными парами, кричал на нее, топая ногой:
— Змееныш!.. Колдовское отродье! Лесовичка негодная!..
Хотя, конечно, в душе он вовсе не считал ее ни колдуньей, ни лесовичкой.
* * *Между тем Вася после четырех лет ученья в губернском городе вернулся в лесной домик еще более ослабевший от городской жизни, но окрепший духом, с новыми впечатлениями и безумной любовью к живому книжному слову.
Ксане было тогда двенадцать лет. С прекрасным, свежим личиком, дикая, ожесточенная и упрямая девочка показалась Васе лесным загнанным зверьком. Она встретила недоверчиво своего недавнего друга.
«Пожалуй, загордился ученостью, кичиться станет, важничать. Ну и шут с ним тогда совсем!» — закружилась в ее мозгу подозрительная мысль при первом же свидании с Васей.
Но четырнадцатилетний Василий не «важничал», не гордился. Напротив, он горячо отнесся к своему маленькому другу и с первых же дней принялся за умственное развитие Ксении. Что знал сам, все старался передать ей, тайком от отца, в тихие, длинные ночи, когда лесничий, заперев на ночь свою сторожку на ключ, уходил на ночной дозор по лесу.
Вскоре под руководством своего друга маленькая Ксаня выучилась читать и писать. Выучилась и кой-чему другому, узнала о разных странах и народах, о чужих землях и о том, что было за много веков на Руси великой. Все то, что вынес хромой мальчик из четырехклассной школы, — все передал он своей смуглой подружке.
Неожиданная и счастливая встреча с гимназистом Виктором, сыном графского управляющего, еще больше пододвинула вперед дело развития Ксани.
Кудрявая смуглая девочка и юноша-гимназист из «Розового», как называлось имение графа Хвалынского, находившееся в трех верстах от опушки леса, встретились случайно у Чертовой пасти и разговорились. Из этого первого разговора Ксаня узнала, что Виктор Мурин не боится ее, не считает колдовским отродьем, как ее деревенские враги; больше того — не верит ни в какое колдовство, ни в какие чары, потому что читает умные книги и учится по ним, и знает из них, что нет на свете ни леших, ни домовых, ни русалок, ни лесовиков, ни лесовичек, ни прочей нечисти.
И книг у него много — целый шкаф, целое богатство.
— Хочешь, буду давать тебе читать? — предложил он девочке. — Приходи в Розовое за ними.
Глаза Ксани заискрились восторгом. Она, благодаря своему учителю Васе, знала уже прелесть печатного слова, и вся так и загорелась счастьем.
— Хорошо… приду… не надуй только! — буркнула она себе под нос и помчалась в чашу, как дикий, нелюдимый зверек.
И пришла в тот же вечер.
Виктор не обманул Ксаню. Он стал давать ей книги без счета, каждый раз у ограды управительского домика, за углом. В дом она не входила, боясь встречи с людьми и опасаясь их насмешек.
С жадностью пробегали эти книги в лесной сторожке хромой мальчик и черноглазая девочка. Прочитывали, поглощая страницу за страницей, и Ксаня несла обратно книги в Розовое, чтобы получить другие.
