Лидия Чарская - Лесовичка
Обзор книги Лидия Чарская - Лесовичка
Лидия Алексеевна Чарская
Лесовичка
Дорогому, единственному моему Юрику посвящаю эти повесть
…тогда оживал старый лес. Светляки зажигались в траве, и кузнечики пели на былинках. Луна всходила. Голубые эльфы кружились в воздухе, нарядные и пестрые, как мотыльки…
И праздник начинался…
Из чащи непроницаемой выходили старые, хромые лешие, с козьими ногами, и молодые, стройные, смуглые лесовички, зеленокудрые, с глазами темными, как ночная мгла, с косами до пят, с хищной улыбкой, угрюмо и дико еселящиеся… И русалки из топких озер, подруги тех зеленокудрых царевен леса, угрюмых и страшных лесных сибилл, смеясь, выплывали…
И праздник начинался…
Отрывок из неизданной сказкиЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В РОЗОВОЙ УСАДЬБЕ
Глава I
Смертельная опасность. — Выстрел
— Остановите их! Остановите! — пронзительно резко пронесся по лесу громкий, отчаянный вопль.
Но никакие силы не могли бы остановить вихрем мчавшейся тройки. Внезапно разыгравшаяся гроза с громовыми ударами и зигзагами молнии привела в неистовое бешенство коней. Они сломя голову неслись все вперед и вперед, с каждой минутой все ускоряя бег. Кучер едва удерживал вожжи и, до хрипоты надрываясь, кричал на одичавших от страха животных.
Когда огненные иглы молний прорезали черное небо, освещая на короткие мгновения лес, из коляски выглядывало смертельно бледное личико молоденькой девушки, а рядом с ним не менее взволнованное лицо пожилого мужчины.
— Папа! папа! Если Андрон не удержит коней — мы погибнем… Ведь здесь должна быть неподалеку Чертова пасть… Это ужасно! ужасно! — исступленно звенел все тот же срывающийся, испуганный и дрожащий голосок.
— Успокойся, Ната! Успокойся, моя девочка. Бог даст, мы…
Но голос мужчины сорвался, не договорив фразы. Новый, еще более отчаянный удар грома потряс лес с его вершины до основания. В тот же миг лошади рванулись вперед со страшной силой и понеслись без удержу.
— Мы погибли! — вырвалось новым воплем из глубины коляски. — Мама! Верочка! Наль! Не увижу вас больше… Никогда… никогда… — рыдал, срываясь на каждой ноте, вымученный ужасом тонкий голосок девушки.
Тьма ночи исчезала и снова чернела; свет менялся со мглой, как бы играя в ужасную, злодейскую и стихийную игру. Великаны-деревья шумели глухо и зловеще. А там, невдалеке, в восьми или десяти саженях, зияла страшным, бездонным глазом Чертова пасть, огромный и глубокий обрыв, скорее пропасть, скрывавшаяся в глубине лесной чащи.
Лошади неслись прямо к обрыву. Еще минута — и коляска с путниками должна была неминуемо исчезнуть в бездонной пропасти. Об удерже коней не могло быть и речи… Экипаж, увлекаемый ими, мчался, как жалкая игрушка, туда, к гибели и смерти, все вперед и вперед… Отчаянные вопли теперь непрерывно звучали из коляски…
Кучер едва держался на козлах, ухватившись за края их обеими руками, предоставив полную волю лошадям, не будучи в силах их удержать.
Вот они уже в пяти шагах от Чертовой пасти, близости которой не чуют разгоряченные скачкой лошади… Еще ближе… Еще… «Сейчас… Вот… смерть безвременная… ужасная… неизбежная…» — мелькает в голове путников, затихших в глубине коляски…
Вдруг…
Сухой треск… Крик у обрыва… И неожиданно, среди затихшей на мгновение грозы, раздался по лесу гулкий выстрел. Коренник тройки сделал отчаяннейший скачок и, бессильно повиснув на дуге, стал тяжело припадать к земле всем своим сильным туловищем. Теплая, липкая струя потекла у него по лбу.
Коренник был мертв, сраженный меткой пулей. Две другие лошади стали на месте, тяжело дыша, роняя пену и издавая продолжительное хрипение…
Облегченный вздох вырвался из груди спутников, сидевших в коляске.
— Андрон, откуда этот выстрел? Кто стрелял? — окликнул кучера дрожащий голос.
Тот уже сполз, чуть живой, с козел и возился около мертвого коренника, распрягая тройку… Спасение поспело вовремя… Коляска находилась всего в двух аршинах от крутого ската Чертовой пасти.
— Эй, кто тут? — крикнул Андрон, чуть различая во тьме шевелившуюся тут же у пропасти черную, небольшую фигуру. — Зачем стрелял? Эй! Кто ты?
Черная фигура, стоявшая у самого края обрыва, зашевелилась, потом опустила еще дымившееся ружье, и из-под черного непромокаемого кожуха с капюшоном прозвучал тихий ответ:
— Надо было стрелять… Иначе бы вы все туда… в пропасть… А от выстрела кони опомнились… стали… Досада только: нечаянно убит коренник… Не хотелось… Что делать… пришлось пожертвовать лошадью…
Голос звучал неровно и глухо, точно перепуганный или взволнованный всем случившимся.
— Спасибо!.. спасибо!.. Бог с нею, с Буланкой!.. Вы нас всех спасли… Сам Господь надоумил вас стрелять, — горячо отвечал мужчина, выскакивая из коляски. — Мы вам обязаны жизнью… Скажите же, кто вы?.. По росту и голосу мальчик… ребенок… Как тебя зовут, голубчик? — ласково заключил он свою речь.
Но черная фигурка молчала.
Андрон между тем суетился около убитой Буланки.
— Ох, ты, горюшко-горе… Знатный был конек, — растерянно лепетал он себе под нос. — И как тебя угораздило прямо в морду стрелять?.. То ли бы дело в ноги… Жив бы остался конек… А то в лоб! Эх, эх, каверзное дело убыток какой вышел… Барин, ваше сиятельство, большой убыток, батюшка граф…
— Молчи, Андрон! Он нам жизнь спас, этот выстрел, — строго прикрикнул тот, кого кучер почтительно называл «вашим сиятельством» и «графом».
Затем он снова обратился к черной фигурке:
— Да скажи же мне твое имя, мальчуган, чтобы я знал, кому мы обязаны жизнью. А завтра, чуть свет, приходи в Розовое… Я отблагодарю тебя щедро…
Но черная фигурка по-прежнему молчала.
Андрон между тем отпряг лошадей. Тяжело хлопнулась о землю мертвая голова Буланки, до этой минуты висевшая на упряжи дугой. С диким хрипением две другие лошади попятились назад. Андрон впряг одну из них на место убитой, другую к «пристяжке» и, объявляя, что все готово и можно ехать дальше, подошел к своему господину, все еще в недоумении стоявшему перед погруженной в молчание таинственной фигуркой.
— Ну, чего заупрямился? Говори, что ли, кто ты есть, безъязыкий ты этакий! — с суровой ласковостью обратился к своему незнакомому спасителю Андрон.
В ту же минуту, после долгого промежутка времени, внезапно снова блеснула молния. Блеснула и озарила сиятельного господина, дорожную коляску и мертвую лошадь у ската в обрыв…
Осветила она и черную фигурку в кожухе, с ружьем в руках, смуглое, юное личико, спутанные, черные кудри, быстрые, черные, угрюмо горящие глаза и взгляд дикого зверька под густыми нахмуренными бровями.
— Лесовичка! — неожиданно испуганным звуком вырвалось из груди Андрона, и он попятился на два шага назад.
Черная фигурка отпрянула в сторону и быстро исчезла в кустах…
Глава II
После грозы
Гроза затихла. Дождь перестал. Коляска, запряженная уже только парою лошадей (мертвого коренника оставили на краю обрыва), тихо и мерно катилась по лесной дороге.
Молчала ночь…
А в это время черная фигурка с ружьем в руке бодро шагала от Чертовой пасти в глубину лесной чащи.
Черная фигурка сбросила с головы клеенчатый капюшон и, подставив свою разгоряченную голову навстречу свежей июльской ночи, с наслаждением вдыхала разом очистившийся от духоты воздух.
— Жаль лошади, — размышляла фигурка. — Да что делать? Граф прав: лучше было одну Буланку, нежели всех их отдать смерти… Как хорошо, что подоспела вовремя!.. Точно сила какая-то к Чертовой пасти меня толкала… И ружье как нарочно взяла… А тут гроза внезапно и «они»… Жаль, что не удалось повидать как следует молоденькую графинюшку… Виктор говорил красавица… Верно, хотя белая, что бумага… Ах, только плохо, коли дядя ружья хватится… Ругать станет… Поди, еще спит… Опять не в своем виде вернулся из деревни… До завтра проспит… А ловко попало!.. Хлоп на месте! Прямо в лоб… Кучер испугался, как увидел: «Лесовичка!» кричит… Глупый! Небось, теперь наврет с полкороба своему графу, что я и грозу-то на них наслала… Лесовичка ведь я… колдовское отродье!.. Ха, ха, ха! Ха!
Громкий, резкий смех внезапно нарушил мертвенную тишину леса. Дико и странно прозвучал он. Ему ответили бесчисленные отголоски эха из глубины чащи. Точно тысячи черных духов ночи запели в лесу свой зловещий и страшный гимн.
Неожиданно, когда последняя нотка еще дрожала в ночном воздухе, перед черной фигуркой, как из-под земли, вырос в темноте кто-то огромный, широкоплечий.
— Кто тут шляется? а? — прогремел над нею зычный и грубый голос.
— Это я, дядя, я!
