Людмила Матвеева - Школа на горке
Борис стоит и смотрит вокруг. У самой стены белого дома, в котором живет Анюта, пробилась острая низенькая трава. И листья на тополе распустились, они пахнут клеем и весной.
Вот через двор идут Лена с бабушкой. Лена, как обычно, держит бабушку под руку, они шагают медленно, степенно, о чем-то негромко разговаривают.
— Борис! Ты что тут стоишь? — спрашивает Лена, проходя со своей бабушкой мимо Бориса.
Он отворачивается и не отвечает.
— Невоспитанный мальчик, — говорит бабушка. — Скажу учительнице, чтобы в будущем году не сажала тебя с ним. Разве мало в классе хороших детей?
— Меня посадила Галина Николаевна на него влиять. Боюсь, и во втором классе придется влиять.
Они прошли, а Борис сказал сам себе:
— Я и сам с тобой не сяду.
Пробежала по двору рыжая собака.
Борис радостно метнулся к ней:
— Сильва!
Но это была другая собака, незнакомая. Она залаяла на Бориса, как на чужого.
Из-за угла появилась Анюта.
Анюта кинула портфель на землю, села на него и подперла кулаками щеки.
— Я тебя давно не видел, Анюта.
— Я тебя тоже давно не видела. Что ж тут такого?
— Нашли вы того человека? Ну, который письма прислал.
— Нет еще. Но скоро найдем.
— Откуда ты знаешь, что скоро?
— Так мне кажется. И Муравьев сказал, а я Муравьеву верю. Фантазия — это не вранье. Понимаешь?
— Понимаю. А у него фантазия? У Муравьева?
— Немного совсем. А другие думают, что он врет. Он никогда не врет, Муравьев.
— А наш сосед сказал, что ты и Муравьев замечательные личности. Почему он так сказал, я не поняла.
— Сосед? Не знаю, почему он так сказал. Но вообще-то он разбирается.
Она еще немного посидела на своем портфеле. Борис стоял рядом и смотрел на Анюту. Глаза у нее карие, яркие, Щеки вымазаны мороженым, а сквозь мороженое пробивается румянец. Такая замечательная Анюта, что Борис стоял бы около нее и смотрел хоть сто лет.
— Пойду. Мне с Сильвой гулять. Мы ее выводим по очереди: сосед утром, я днем, а вечером опять он, потому что поздно меня мама не пускает.
— А можно я вас с Сильвой подожду? И вместе с вами погуляю?
Борис ждет, что она скажет. Анюта смотрит на него молча некоторое время, потом говорит почти величественно, как королева:
— Ладно.
Они носились вместе с Сильвой по всем дворам, по бульвару.
Это был очень счастливый день.
Муравьев сидит на кухне и ест сосиски с зеленым горошком. Он специально сегодня сварил сосиски и разогрел горошек, потому что это любимая еда деда. А дед что-то задумчивый ходит в последнее время. И тренировку по теннису в четверг пропустил.
Сегодня дед поел совсем мало, отодвинул тарелку и ушел из кухни.
— Дед, вкусно?
— Очень.
— Дед, сыграем в шахматы?
— Не могу. В школу приглашен. Был бы ты человеком, не вызывали бы, сидели бы сейчас мы с тобой в теплой дружественной обстановке, играли бы в шахматы. Я вот все десять классов кончил, ни разу ни родителей, ни тем более деда в школу не вызывали.
— То было когда? Совсем другое время, — отвечает Муравьев, домывая тарелки.
На душе у Муравьева скребут кошки. Он вообще считает, что семья и школа должны быть по отдельности. Нельзя смешивать одно с другим. Потому что в школе человек один, а дома другой. И совершенно не обязательно, чтобы его семья знала, как там в школе у него. Только нервы сами себе портят эти взрослые. Муравьев был спокоен, пока был сломан телефон. Но не уследил, и дед пригласил монтера, пока Муравьев был в школе. И тут же Регина Геннадьевна дозвонилась деду. Тоже, между прочим, нехорошо так делать. Зачем было звонить? Неужели нельзя было отвлечься, забыть, заняться чем-нибудь другим? Разве мало дел у директора школы? Регина Геннадьевна сама однажды сказала:
«У меня миллион дел, а ты, Муравьев, заставляешь тратить на тебя нервные клетки каждый день». — А он совсем не заставляет. А теперь дело совсем плохо. Сейчас дед пойдет, ему Регина Геннадьевна все расскажет. И про аквариум, где жили эти, с ручками. И про воздушного змея, которого он запустил вчера на перемене и гонял с ним долго, пока не прошел весь урок русского языка. Но змей-то запутался в дереве, не мог же Муравьев вот так взять и бросить его. Про все скажет директор, ничего не забудет. Муравьев, например, не любит, когда у людей такая уж хорошая память. Регина Геннадьевна помнит даже то, что Муравьев вытворял в четвертом классе и третьем. Он и сам-то давно про это забыл. А она помнит. Как котенка на урок принес. А ведь его, котеночка, не с кем было оставить. Он один дома скучал и плакал. Нет, школа есть школа, не приноси. Первого сентября Муравьев забрался на кирпичную стену. Верно, забрался, он не отказывается. Но почему забрался? Чтобы лучше видеть и слышать торжественную обстановку, в которой начинался учебный год. Он и посидел на этой кирпичной стене совсем недолго. Стоит ли об этом говорить? И давно это было — осенью, а теперь уж скоро весна...
Дед надевает праздничный пиджак, причесывает перед зеркалом в ванной свои седые волосы.
И вдруг дед говорит:
— Пошли.
Этого Муравьев никак не ожидал. Зачем ему-то идти? Он сегодня уже был в школе, целых пять уроков отсидел. Четверку за контрольную по математике подучил. Зачем опять идти?
— Мне-то зачем идти, дед? Я уже там был, во сколько — пять уроков целых.
— Как это — зачем? Что же, я там один краснеть должен? Нет уж, дорогой мой внук, пошли вместе.
Дед крепко держит внука за руку, они идут к школе.
Вот она, школа, стоит себе на горке. Темные окна блестят, а в кабинете директора на первом этаже горит свет.
Дед решительно стучит в дверь, и Муравьев понимает, что дед побаивается.
— Войдите! — громко говорит Регина Геннадьевна.
* * *
Юра и Варвара Герасимовна сидят в пустом классе.
Четыре года они не виделись.
— Варвара Герасимовна, как я рад вас видеть! Я так хотел прийти сюда, в школу. Знаете, там очень часто вспоминал школу. Свой дом и свою школу.
Учительница очень пристально смотрит на Юру. Сидит перед ней взрослый человек, совсем не похожий на того мальчика, который был ее учеником. И все-таки чем-то похожий. Не уходит от человека его детство, что бы ни произошло с ним в жизни, с этим человеком.
— Леночка вернулась из эвакуации. Севрюга погиб. Слышал?
— Да, Валентина сказала мне.
— Валентина хороший, верный человек. Сашенька на фронте замуж вышла.
— А вы как, Варвара Герасимовна? Как вы?
— А я тебе и рассказываю про себя. Разве ты не чувствуешь? Чем живу, о том и рассказываю. Я счастливый человек, Юра. Муж с фронта вернулся живой. Живой! Сын здоров. Ученики помнят.
— Правда, счастье. А что слышно о географе? Как он?
— Не знаешь?
Глаза у нее загораются, она рада, что пришел ее ученик, что помнит ее. Значит, он не бывший ученик, а все еще ученик. Она нужна ему, значит, она до сих пор его учительница.
— Михаил Андреевич оказался в Германии на военном заводе. Представь себе: идет война, наши солдаты сражаются на фронте, а там, на заводе, пленные должны делать снаряды и этими снарядами враги будут стрелять в наших. Вдумайся только, что это такое. Мирный, тихий наш географ. Подумать страшно. Он у станка, а над ним — конвоир с автоматом.
В дверь класса, где они сидят, просовывается голова с косичками:
— Варвара Герасимовна!.. Ой, здрасте, извините.
— Что, Марина?
Учительница смотрит на девочку, а Юра по ее взгляду видит, что Варвара Герасимовна любит эту Марину. И какое-то ревнивое чувство кольнуло его. Его школа и его учительница, постаревшая, поседевшая. Их столько связывает. А хозяйка здесь, в его школе, — маленькая Марина, которая и не знает его, и нет ей до него никакого дела.
— Варвара Герасимовна! Репетиция будет? Девочки спрашивают.
— Скажи, Марина, чтобы шли домой. Завтра порепетируем. И напомни Люсе, что я хочу видеть ее маму. Пожалуйста.
Марина убежала.
— «Гамлета» ставим с девчонками. Конечно, дикость, принц Гамлет — Ира Аракелян. А что делать в женской школе? Подбирает косы под большой берет и играет за милую душу. Накал страстей.
— Тихони они у вас, ни шума, ни скандала?
— Ну, это как сказать, — смеется она. — С ними тоже не скучно, с этими тихонями. И ссорятся, и с уроков бегают, и списывают, и подсказывают. Полный набор. Обычные девочки. Но честно скажу, без мальчишек школа — не школа. Все-таки вы были яркими личностями.
— Да уж.
— Перед самой войной Михаил Андреевич рассказал мне историю с контурной картой. Помнишь, Валентина тебе нарисовала?
— Разве она?
— А кто же? Конечно, она. Неужели ты не догадался? Она сделала в тот день две карты, себе и тебе.
— А он, значит, видел, Михаил Андреевич?
— Не знаю, видел или нет. Думаю, что просто догадался. По твоему лицу, по ее — это же не очень трудно, Юра. Лицо для хорошего учителя открыто. Даже и теперь вижу по твоему лицу многое.
