Илга Понорницкая - Подросток Ашим
Мишку толкали, он оправдывался, объяснял направо и налево:
— Мне только телефон зарядить.
И ввинчивался всё глубже в толпу.
А рядом спрашивали:
— Какой телефон? При чём здесь телефон?
И только он пробился к прилавку и начал: «А можно…», как его сзади взяли за плечи и с силой развернули к прилавку спиной и сказали: «Очередь, пацан».
Мишка выбрался снова к дверям. Очередь выглядела совсем безнадёжной. Он топтался на месте, закрыв глаза, а когда открыл их, увидел, что толпа стала гораздо реже. Она прибывала сюда волнами с каждым автобусом и быстро схлынывала назад, и наступало затишье, когда в кафе можно было увидеть только двоих-троих местных, а то и вообще никого.
Мишка опять кинулся к прилавку, вытягивая из рюкзака, точно змею, зарядник, и стараясь, чтоб запасная майка следом не выползла. Женщина за прилавком, огромная, на голову выше его, в белом халате и в коротких белёсых кудрях, рассматривала его с любопытством. И, наконец, поинтересовалась:
— Ты бегунок, что ли? Или не бегунок?
Мишка не понимал, о чём она спрашивает. А она, не дождавшись ответа, опять спросила:
— А кому звонить будешь? Номер-то помнишь наизусть?
Она втянула его за прилавок и достала из халата тёплый, разогревшийся то ли от старого аккумулятора, то ли от её тела мобильник. И только Мишка набрал номер, как раздался неопределённый, непонятный полустон-полувскрик. Мама всегда отвечала на звонки испуганно, а теперь, когда у неё пропал сын, ей звонили с незнакомого номера.
Мишка поспешно сказал:
— Мам, мам, это я!
И почти сразу расплакался:
— Мама, прости меня!
— Где ты! — кричала мама так, что уху больно было, — где ты скажи, скажи, Миша!
Он назвал станцию.
— Бегунок всё-таки, — сказали над другим его ухом, и Люся взяла из его рук телефон.
— Слушай меня! — командовала она Мишиной мамой. — Я отправлю к тебе его! Где вы живёте? В самом городе? Скоро автобус будет к вам, и я посажу его. Да. Возьмут его в автобус. Встречай… Где там у вас встречают? Найдёшь. Номер автобуса я тебе скажу. Позвоню. Вот с этого номера, да. Люся я. Люся… Да зашёл вот он — твой бегунок, не реви. Скоро автобус будет, в другой раз гляди за парнем… Ну, не реви ты, слышишь меня?
Люся работала в кафетерии уже тридцать лет, и по возрасту её давно надо было звать по имени-отчеству, но её не звали, да и сама она казалась себе вечной и ничуть не поменявшейся. Иногда ей казалось, что она только вчера пришла в этот кафетерий с мудрёным названием, а иногда — что она здесь уже много-много лет, не тридцать, а, например, сто или тысячу.
Мишка видел перед собой человека, который совершенно иначе жил, чем он сам, и по-другому смотрел на мир. Этот человек сильнее отличался от него, чем все мажоры в классе, приезжавшие с зимних каникул загорелыми дочерна. И дело было не в том, что Люся взрослая. Он чувствовал, что она была другой, чем мама или, например, тётя Маша.
И это в самом деле было так. У Люси, например, была удивительная память. Каждый день она видела множество лиц. И вечерами, когда она закрывала глаза и начинала засыпать, перед глазами вставало чьё-то случайно выхваченное из очереди лицо. И оно поворачивалось к ней, человек, о котором она ничего не знала, смотрел на неё пристально, и тогда Люся вздрагивала и открывала глаза, чтобы чужое лицо исчезло. Назавтра она видела ещё кого-нибудь из дневной толпы, и она не знала, кого её память выберет, чтобы показать ей перед сном в следующий раз. Запоминала-то её память всех подряд, и Люся всегда могла выделить в толпе тех, кого она видит не в первый раз. Бывает же, что человеку часто приходится ездить по одному и тому же маршруту, в Москву и домой, в свой городок, и тогда на остановке этот человек забегает перекусить в кафетерии, или хотя бы купить бутылку воды. И Люся из-за прилавка глядела на него уже с такой свойской улыбкой, что человеку не ничего не оставалось, как поздороваться и вспомнить случайно услышанное имя: «Да Люсей её зовут, Люсей!»
А уж водители автобусов и вовсе были с ней накоротке, и Люся не думала о том, возьмёт ли кто с собой бегунка без денег — денег-то у Мишки и не осталось, всё ушло на билет — а только о том, скоро ли здесь будет Андрюшка или Михалыч, или уж Николай Петрович… Она про всех помнила, кто на каком маршруте работает.
Скоро Мишка уже сидел на откидном сидении — сзади высоко над ним были места пассажиров, а слева, с ним вровень, сидел водитель. Перед Мишкой, от ботинок и до макушки и выше, до потолка, было стекло, и в нём бежали вперёд, ощупывая дорогу, жёлтые световые пятна, а навстречу летели чужие огни. Казалось, только в последнюю секунду им удавалось увильнуть в сторону, уйти от столкновения.
— Ву-у! Ву-у! — говорили они каждый раз.
Мишка вспомнил, что автобус прибудёт в Берёзки. На автовокзал. В Берёзках папа лечился в больнице, пока его не выписали домой умирать. А его, Мишку, там били однажды поселковые, много на одного, и его потом тошнило и весь мир поворачивался сперва боком, а после и вообще вверх ногами. А ещё в Берёзках живёт какая-то Киркина родня. Кирка сказала, что её к родне отправляли в ссылку, а когда он спросил, как это, она неловко перевела разговор на что-то ещё. Поэтому он и запомнил про ссылку, хотя многое из того, о чём они говорили, он забыл, а скоро, наверно, он и вовсе забудет Кирку, забудет, что она была для него какой-то особенной, ему совсем не больно будет думать про неё… Да ему теперь стало совсем не больно. Странно, что он вспомнил Кирку, когда его ждёт встреча с мамой…
Но когда он уже обнимал маму на площадке между автобусами и мама плакала в голос и то и дело отодвигала он него лицо, чтобы ещё раз на него поглядеть, прежде чем снова накрепко прижать к себе, он увидел за маминым плечом Кирку. Она вышла на крыльцо вокзала и теперь смотрела в упор на него и на маму.
Кирка показалась Мишке ненастоящей, пришедшей из того мира, где папа, живой, рассматривает выброшенную из моря рыбину. И Мишка даже не удивился. И папа, и Кирка были в его жизни, значит, они и сейчас где-то есть, рядом с ним. Он чётко помнил, что папа умер, а Кирка бросила его. Но это сейчас. А жизнь — это не только то, что сейчас. Это ещё и то, что с тобой всегда будет.
Но мама вдруг резко обернулась назад, поглядела на Кирку, точно не сразу смогла вспомнить её. А потом спросила растерянно:
— Кира? Ты как здесь?
И тогда Кирка спрыгнула с крыльца и пошла к ним, и на ходу заговорила, как запела на одной ноте:
— Здравствуйте, Валентина Петровна. Здравствуй, Миша. Вот так встретились! Я ведь сейчас в Берёзках, у тётки, живу…
— В ссылке, — машинально продолжил Мишка.
И мама тогда спросила по инерции:
— Как это — в ссылке?
Ей не было интересно сейчас, кто мог отправить Кирку в Берёзки в ссылку и для чего, но Кирка ухватилась за её вопрос, и заговорила быстро, уже без своей вежливой отчуждённости, так и посыпала словами, как только она умела:
— Папа говорит, я не знаю, как люди живут, которые ценят каждую копейку, и я сама не зарабатываю ещё. Ему же теперь за айфон платить…
— За какой айфон? — отозвался Мишка, и тут же ему представилась красная, шмыгающая носом Элька, держащая разбитый айфон.
— Так я же у Локтевой разбила всё, что там было у неё в рюкзаке, — ответила Кирка. — Папка говорит, что человек отвечает и думать надо. А я и думала — сейчас плакать начнёт по своему айфончику и не скажет ничего про тебя… И про вас… — она поглядела на Мишкину маму: — Я ведь ничего не говорила про вас… Как вы у папки деньги просили, это всё Элька. Я думала, она заплачет, у неё тушь потечёт, ей надо же будет поскорей умываться… А она потом всё равно сказала…
Мама сглотнула с трудом. Приобняла Кирку.
— Успокойся, пожалуйста. Тебе надо домой. Уже поздно. Позвони папе, чтобы забрал тебя отсюда.
И Кирка всплеснула руками:
— Да вы, не поняли, я же говорю, я в ссылке! Я как перестаю это… копейку считать и помнить, что всё достаётся трудом, так папа меня отправляет к тётке, чтоб не забывала, как простые люди живут, — и она нервно хихикнула. — У них две комнаты, и если эта дверь закрывается, тогда только эту можно открыть, а если обе сразу хочешь открыть, тогда они упираются друг в дружку и не пройдёшь…
Мишке вспомнил, что он уже слышал про двери.
— Значит, надо идти к тёте, — мягко сказала мама. — Тётя, наверно, волнуется.
— Как же — волнуется, — отмахнулась Кирка. — Папка им столько оставляет на мой прокорм, что им с дядь Ваней не снилось. Двоюродные оба теперь у родителей клянчат: а купим наушники? А коньки? А велосипед? У нас же теперь деньги есть за Кирку! — и она шмыгнула носом. — Спасибо они мне должны говорить, что меня к ним отправили. Так нет, братья всё время хихикают. И за столом под локти толкают. А тётка только и знает дёргать…
И Кирка изобразила противным голосом:
