Илга Понорницкая - Подросток Ашим
— Не плачь, — Саша, — испуганно сказал он и только потом удивился, что это он говорит так с высоким и прыгучим Катушкиным.
И вместе его ответа услышал пронзительный сигнал и металлическое: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
«Маме же позвонить надо!» — спохватился Мишка.
Но связь уже пропала. За окном был темнеющий на глазах, сливающийся в одну полосу лес. «Мы же будем проезжать какие-нибудь города, — утешил себя Мишка. — И там телефон будет снова ловить».
А пока надо было ждать, когда лес кончится.
Мишка обнял свой рюкзак, нахохлился. В голове само собой повторялось за мотором на одной ноте: «У-у-у-у…» Он засыпал, но этот звук опускался и в его сон, а вместе со звуком мотора с ним оставалось чувство, что ему плохо. Во сне он потянулся в глубину памяти за маминым спасительным «Я буду служить тебе вечно», и сразу проснулся и понял, что этого у него больше нет — маминого носатого растрёпанного профиля в полутьме и этого её шёпота отцу. Про это уже вспоминать нельзя, потому что сразу цепочкой вспоминается и Локтева с её секретом, и Хича, и они с мамой на чужой остановке, среди снега.
Он спросил себя, неужели всё бывшее с ним в лицее и потом случилось на самом деле — но не успел разобраться, снова стал опускаться в сон, растворяться в техническом гуле, и машинально шевельнул пальцами, скребнул ими по рюкзаку. Пальцы сами собой, без него, искали Киркину руку. Он вспомнил, что Кирки нет, есть только эсэмэски от неё.
«У меня что, совсем спасалок не осталось?» — спросил он у кого-то. «Спасалки» — это было про что вспоминать можешь, и он никак не находил, про что вспомнить, и, так и не найдя, опять засыпал. А там во сне кто-то был, у кого можно было всё узнать про спасалки — но он не успел, потому что его с силой потрясли за плечо, и он услышал обрывок фразы, которой никак не мог понять:
— Мне что, через ноги твои перелезать?
Он вспомнил, что уже слышал эти слова — кто-то раз за разом повторял и повторял их.
В автобусе горел свет, гула мотора не было, двери были раскрыты, оттуда тянуло морозным воздухом. Мишка встал и вышел наружу.
Он сразу узнал это место. Автобусы, которые выезжают из их города в сторону Москвы, всегда останавливаются здесь. Это самая первая станция на пути. Сюда приезжаешь уже в сумерках, но в свете фонарей можно разглядеть маленькие домики, одно-двухэтажные, вдоль дороги. У них треугольные крыши, и чердаки торчат клювиками вперёд. Мишка вспомнил, как удивлялась мама когда-то: «В наших местах так не строят. А ведь всего каких-нибудь двести километров отъехали…»
Домики были те самые, хотя мама говорила про них очень давно, когда Владька и Сашка ещё не жили на свете, а папа, наоборот, жил. И Мишка удивился, что помнит, как они вчетвером были здесь. А потом сам собой вспомнился берег и кусты у воды, густейшие кусты с узкими серо-зелёными узкими листьями, которыми можно порезаться. Это было уже у моря. Там в листьях жили улитки, такие хрупкие, что Танька никогда не могла взять какую-нибудь из них, не сломав панцирь.
Мишка подумал, что, может, улитки станут теперь его спасалками, и полоска ослепительной на солнце воды, и мамины слова в тёмной комнате: «Ёлки-палки, как я люблю путешествовать». Мама, казалось, была совсем рядом — взлохмаченная, обнимающая одной рукой Владьку, а другой Сашку. И в то же время он представлял её сидящей на корточках, показывавшей ему какое-то чудо морское, выброшенное на песок, рыбу с раскрытым ртом и колючками, торчавшими во все стороны. И папа тоже рассматривал рыбину. Всё стало теперь очень близко, и папа был жив, и мама никогда не говорила, что Мишке надо уехать из дома — потому что он не обидел её, не назвал посмешищем. Не было этого ничего! И мама никогда не писала на форуме под именем Майракпак. И не переписывалась ни с каким Юджином, потому что его, подлого Хича вообще не существовало на свете. А папа был тем добрым и рассеянным человеком, который так напряжённо думал свои мудрые мысли, что однажды искупал сына прямо в пижаме.
Всё это было близко к нему, всё было здесь, на площадке. Мишка помотал головой, огляделся. По краю площадки, кругом, стояли столы, за столами женщины торговали вяленой рыбой — всё так, как и в прошлый раз, девять лет назад. И какой рыбы здесь только нет! И длинные, полешками, щучки, и плоскобокие золотистые карпы. Должно быть, река близко.
Пассажиры торопятся, бегут через площадку к станции, к двери в полуподвал, в очередь выстраиваются к буквам М и Ж, а кто-то за площадь, к деревьям бежит, в овраг. И потом ещё можно успеть купить шоколадку и бутылку воды. И скорей назад — к своему автобусу. Они здесь тесно стоят, один только с площадки вырулит, и уже другой заезжает. Один даже, вон — двухэтажный. Здесь у посёлка дороги встречаются, перекрёсток. И можно отсюда, наконец, позвонить маме, сказать, что ты жив и спокойно едешь в лицей-интернат. Мишка достал телефон — и экран не загорелся, батарейка окончательно села.
Он подошёл к мужчинам, курившим возле автобуса, и остановился, стал глядеть в лица, выбирая, к кому обратиться. Не выбрав, сказал одному наугад:
— Дайте, пожалуйста, ваш телефон позвонить. У меня батарейка разрядилась.
Мужчина повенулся и оглядел Мишку нарочно внимательно, так, чтобы тот подумал: «Чего он так смотрит?»
— Дуй отсюда, — сказал мужчина. — Я тебе сейчас…
Он двинулся вперёд, и Мишка отпрянул.
И тогда второй сказал то ли своему товарищу, то ли никому, в воздух:
— Из целая группа здесь промышляет. Один подходит: «Дай телефон…»
Мишка не понял, чем промышляет неизвестная ему группа. Он поглядел на людей, вокруг — все вдруг обратили на него внимание.
— Я еду в этом автобусе, — обиженно сказал он.
Тут водитель автобуса засигналил, и мужчины потянулсь вовнутрь. Мишка стал подниматься за ними.
— А ты куда? — окликнул его водитель.
Он был чужой. И сидения были обиты жёлтым, а не салатовым. Мишка перепутал автобусы.
Он поспешно спрыгнул на землю, сопровождаемый чьим-то ворчанием. И тут же понял, что его автобус — вон он стоит, на нём красная надпись «Турист», а не синяя «Путник», он тоже готовится отъезжать и уже сигналит вовсю.
Мишка поспешно вскочил в автобус, и сразу его приняли голоса справа и слева, близко и в самом хвосте:
— Вот он…
— Ждите его…
— Набегался…
— Вот так отсылают одних, без присмотра…
Автобус тронулся и стал выруливать на шоссе.
«Сейчас мы уедем, и всё», — испугался Мишка.
Автобус увезёт его ещё дальше от дома. А он так и не позвонил маме. И кто знает, когда будет следующая станция, и позволит ли кто-нибудь позвонить оттуда. Мишка и сам знал, что свой мобильник давать незнакомым нельзя — разве что у тебя будут отнимать силой. Например, группа, которая как-нибудь промышляет — и ты не хочешь, например, опять сотрясение мозга… Как тогда, когда они ехали с мамой… Сколько она ещё будет ждать, пока он ей позвонит?
— Стойте, пожалуйста! — закричал Мишка водителю. — Я сейчас, только рюкзак возьму…
Он кинулся по проходу к своему сидению. Автобус проехал ещё и остановился.
— Так тебе здесь, что ли? Прибыл на место назначения? — спрашивали у Мишки.
И сами же отвечали за него:
— Прибыл, пошёл из автобуса, да за вещами вернулся… Рюкзак, говорит, забыл…
Люди привставали, оглядывались по сторонам, искали глазами друг друга — им не хотелось так быстро заканчивать неожиданно завязавшийся общий разговор.
— Вот так отправляют одних, без присмотра, — снова тянул кто-то.
А ему возражали:
— Большой парень, лет двенадцать уже, не меньше… Видать, сам по себе такой, дурачок…
И кто-то заступался за Мишку:
— Они все такие сейчас, вот у меня соседи…
Мишка уже выпрыгнул с рюкзаком в сугроб на обочине. И автобус двинулся дальше без него, унося разговор о нём куда-то вперёд по дороге, где по мобильнику скоро нельзя будет позвонить, связи среди леса не будет…
Мишка опять пошёл на площадку, к станции. Новый автобус заруливал сюда, громко сигналя, а ещё один только что встал у самых торговых рядов и пассажиры бежали занимать очередь к двери в полуподвал. В вехнем этаже над туалетом горел свет, и над крыльцом можно было прочитать вывеску «Пристанище пилигрима». Мишка подумал мельком, что это могло бы означать и как они здесь выговаривают такое название. И тут же перестал думать об этом, поднялся наверх и открыл дверь. Внутри всё было заполнено толкавшимися, переступавшими на месте людьми. Все говорили между собой — ни слова разобрать было нельзя. Стоявшие впереди напирали на стеклянную витрину, а за ней суетилась женщина по имени Люся — так окликнули её несколько раз те, кто знал, как её зовут. Она перешучивалась с покупателями и похохатывала, а сама быстро-быстро накладывала в тарелки салат и сосиски и макароны и хлопала об прилавок стаканчики, из которых торчали нитки чайных пакетиков.
