Гавриил Колесников - Белая западинка. Судьба степного орла
В СТЕПНОМ ЗАПОВЕДЬЕ
— Просто, ребята, нам повезло, — вспоминал Пал Палыч недавнюю встречу в степи. — Байбаков совсем немного осталось. На глаза людям они не часто попадаются. Жалко, что с нами фотоаппарата не было. Заснять бы его.
— Сколько же всяких интересных зверей жило в, степи, —сказал Вася, —пока их люди не трогали?
— Много… Создать бы, ребята, такое заповедное место, чтобы не пахали его, не сеяли. Никакие машины чтобы по степной траве не. ездили, не мяли её. А исконное население в таком заповеднике вольно жило бы. Звери, птицы, насекомые, гады…
-— А зачем же ещё и гады? —удивился Николай.
— Ну, это так в старину называли змей, ящериц, черепах, лягушек. Для них это не обидное слово… А на степных речках выхухоль спасать надо. Она теперь совсем редко встречается, реже байбака. Вот уж действительно таинственная зверушка. Тридцать миллионов лет существует на земле, а мы о ней до сих пор почти ничего не знаем: как она живёт, чем питается, как детёнышей выводит? Шкурка у неё красивая — шелковистая, тёплая, с брюшка — пепельно–серая, со спинки— желтовато–коричневая. Купцы наши любили в старое время щеголять в шубах на меху из выхухоли. И по их прихоти совсем её выбили. А ведь она современница ископаемых ящуров!
— Вот бы на неё посмотреть поближе, — размечтался Вася.
— Посмотрим! — загорелся Николай. — Мы с тобой все речки обшарим. Живого байбака, — Колька подмигнул в мою сторону, — мы теперь видели. Посмотрим и выхухоль.
— Не так это просто, ребята, — слегка охладил Николая Пал Палыч. — Но вот если хотите посмотреть кусочек нетронутой степи…
— А разве есть такой кусочек? — живо откликнулся Вася.
— Есть. В Персиановке, за Новочеркасском. Правда, это не совсем то, что надо, но все‑таки…
Для похода в Персиановку Пал Палыч выбрал одно из первых воскресений мая.
— В цвету посмотрим. В самое интересное время.
Степное заповедье открылось глазу неожиданно, за неширокой и негустой лесной полосой. Этот небольшой ломоть донской земли — всего шестьдесят пять гектаров — лет пятьдесят не трогали плугом, и он жил сам по себе, как ему природа велела. Учёные–ботаники хотели сохранить здесь, посреди распаханных земель, ковыльно–типчаковый оазис. Но природа распорядилась по–другому. Пышное и красивое разнотравье наступало на ковыль и неодолимо теснило его. Ковыль со своими нежными шелковистыми метёлками посреди путаницы гонких зелёных волосков ютился бедным родственником среди сильных островков сиреневатого шалфея, ярко–жёлтой степной горчицы, голубых васильков, синих колокольчиков.
— Луговеет степь, —говорил Пал Палыч, и в голосе его слышалось огорчение. — Надо чтобы степное зверьё кормилось на её травах. Чтобы кроты и суслики рыли здесь норы. Чтобы дудаки и стрепеты выводили в укромных местах птенцов. И чтобы сами мы никак не вмешивались в жизнь степи.
Пал Палыч не трогал здесь ни одной травинки и только называл их по именам. И в именах этих раскрывалась вся красота поэтической мысли людей, давших травам и злакам названия.
— Не просто пырей, а голубой.
— Не обычный шалфей, а поникший.
— Лисий хвост.
— Бобовник.
— Костёр, да егце безостый.
— Овсяница. Овсяница луговая… В песню просится!
— Типчак. Тип–чак!
Ничего нельзя было здесь ни убавить, ни прибавить. Все русский человек одним словом сказал!
Мы так увлеклись нарядной красотой яркого весеннего многотравья, ласковой поэтичностью имён этого растительного содру–жества, что сначала и не услышали степного многоголосья.
А птичье пение немолчно звучало над майской степью.
Чей‑то голос в траве сердито спрашивал:
— Кудь–куда? Кудь–куда?
И кто‑то другой, тоже невидимый, лениво и недовольно скрипел в ответ:
— Не скажу! Не скаж–жу–у!
Но недовольный голос этот погас в непрестанном посвисте, бульканье, теньканье.
— Пилю–пилю!
— Пить–пить–пить–пить.
— Чуть–чуть–чуть…
На верхушке, молодого вяза в лесной полосе мягким баритоном загудел удод, откинув оперённую красивым веером головку:
— Уйду–уйду!
— Никуда ты не уйдёшь, —улыбнулся Пал Палыч. —Не обманывай. Ишь, распустил пёрышки. Как у индейского вождя убор.
За лесной полосой затарахтел трактор, мощно заглушая — нежное и тонкое птичье многоголосье. И вдруг из‑за деревьев, сминая и калеча весенний наряд заповедного уголка, вывернулся огромный колёсный трактор, обутый в тяжёлую резину. Николай выбежал навстречу и грозно, срывающимся голосом закричал:
— Стой! Стой, говорю!
Трактор остановился. Из кабины высунулся франтоватый чернявый парень.
— Куда прёшь? Покалечу! — крикнул он недобро.
К трактору подбежал запыхавшийся Пал Палыч.
— Как вам не стыдно, молодой человек?! Вы же степь заповедную калечите!
— А чо? Разве нельзя? Тут короче…
Парень явно струсил. Одно дело разъярённый мальчишка, другое— взрослый сердитый человек. Без лишних слов он повернул машину и на большой скорости скрылся за лесной полосой, из‑за которой только что вывернулся. Путешествие в заповедную степь было испорчено. Домой мы возвращались молчаливые и раздражённые, каждый по–своему переживая случившееся.
НАХОДКА В СИЛОСНОЙ ЯМЕ
Когда Пал Палыч задумал устроить в школе краеведческий музей, всем нам эта затея очень понравилась. Чего только не тащили мы своему учителю! Но не все оказывалось ненужным хламом, попадалось и немало любопытного. И постепенно отведённая под музей комната превратилась в собрание всевозможных редкостей.
Самые интересные экспонаты добывали Коля и Вася. Мы, конечно, завидовали им, но, как я теперь вижу, напрасно. Завидной была их неутомимость. Они вольно бродили по степи, ночевали на берегу речки в шалаше у костра, забирались в лесную глухомань, крутились возле мелиораторов, которые землеройными машинами копали в степи оросительные каналы.
Здесь они и нашли бронзовый наконечник скифской стрелы с какими‑то странными отверстиями. Пал Палыч долго смотрел на этот наконечник, потом положил его на самое. почётное место в стеклянном шкафу и сказал:
— Хитры были скифы! Вообразите себе, с каким ужасным воем и свистом продирался воздух сквозь эти дырочки при полёте стрелы. Наверное, у противника волосы дыбом вставали от ужаса. Психическая атака!
Как‑то рыбачили ребята на Маныче, и Кольке на крючок попался здоровенный, широкий, как тарелка, лещ. У нас на Дону эту рыбу зовут чебаком. И вот — везло же людям! —к спинному плавнику этого чебака был прикреплён кусочек стержня от гусиного пера, запечатанный сургучной пробочкой. Пал Палыч аккуратно разрезал его, а внутри — записка, в которой Ростовский университет просил сообщить, где, когда, каким орудием лова поймана рыба и каков её размер.
Вот чудеса какие с Колей и Васей приключались! И это не они будут, если придут в школу с пустыми руками. Обычно, войдя в класс, кто‑нибудь из них лез в карман штанов, доставал очередную диковину и кратко докладывал:
— Вот, нашли!
Друзья они были настоящие, и я не помню случая, чтобы Вася или Коля сказал «я нашёл», всегда— «мы нашли».
На этот раз они приволокли в класс ведёрко с тем самым чебаком, поставили его на стол, и Вася сообщил:
— Вот, поймали. За Весёлым. На Маныче.
Съели Колька с Васькой чебака в жареном виде да ещё получили от университета в подарок две толстые книги про птиц, зверей и рыб.
Им вообще везло на всякие редкости. Осенью собирали мы семена деревьев. У всех семена как семена, а Ваське вдруг попалось семечко клёна с тремя перьями вместо двух.
Они же принесли Пал Палычу большой и толстый, как лошадиное копыто, трутовик. Срубил его топориком Вася со старой берёзы, которая с незапамятных времён росла на дне мрачной степной яруги.
Пал Палыча очень встревожила эта находка. Оказывается, трутовик— вредный паразит; он разъедает древесину, дуплит дерево, оно хиреет и гибнет.
Вместе с Пал Палычем мы ходили к той берёзе. Видно, кто‑то давным–давно вырезал на коре слова: «Толя 1~Лида=любовь». И как раз на пораненном месте прилепился этот вредный паразит.
— Ну да, так оно и есть, — со вздохом сказал Пал Палыч. — Вот так, не подумавши, и губят дерево. К ране обязательно какая‑нибудь нечисть прилепится, вроде этого трутовика. А то ещё опята начнут обгладывать древесину.
Ну, про опёнки‑то Пал Палыч, может, и напрасно заговорил. Какие у нас р степи могут быть опята?
А Васька с Колькой продолжали находить все новые и новые диковинки.
Около одной старой фермы была у нас глубокая силосная яма. Когда‑то, ещё до войны, над ней возвышалась кирпичная башня. А потом силос стали готовить в траншеях, кирпичную башню разобрали, а яму забросили. Вокруг этой ямы разросся бурьян, и заглядывать в неё мы побаивались. А Васька с Колькой заглянули. И не днём, а чёрной ночью, когда возвращались домой с рыбалки. На другой день они сообщили невероятную новость: