Елена Батуева - Паутина
— Кто такие? Что тут делаем? Отвечаем чётко, внятно, желательно наклонившись, — прибавил он пониженным голосом.
Лена послушно наклонилась, уперев руки в колени, и, встретившись с гномом глазами, проговорила:
— Елена фон Милош. А ты, карла, давай ящик. Мы спешим.
Как ни странно, на «карлу» Никодим совсем не обиделся — видимо, почувствовал в Лене настоящего противника. Он лишь утёр нос грязным платочком, встал на мыски, прошептал ей что-то на ухо и побежал в кусты, видимо, доставать шкатулку. Я с подозрением посмотрела на подругу. Она, всем своим существом, пытаясь справиться с распиравшим её хохотом, проговорила:
— Он сказал, что ты шпиёнка, хотела выдать меня за себя, но он сразу тебя распознал и, как только я велю, поможет тебя схватить, казнить, а потом долго мучить. Именно в этой последовательности, — объявила Лена, нарочито коверкая слова.
— Уголовник, садист, нечисть вшивая, весь мхом зарос, — продолжала тираду раздосадованная я. — Маразматик с манией преследования!..
Меня прервал появившийся Никодим. В одной руке он держал шкатулку, в другой — как можно было догадаться — палку. Я недоверчиво осмотрела и то и другое; Лена, поняв меня без слов, сначала вырвала у отпирающегося гнома палку, бросила её в озеро, а потом взяла в руки шкатулку. «Ну и с чего тут начать?» — проговорила она, осматривая шкатулку сверху донизу. Пока она с ней копошилась, Никодим не сводил с меня взгляда. Мы готовы были наброситься друг на друга, исчерпав про себя весь запас ругательств в адрес друг друга, как вдруг Лена открыла шкатулку.
— Это тебе, — она протянула мне старый, покрытый ржавчиной ключ; на самом дне шкатулки, затянутой чёрной тканью, я заметила белый кусок бумаги. — А это мне… — тихо проговорила Лена, разворачивая письмо.
— От кого? — затаив дыхание спросила я.
— От мамы с папой, — дрожащим голосом ответила Лена. Она вся была в чтении, и я просто не могла её прервать. Ни разу после случившегося я не спрашивала у неё, что было в том письме. Зачем? Если, как только она впоследствии доставала его, чтобы просто переложить с места на место или перечитать выученные наизусть строки, на глаза её наворачивались слёзы…
— Я пожалуй, пойду, — тихо промямлила я, чувствуя себя с каждым словом всё глупее и глупее. Лена едва заметно кивнула, и я, забравшись на лошадь, совершенно забыв про шкалу Обратуса, понеслась в сторону замка. В руке был зажат старый ключ. Так оно и должно было случиться, я словно возвращалась на десять лет назад, туда, где великие маги и волшебницы вели свой бой за счастье своих детей. Всё происходило теперь так, как должно было быть, как было ими запланировано давным давно. Мне должен был дуть в лицо этот ветер, рядом должны были пролетать птицы, всё должно было вернуться к жизни так же внезапно, как вернулась к жизни я.
Дышать, дышать полной грудью, дышать до боли в рёбрах. Скакать так быстро, как может конь, а если нет — ещё быстрее. Шкала Обратуса — шкала магического времени, но какое волшебство, если я спешила к своему отцу?! Какое волшебство, если и без него я могла обогнать полёт мысли, полёт фантазии…
Сен-Дельжотар предстал передо мной в своём былом могуществе. Не было тех угрожающих форм и очертаний, ничего такого, что могло бы внушить опасения или отпугнуть. Мне навстречу прямо из ворот крепостной стены замка вышел слепой монах, лаяла собака. Салтык выбежал на дорогу, и моя лошадь встала на дыбы. Я спешилась, оббежала счастливого от чего-то пса и направилась к дверям замка. Отец Филипп перегородил мне дорогу:
— Куда вы?! Стойте!
— Уйдите! — попыталась отвязаться от него я. — Уйдите, отец Филипп! У меня есть ключ! Там он! Я знаю!..
— Кто вы? — недоверчиво спросил монах. — В прошлый раз вы назвались Еленой фон Милош, если я не ошибаюсь. А я никогда не ошибаюсь: с тех самых пор, как я ослеп, мой слух меня ни разу не подводил. Так кто вы на этот раз?! — спросил он сурово.
— Анна, Анна Кеслер, — совсем запыхавшись представилась я. — Пустите, умоляю!
— Анна Кеслер? Вы точно уверены?
— Да точно, точно! — я еле отдышалась. — Пустите!
— И у вас есть ключ? — всё ещё недоверчиво вопрошал отец Филипп. Салтык ластился возле моих ног. — Салтык, она говорит правду? — пёс одобрительно гавкнул. — Ну что ж, монах засуетился. — Проходите, прошу вас. И не серчайте на старика, господин Удо нагнетал на меня ужас все эти десять лет.
— Удо больше никого не тронет, — проговорила я, направляясь к дверям.
— Как?! Неужели всё?.. Неужели наконец-то всё вернётся на свои места?
— Если он там, то да, — дрожащими руками я пыталась вставить ключ в замочную скважину.
— Он там, миледи, — проговорил монах тихим уверенным голосом; от неожиданности и я обернулась и увидела, как по его лицу текут слёзы. Десять лет я искупал свой грех перед вашей семьёй; носил ему еду, оставлял на пороге, а потом находил пустую корзину. Идите, миледи! — отец Филипп улыбался.
Его слова придали мне уверенности, и я налегла на дверь. Со скрипом, но она отворилась. Я вошла в тёмное, холодное помещение. Сразу из серого холла наверх вела огромная мраморная лестница. На ней валялись то осколки посуды, то разорванные платья, то доспехи. Я огляделась по сторонам: направо вела галерея, а двери слева были плотно закрыты. Я подошла к ним и распахнула. Под ноги мне покатились хрустальные подвески, посреди залы на огромном столе лежала упавшая хрустальная люстра, по всему полу были рассыпаны мелкие стекляшки. Вдруг откуда-то сверху я почувствовала будто дуновение ветерка, небольшой, едва уловимый сквозняк.
Не теряя ни минуты, я побежала наверх, перепрыгивая через ступени. Платье давно порвалось, туфельки превратились в кроссовки, рука под повязкой ныла, но я всё равно бежала по лестнице дальше и дальше. Я остановилась у узкой полуоткрытой двери, оттуда тянуло свежим ветром. Несмело, унимая дрожь, я её отворила и вошла в полумрак. Справа различались очертания кровати с балдахином, у разбитого окна с задёрнутыми шторами стоял человек. Он был высокого роста, немного худощав, с длинными, отросшими волосами. Он стоял ко мне спиной, но, как только я вошла, резко обернулся. Мне стало ясно, что он меня ждал… Давно. Возможно даже слишком давно. Вдруг стало очень холодно, по спине, по плечам побежали мурашки.
Мгновенно у меня в горле пересохло, все слова разом вылетели из головы, а щёки обожгли слёзы. Я проделала весь этот путь и вот награда: передо мной стоит тот, кого я и не чаяла увидеть. В голове замелькали детали и лица. Он подошёл ко мне и, не шевелясь пару секунд, словно решаясь на что-то, всё же обнял меня. Помимо своих, я ощутила у себя на лице жар его слёз. И тогда я всё сразу вспомнила. Даже его. Он ни капли не изменился, похудел немного, и всё. Мой папа…
Мы вернулись в замок утром следующего дня. Отец перенёс нас обоих прямо к воротам одним движением пальцев. Всё было очень быстро, возможно, даже слишком, ведь у меня закружилась голова и перед глазами поплыли круги. Папа сказал, что в этом нет ничего страшного — просто я целый день ничего не ела, а тут столько переживаний. Переживаний, волнений, эмоций и правда хватило бы на две жизни с лишком. Но что мы делали так долго? Почему не отправились сразу в замок? Туда, где светло, тепло, оденут, накормят и… никто не оставит в покое? Мы говорили. Говорили долго, пока не начинал заплетаться язык. Потом мы молчали, глядя друг на друга, и снова начинали беседу. Совсем с другой темы, касательно совсем другого вопроса, но так много нам надо было обсудить. Отец показал мне, каким образом следил за мной весь период отсутствия, объяснил, почему не мог появиться открыто и разоблачить Удо — он ждал меня, готовый помочь в любой момент. Тогда я подумала, как они похожи с Леной. Как много оба для меня сделали… никогда в жизни мне не вернуть этот долг. Потом мы говорили о маме, о нашей жизни там и ещё о куче важных и не очень вещей.
У ворот нас встретила не спавшая всю ночь прислуга. Нас проводили в соседние комнаты, чтобы по распоряжению принца дать выспаться. Отец так ослаб за годы добровольного заключения в замке Сен-Дельжотар, что специально для него немедля послали за лучшим королевским врачом. Как выяснилось, по совместительству с прорицанием и защитой королевства от магических казусов разного характера, эту должность выполнял Тезарус. Этому человеку я могла доверить всё, что имела и знала, что никогда об этом не пожалею.
Старый волшебник вошёл в спальню отца, будучи ещё в ночном халате и тапочках. В руках он держал небольшой саквояж. После пятиминутного осмотра, он отвёл меня в сторонку и, лукаво поглядывая по сторонам, доложил:
— С вашим отцом всё в практически полном порядке. Немного трав, спокойного сна и будет, как новенький, я поспособствую, — волшебник улыбнулся.
— Спасибо, — прошептала я.
— Это меньшее, что я могу для вас сделать, — Тезарус наклонился и поцеловал мою руку. — А вот ваше состояние меня тревожит: девушкам в вашем возрасте не положено бродить где-то так рано и вторую ночь не спать.
