Астрид Линдгрен - Собрание сочинений: В 6 т. Т. 6. Расмус-бродяга [Авт. сборник]
— Охо-хо, хо-хо, давно это было, — ответил дедушка. — Теперь у меня осталось всего три зуба, и они вот-вот вывалятся сами один за другим.
— И тебе больше не надо бояться, — обрадовалась Анна.
— Да, дружочек, теперь-то уж мне нечего больше бояться.
Он пошел к угловому шкафу и достал для нас постный сахар. Он дал нам по кусочку и сказал:
— Не ешьте постный сахар! От него только зубы будут болеть! Охо-хо, хо-хо!
Мы пожелали дедушке спокойной ночи и ушли.
— Ну, как ты будешь избавляться от своего зуба? — спросил Лассе. — Он что, у тебя будет торчать, пока ты не состаришься, как дедушка?
Улле, понятно, разозлился.
— Он что, тебе мешает? — ответил он. — Мой это зуб или нет?
— Ну а когда ты его вытащишь? — спросила Бритта.
Улле подергал чуть-чуть нитку и ответил:
— Завтра утром. Может быть.
Потом он, бедняжка, побежал домой. И тут Лассе сказал:
— Жаль Улле. Но я знаю, что делать. Когда он уснет, я заберусь к нему и вытащу зуб.
— Ну уж нет, — удивились мы. — Это ты не сможешь сделать.
— Еще как смогу. Зубной врач Ларе Эрикссон удаляет зубы под общим наркозом, — сказал он, скорчив рожу.
Тут мы сказали, что хотим на это поглядеть. Мы побежали в комнату Буссе и Лассе и стали ждать.
Все три дома в Буллербю стоят очень близко друг от друга. От Сёргордена, где живет Улле, до Меллангордена, где мы живем, всего несколько метров. Между этими двумя домами растет липа. Лассе, Буссе и Улле всегда перелезают друг к другу в гости по этой липе. Комната Улле находится как раз напротив комнаты Буссе и Лассе, где мы сидели и ждали.
Мы слышали, как Улле с чем-то возился в своей комнате. Под конец Лассе крикнул:
— Эй, Улле, ты не собираешься, что ли, ложиться спать?
— Ложись сам!.. — крикнул ему в ответ Улле.
— Мы с Буссе уже легли! — соврал Лассе.
Мы тихонько хихикнули. Ведь они лежали в одежде на полу.
— Тебе что, не спится? — крикнул Буссе немного погодя.
Мы надеялись, что Улле уже по крайней мере лег в постель.
— Погаси свет, Улле! — снова крикнул Лассе.
— Гаси сам! — ответил Улле.
И Лассе погасил свет. Мы сидели в темноте и ждали. Немного погодя Улле погасил свет.
— Хоть бы он скорее уснул, — сказала Анна, зевая. — А не то j сама усну.
Тут в ветках липы послышался шорох. Это лез Улле. Мы с Бриттой и Анной быстро спрятались в шкафу, а Буссе и Лассе бросились на кровати, натянув одеяла на голову.
— Послушай, Буссе, — сказал Улле, сунув голову в окно. — Может, я завтра заболею и не пойду в школу. Тогда вы меня не ждите.
— Заболеешь? — удивился Лассе. — С чего бы это? Если будешь вовремя ложиться спать, будешь здоров, как сто коров.
— У меня живот болит, — ответил Улле и полез назад в свою комнату.
Я была уверена, что у него заболел живот от страха.
Мы ждали долго-долго. Под конец так захотели спать, что глаза сами закрывались.
— Ну, теперь уж он, поди, уснул, — сказал Лассе и полез по липе.
— Ты не спишь? — тихонько спросил он Улле.
— Нет, сплю, — ответил Улле.
Пришлось нам еще немного подождать. Под конец Лассе решил перебраться к Улле в комнату и поглядеть, заснул он или нет. Ведь если он не заснул, то, значит, заболел. Тогда Лассе поехал бы за докторами.
Лассе взял фонарик и полез по веткам липы, стараясь не шуметь. Мы полезли за ним. Он влез к Улле в комнату и посветил фонариком. Улле спал, а изо рта у него торчала нитка. Ох, как я испугалась, ведь я знаю, как страшно рвать зубы! А вдруг ему будет очень больно и он начнет кричать? И что он скажет, увидев, что мы все стоим у него в комнате?
Лассе схватил нитку и сказал:
Раз, два, три, пали,
на четыре говори,
а на пять жду опять,
а на шесть дело есть!
На слове «есть» он дернул нитку. Зуб вырвался и стал болтаться на нитке. А Улле даже не проснулся, а только пробормотал во сне:
— У меня живот болит…
Буссе попытался разбудить его, но не смог. Лассе сказал, что это даже хорошо. Пусть подумает, что зуб у него изо рта вырвало привидение. Лассе привязал нитку к лампе на потолке, и зуб знай себе болтался. Улле сразу увидит его, как проснется утром. Вот обрадуется-то!
На другое утро живот у Улле вовсе не болел. Он, как всегда, стоял у калитки и ждал нас. Он засмеялся, и во рту у него мы увидали между верхними зубами большую дырку.
— Это ты, Лассе, вырвал зуб? — спросил он.
И мы рассказали ему, что тоже были у него в комнате. А Улле засмеялся. Когда мы сказали ему, что он говорил во сне, Улле захохотал еще громче. Он так радовался, что даже подпрыгивал по дороге в школу. И поддавал ногой все камни на дороге. А потом сказал:
— Вообще-то, не так уж трудно вырвать зуб.
— Легко, если под наркозом, — ответил Лассе.
И мы решили рвать друг другу зубы по ночам.
Ну, ясное дело, те, которые шатаются.
Когда мы пришли в школу, Улле первым делом подошел к фрёкен, разинул рот и сказал:
— Поглядите, фрёкен, а я вырвал зуб.
— По правде говоря, это я его вырвал, — пробормотал Лассе, сидя за партой. Но фрёкен его не услышала.
Мы с Анной сами не знаем, что делаем
Мы с Анной нашли одно место за пивоварней, там, где растут первые голубые подснежники. И потом у нас еще есть другое место, где растет гусиный лук. А белых подснежников у нас на выгонах полно, все полянки ими усыпаны. Мы рвем гусиный лук, голубые и белые подснежники. Если держать под носом букетик цветов и нюхать их, то, даже закрыв глаза, знаешь, что пришла весна.
У нас с Анной есть еще одно весеннее местечко — глубокая канава. У нас там есть два ящика из-под сахара, и мы сидим на них. Вокруг нас бурлит вода, а мы не мокнем. Ну, мокнем, но не очень. Вдоль канавы растет черемуха. Кусты черемухи густые-густые, и мы будто сидим в зеленой комнате. Мы забираемся туда довольно часто. Мне это место очень нравится, особенно когда черемуха цветет, солнце светит, а в канаве бурлит вода. А вот Бритта этого не понимает. Один раз, нынче весной, когда мы с Анной там сидели, Бритта сунула в кусты голову, увидела нас в канаве и спросила:
— А что вы тут делаете?
Мы с Анной поглядели друг на дружку и подумали: «Мы сами не знаем, что делаем».
Мы и вправду не знали. А Бритта пошла и сказала, мол, раз не знаешь сама, что делаешь, то и делать это ни к чему. Лучше заняться чем-нибудь другим. Но мы с Анной остались там, хотя и не знали, что делаем.
У нас в канаве растет первоцвет и золотой цветень[28]. Я придумала, будто я — принцесса Гулльпудра. Тогда Анна сказала, что она — принцесса Гулльвива.
— Добро пожаловать в мой зеленый дворец, — сказала я.
— Пожалуйте вы в мой зеленый дворец, — подхватила Анна.
Мы начали спорить, чей этот зеленый дворец. Но я придумала, что Гулльпудра и Гулльвива — сестры-близнецы и живут каждая в своем крыле дворца.
Ах, зеленый мой дворец,
ах, бурливая река, —
сказала Анна голосом, каким она говорит, когда мы с ней играем. И я тоже сказала:
Ах, зеленый мой дворец,
ах, бурливая река,
и воткнула в волосы веточку черемухи. Тогда Анна тоже воткнула веточку себе в волосы.
— Ах вы, белые цветы, — сказала я. И думала, что Анна скажет то же самое. Но она сказала:
— Ах вы, мои белые-белые… кролики.
— Какие кролики? — спросила я.
— Мои заколдованные кролики, — ответила Анна.
Она сказала, что у нее в зеленом дворце есть золотая клетка, в которой живут два маленьких заколдованных кролика.
— Ха-ха! — подразнила она меня. — А у тебя таких нет.
Но тут я увидела маленькую лягушку, которая сидела на краю канавы, и сказала:
— Ах ты, моя волшебная лягушка!
И поймала лягушку. Ведь все знают, что почти все лягушки — заколдованные принцы. Ну, ясное дело, в сказках. И Анна это знала. Она позавидовала моей лягушке.
— Ой, дай мне ее немножко подержать, — попросила Анна.
— Держи своих белых кроликов, — ответила я. Но Анна стала клянчить, чтобы я дала ей хоть на минутку подержать лягушку. И я позволила.
— Подумать только, а вдруг это в самом деле заколдованный принц? — сказала Анна.
— Это черемуха тебе в голову ударила, — ответила я.
Но тут я призадумалась. Может, у меня тоже голова закружилась. Ведь нагретые солнцем цветы черемухи так сильно пахли. И я вдруг подумала: кто знает, может, это и в самом деле заколдованный принц? Ведь в то время, когда были заколдованные принцы, жили и обыкновенные лягушки, вовсе никак не принцы. И тогда, может быть, какого-нибудь заколдованного принца нарочно оставили, чтобы люди думали, будто он лягушка. И если ни одна принцесса не захотела поцеловать его, он так и остался лягушкой навсегда. Даже после того, как все сказки кончились. И его, бедняжку, забыли здесь, у нас, в Буллербю, в канаве. Я спросила Анну, верит ли она в это, и она поверила.
