Полиен Яковлев - Первый ученик
«Что за комедия?» — думаю я и опять ничего не понимаю.
Сели все. Швабра и говорит маме: «А мы вот пришли к вам своего воспитанника проведать-с».
«Спасибо, — отвечает мама, — спасибо». А я думаю: «Знаю я это «проведать». Не проведать пришли, а пронюхать, как я живу». Но меня все-таки поражает, почему, накрыв наше собрание да еще с Добролюбовым, Швабра помалкивает. Думаю: «Пока что сопру-ка я книжку да спрячу». Я к столу этак бочком, бочком и только за книжку, а он на меня и уперся глазами. Я делаю вид, что ничего не замечаю и, как ни в чем не бывало, этак небрежно раскрываю книгу и… Ты не поверишь, Лихов. Книжка-то — «Робинзон Крузо»! Тут я и понял. Это значит, пока я впускал гостей, Федька Долгополов успел взять Робинзона, который как раз валялся здесь на столе. «То-то, — думаю, — они так спокойны и даже сами сунули книгу в руки Швабре». И история с днем рождения мамы стала мне вдруг понятна. Я и повеселел! И такой меня смех разобрал! Я как фыркну! И все как фыркнут! Швабра надулся. Видит, что дело не чисто, а придраться не к чему. Сидел он, сидел, кусал губы… Встает.
«Все-таки, — говорит, — неудобно-с так поздно собираться-с. Против правил-с». А мама: «Ну, уж вы не сердитесь. Молодежь пришла меня поздравить. Ведь это бывает раз в год».
А я думаю: «Вот история! Еще чего доброго вообразит, что мы пирогов напекли». А мамино рождение было ровно месяц тому назад, а в этот день, кроме хлеба да чая, у нас ничего не было.
Смотрю: прощаются. Мама их проводила, и они ушли. Ну, брат, и нахохотались мы потом. А когда насмеялись досыта, Аня Шурупова вытаскивает из-за передника Добролюбова и кричит: «Чтение продолжается!»
Рассказав эту историю, Лебедев вздохнул.
— Как видишь, собираемся, читаем, спорим… Но все это не то, — сказал он. — Мне хотелось бы не только читать и спорить, но и что-то делать. Разве можно мириться с таким произволом, как у нас в России? В гимназии тоже черт знает что творится. Какой-то казарменный режим, слежка…
— А тебе известно, что в городе делается? — спросил Лихов.
— Кое-что слышал. Были беспорядки в литейных мастерских?
— Да. Вот что, Лебедев, если тебе так хочется работать, есть работа. Подходит Первое мая.
— Так.
— Ну вот. Надо помочь.
— Что же можем сделать мы, гимназисты?
— А как ты думаешь?
Шагов пятнадцать прошли молча.
— А ты вот что, — сказал наконец Лебедев, — вопросов не задавай, говори мне прямо — что надо?
— Принять участие в маевке.
— Как?
— В день Первого мая вместе с рабочими отправиться за город. Понимаешь?
— Понимаю.
— Вот и отлично. Надо и гимназисток старших классов втянуть.
— Конечно. Постой, — вдруг сказал Лебедев, — мы уже, кажется, на окраине города. Гляди-ка вон уже кладбище видно. Повернем-ка обратно.
На обратном пути они договорились обо всем подробно. Кроме того, Лебедев рассказал Лихову о гимназии, о том, как ему запретили репетиторствовать, о товарищах. Лихов, в свою очередь, посвятил Лебедева в жизнь рабочих, с которыми он все тесней устанавливал связь.
Когда они остановились на перекрестке, их внимание привлек человек… Он только что вышел из пивной, откуда неслись бешеные звуки гармоники, пьяные песни и брань. Человек шел, опустив голову, и ветер рвал во все стороны его огромную пышную бороду.
— Математик, — сказал Лебедев, — и смотри-ка, того… подвыпивши…
— Да, — ответил Лихов, — но ведь он, кажется, уже не служит в гимназии.
— Уволили… Гляди, он сюда идет, к нам…
Когда Адриан Адрианович поравнялся с ними, Лебедев вежливо снял фуражку. Поклонился и Лихов.
— А, это вы, Лихов…
— Я… Узнали?…
— «Узнаю коней ретивых по их выжженным таврам», — продекламировал Адриан Адрианович.
Он остановился и долго молчал. Потом вдруг протянул руку Лихову и сказал:
— Желаю вам!..
Посмотрел на обоих и, понизив голос, добавил:
— Не следовать моему примеру.
Когда он ушел, Лебедев сказал Лихову:
— А жалко человека. Доканали-таки его.
— Жалко-то жалко, — ответил Лихов, — но как можно дойти до такого унизительного состояния? Нет, уж лучше погибнуть в борьбе, чем кончить так, как Адриан Адрианович. Верно, Петя?
— Верно, — ответил Лебедев. — Верно. Не сдадимся, Лихов.
Договорились о дальнейших свиданиях и распрощались.
Домой Лебедев пришел поздно и рассказал матери о свидании с Лиховым, но о взятом на себя поручении промолчал. И не потому, что боялся мать, а просто не хотел ее тревожить.
А Лихов, подойдя к воротам своего дома, заметил на противоположной стороне улицы одиноко стоящую подозрительную фигуру. Однако он спокойно вошел во двор.
Человек постоял еще минут десять и, посмотрев украдкой на номер дома, быстро исчез…
Сеанс Жоржа Буцкина
Перевалив кое-как в пятый класс, Корягин вдруг почувствовал себя взрослым, перестал стричься под машинку, отпустил «ежика» и купил бритву.
Брить, правда, было нечего, но Корягин усердно мазал верхнюю губу керосином, полагая, что от этого должны скоро появиться усы. Он часто доставал из футляра бритву, тщательно вытирал ее носовым платком и пробовал острие на ногте.
Изменил он и свое поведение. Ему уже стало неинтересно скакать козлом и лазить под партами. Гораздо интереснее было покурить в уборной и послушать, что старшеклассники говорят о политике, о гимназических порядках, об учителях.
Он по-прежнему дружил с Медведевым, но все чаще и чаще вступал с ним в споры, уговаривая держать себя солидней и опрятней одеваться.
— С тобою рядом по улице ходить стыдно, — сказал он как-то Медведеву. — Погляди — ты на ведьму похож.
Медведев, действительно, ходил растрепанным, со сбитой на затылок фуражкой и считал это особым шиком, воображая, что своим внешним видом он наносит решительный удар бездушному гимназическому режиму.
Сегодня в конце большой перемены он заспорил было с Корягиным, как вдруг его внимание привлек Попочка, вышедший из учительской с большой разноцветной афишей в руках. Афишу он приколол к стене, и не прошло минуты, как вокруг нее столпились гимназисты. Перебивая друг друга, они читали ее вслух.
Афиша гласила о том, что завтра, в воскресенье, проезжий фокусник и угадыватель чужих мыслей Жорж Буцкин даст в помещении гимназии свой блестящий сеанс и при этом покажет ряд изумительных номеров: сжарит в шляпе яичницу, проглотит живого кролика и заставит на глазах публики распуститься розу, и что сеанс будет исключительно для гимназистов, и господ преподавателей.
Читая афишу, малыши бурно выражали восторг, а старшеклассники иронически покашливали и острили.
Однако на другой день и те и другие принесли по двугривенному, и не успела окончиться в церкви служба, как все ринулись в зал.
К великому удовольствию старшеклассников, на сеанс привели и гимназисток. Щеголяя белизной накрахмаленных фартучков, они входили попарно и быстро заняли всю левую половину зала.
По правую рассадили гимназистов.
В проходе между рядами остановились Попочка и классная дама, прозванная гимназистками Гусеницей.
Ha Попочке и Гусенице, прежде всего, лежала обязанность заботиться о том, чтобы гимназисты и гимназистки ни в коем случае не подходили друг к другу.
— Не вертитесь, глядите прямо перед собой, — шипела Гусеница, подходя то к одной, то к другой гимназистке.
— Боюсь, Минаев, что шея у вас заболит, — язвил Попочка. — Глядите-ка лучше прямо перед собой.
— Шея болит у того, кого бьют по шее, — спокойно сказал Минаев и переглянулся с товарищами.
— Го-го-го! — захохотали те. — Интересно, кто же это заслужил, чтобы его по шее стукнули?
— Да уж, наверное, есть такой, — многозначительно заметил Лебедев.
Но остроты прервал директор. Он вошел в зал вместе с начальницей гимназии, отцом Афанасием, Шваброй и другими преподавателями. Все они расположились в первом ряду.
— Аполлон Августович, — спросил на ухо батюшка, — а этот фокусник, простите, не из шарлатанов ли каких? Я как-то видел одного фокусника, так тот, действительно, был виртуоз. Такая, знаете ли, ловкость рук… На глазах публики разорвал бубновую даму, зарядил ею пистолет, выстрелил в стенку и…
— Дело не в фокусах, — перебил директор. — Наша задача — отвлечь учащихся от улицы, от тех безобразий, которые творятся там.
— Совершенно верно, — согласился батюшка. — Времена настали не те, что давнопрошедшие. Фабричный люд больно поразнуздался. Того и гляди, с красным флагом пойдут по городу.
— Вот именно, — сказал директор, — а Лебедевым, Минаевым и прочим это большой соблазн.
— Поистине большой. Понимаю, Аполлон Августович, — улыбнулся батюшка. — Следовательно, в том-то и фокус, чтобы отвлечь на фокус…
Ему так понравился каламбур, что он наклонился к начальнице и повторил его, несколько видоизменив:
