Николай Шундик - На Севере дальнем
— Пусть будет что будет! — решительно заявил Чочой, устремляясь к двери.
Он выбежал из хижины негра и бросился в ярангу Гоомо.
Джим и его сынишка долго молчали, как бы прислушиваясь к тому, что происходит во внешнем мире, в том проклятом мире, где так много тревог и горя у простого человека, и особенно, если этот простой человек имеет черный цвет кожи.
Тихо было в хижине, настолько тихо, что Том вдруг услышал, как шуршат жуки, которых он насобирал в коробку из- под консервов.
— Том, иди ко мне, — послышался ласковый голос отца.
Том вздрогнул, подошел к отцу.
Джим посадил сынишку на колени, закрыл глаза и принялся покачиваться взад и вперед. Том подумал, чго отец сейчас будет петь. Так оно и вышло: старый Джим запел. Трудно было назвать это песней — столько боли, столько обиды и ненависти было в голосе негра!
«Странные плоды раскачиваются на деревьях, — говорилось в песне. — Странные черные плоды. Хищные птицы клюют их, а ветки деревьев, на которых висят они, обагрены кровью. Странные черные плоды раскачиваются на деревьях...»
Том слушал песню отца, и порою сам подпевал ему тихонько. В его задумчивых прекрасных глазах была видна вся его детская душа, глубокая, чистая.
У двери послышались шаги. Джим умолк. Дверь отворилась, и на пороге показалась богатырская фигура Гоомо. Нагнувшись, он шагнул в хижину, а за ним вошел и Чочой.
Гоомо минуту стоял неподвижно: его поразили глаза Тома. Тяжело вздохнув, он вытащил из-за пазухи трубку, раскурил ее и протянул Джиму. Затем, положив свою огромную руку на голову Тома, он скупо улыбнулся и сказал:
— Собирайте-ка с Чочоем инструменты отца в мешок.
Джим хотел что-то возразить, но Гоомо предупредил его:
— Как хочешь, но если ты и Том останетесь здесь и эти звери нападут на вас ночью, я вынужден буду прийти сюда, и тогда кто его знает, чем все это кончится. Не лучше ли вам перебраться к моему очагу?
— Ну хорошо, хорошо, — сдался старый негр. — Я слишком давно знаю тебя, Гоомо: ты действительно не сможешь спокойно уснуть, если мы с Томом на ночь останемся в нашей хижине.
Постепенно наступили сумерки. Зловещая тишина нависла над поселком Кэймид. Эскимосы и чукчи, узнав о предстоящих событиях, поглядывали в сторону массивного креста, вкопанного американцами в землю, и на всякий случай заряжали свои винчестеры. Они уже знали, как люди в белых балахонах бесчинствуют над неграми.
Когда поселок Кэймид совершенно погрузился во тьму, у дома Кэмби послышались громкие голоса, сердитые окрики, команда. Громче всех выделялся голос самого мистера Кэмби.
— Зажечь факелы! — приказал он.
Во мраке замерцали слабые огоньки. Вскоре они загорелись ярче, заколыхались нестройным рядом. Багровые отблески факелов смутно осветили около десятка людей в белых балахонах.
У креста факельное шествие остановилось. Прошло минут десять, и вот, извиваясь, пламя поползло снизу вверх по кресту, облитому черной смолой. Оно разрасталось; красные с черной копотью языки рвались в чернильную тьму.
Люди в балахонах, размахивая факелами, пошли в каком-то диком танце вокруг пылающего креста, и в тот же миг послышались ругань, визг, свист, улюлюканье.
Громко лаяли в поселке возбужденные собаки.
Слышались сдержанные голоса эскимосов и чукчей, наблюдавших дикую пляску белых балахонов. Люди собирались группами и с тревогой говорили о том, что времена становятся все хуже и хуже, что страшные обычаи богатых американцев пришли и сюда, на самые далекие берега Аляски.
Собралась отдельно группа и тех американцев, которые ненавидели Кэмби и его друзей. Здесь тоже слышались слова тревоги.
А люди в балахонах продолжали бесноваться.
— Выходи сюда, черномазый хромоногий Джим! — кричали они. — Выходи, черная свинья! Мы тебе и вторую ногу на деревянную колотушку сменим!
Яранга Гоомо стояла метрах в двухстах от хижины негра. Крепко сжимая винчестер, Гоомо сурово смотрел в ту сторону, где бесновались куклуксклановцы.
Старый негр и его сын, крепко прижавшись друг к другу, лежали на мягких оленьих шкурах и с ужасом глядели на пылающий черный крест и белые балахоны.
Чочой лежал рядом с Томом. Обхватив его худенькие, дрожащие плечи, он тихо приговаривал:
— Ничего, ничего, Том, они сюда не придут... Мой дядя не пустит их сюда. Он сильный, очень сильный и метко стреляет.
— Выходи сюда, грязный негр! — донесся чей-то хриплый возглас.
— Мы хотим тебя предупредить! — взвизгнул кто-то другой.
— О чем, о чем вы меня хотите предупредить? — полушепотом спрашивал Джим. — Что я вам плохого сделал?
Один из белых балахонов отделился, пошарил рукой на земле и, вернувшись к кресту, швырнул что-то в хижину негра. Послышался звон разбитого стекла.
Гоомо вскочил на ноги. Джим тоже встал. Он схватил руки Гоомо, сжимавшие винчестер, и умоляюще сказал:
— Успокойся, Гоомо! Не ходи туда. Пусть они бьют стекла. Если останусь жив, вставлю новые. У меня где-то там, на чердаке, были осколки стекол...
Крест постепенно догорал. Когда он совсем потух, белые балахоны выстроились и, подняв горящие факелы, с дикой бранью и свистом обошли вокруг хижины негра. Убедившись, что хижина пуста, они направились к дому Кэмби.
Когда наступила тишина, Гоомо повесил на перекладину в яранге своей винчестер и сказал:
— Ну что же... кажется, на сегодня они успокоились. Давайте вскипятим чайник и попьем чайку.
Тускло горел костер в яранге. Над костром на железном крюке висел чайник. Том и Чочой лежали рядом на оленьей шкуре; утомленные, они дремали. А старый Джим смотрел на костер и говорил о том, что ему с сыном нужно отсюда уходить, чтобы спастись от дикой расправы.
— Но куда? — Он беспомощно развел руками. — Разве есть на этой проклятой земле хоть один уголок, в котором можно было бы жить спокойно чернокожему человеку?
— Скоро пойду и я. Поброжу по другим поселкам, — отозвался Гоомо, — поищу такое место, где можно охотой заниматься, где нет поблизости вот этих балахонов. Если найду такое место, Чочоя заберу и вас с Томом к себе приглашу.
— Нет, такого места тебе не найти, — со вздохом сказал Джим.
— Попробую поискать, — невесело ответил Гоомо, поправляя в костре головешки.
ГИБЕЛЬ ТОМА
Через несколько дней после тревожной ночи Гоомо действительно ушел на поиски другого места, куда можно было бы перебраться с негром. Ушел и Джим на несколько дней в соседние поселки в надежде найти там заработок. Чочой и Том остались у чукчи Таичи.
Хижина Джима стояла по-прежнему с выбитым окном, безлюдная, жалкая. Том и Чочой иногда забирались в нее и долго оставались там, изобретая одну игру за другой. Часто они брали с собой и Очера. Очер любил своих маленьких друзей. Он позволял делать с собой все, что приходило им в голову.
Как-то мальчики нарядили Очера в нечто похожее на юбку, сделанную ими из старого мешка, и в рваную шляпу Джима, найденную под кроватью. Пес не противился. Мальчики проверили, не слишком ли туго завязаны тесемки, придерживающие юбку и шляпу на Очере, а затем попросили его встать на задние лапы, пройтись по полу. Очер с видимым удовольствием выполнил просьбу: ступая только задними лапами и смешно пригнув передние, он пошел, лукаво поглядывая то на Чочоя, то па Тома. Мальчики от души смеялись. И вдруг у разбитого окна послышались голоса. Чочой и Том вздрогнули, повернулись к окну и увидели сыновей Кэмби.
— Слушай, Дэвид, а мы с тобой забыли об этой чудесной собаке! — воскликнул Адольф.
— Ну что ж, не поздно и вспомнить, — отозвался Дэвид.
Чочой, обхватив Очера за шею, забился в угол. Рядом с ним встал его друг Том. Оба мальчика с затаенной ненавистью смотрели на непрошеных гостей.
— Как звать собаку? — со своей недоброй ухмылкой спросил Дэвид.
Мальчики молчали.
— Я вас спрашиваю, черномазые, как звать собаку? — повторил вопрос Дэвид.
Чочой плотнее прижался к стене, а Очер угрожающе зарычал, оскалив свои крепкие белые клыки.
— Нам с тобой ее не увести. Надо напомнить отцу, чтобы он распорядился доставить собаку к нам во двор, — сказал Адольф.
— Я никому не отдам Очера! — заявил Чочой.
— Что?! — изумился Дэвид.
Он вошел в дверь и сделал шаг вперед к мальчику, но тут снова зарычал Очер.
— Пойдем отсюда, — сказал Адольф. — Ведь это хижина грязного негра.
Но, прежде чем выйти из хижины, Дэвид сказал, отчетливо выговаривая каждое слово:
— Ты, Чочой, помни: дядя твой далеко, а у нас с Адольфом характер решительный...
Чочой молчал.
Когда сыновья Кэмби ушли, мальчики сняли с собаки шляпу и юбку и горестно задумались, не зная, что же им делать.
— Может, дядя Гоомо скоро вернется, — неуверенно сказал Чочой. —Н ам бы только до его прихода спрятать куда-нибудь Очера.
