Владимир Великанов - Стригунки
— Поликарп Александрович, мне надо с вами поговорить.
Увидев, что Вася волнуется, Поликарп Александрович встревожился: «Уж не случилось ли чего-нибудь?»
Учитель предложил зайти в свободный класс. Просматривая наброски Фатеева, которые перечерчивали его ученики, Поликарп Александрович понял, что Васин отец в математике не силен и вряд ли сможет довести до конца свой проект. Поэтому Васина просьба помочь отцу обрадовала учителя.
— Напомни-ка мне адрес, — сказал учитель, — сегодня в три приду к вам. Скажи папе, что я с удовольствием помогу ему, если, конечно, у меня хватит для этого знаний. Ведь я все-таки не инженер.
…И вот Климов беседует с отцом.
Васю терзает желание узнать, о чем Поликарп Александрович говорит с ним.
«Подслушивать разговор нельзя, посмотреть издали можно», — решил Вася и вмиг очутился на дубке, стоявшем напротив окна, шагах в двадцати.
Севка, прохаживаясь под деревом, тоже умирал от нетерпения и любопытства.
— Что они там делают-то?
— Уйди, а то… — пригрозил Вася.
Но Севка не уходил.
Незаметно спустились сумерки. Забыв в пылу разговора о своем несчастье, Иван Дмитриевич хотел включить свет. Он приподнялся на култышках, и это вернуло его на землю.
— Да, трудновато будет мне… — вздохнул он.
— Поможем, Иван Дмитриевич, — сказал учитель. — Не подумайте, что я боюсь работы, но не лучше ли осуществлять ваш проект в заводском конструкторском бюро? К вашим услугам там будут прекрасные специалисты, целый штат чертежников…
— Нет, Поликарп Александрович, — вздохнув, ответил Фатеев. — Все, о чем я рассказал вам, — сырье. Это еще не детали, а заготовки. Прежде чем показать людям, их надо точить и точить. Да, кроме того, какое конструкторское бюро будет этим заниматься? Наш завод кирпичный. Приди я к нашим с проектом новой печи, с прессом или с сушилкой — сразу ухватятся. А тут электричество, термоэлементы. Не тот профиль.
— Это-то оно так, конечно, — подумав, ответил Поликарп Александрович. — Только все-таки надо поискать путей. Что же, пока начнем своими силами.
Иван Дмитриевич принялся собирать разбросанные по кровати чертежи.
— Да, еще одно дело, — сказал он. — Так сказать, отцовский разговор у меня к вам.
— Васей чем-нибудь недовольны?
— Да нет, на своего Ваську не жалуюсь. У меня будто еще один сын объявился. Птаха такой есть. Ко мне приходит.
— Птаха? К вам?
— Он и кирпичи монтировал и теперь вот чертит.
— И давно?
— Да уж месяц будет. Сначала я им особенно не интересовался. Ходит и ходит. Как все. Атаман, вижу. Бывают среди ребят такие. А потом с этим самым Птахой по душам разговорился. Оказывается, он школу не посещает. Что, думаю, за история? Он мне все и рассказал: как завуч — он ее Варварой называет — его отца-фронтовика хулиганом назвала, а он ее за это — дурой. Ну, потребовала завуч мать в школу. А он парень гордый. Мать у него тоже такая. Так и получилось, что мальчишка от школы отбился. Между тем Миша к ребятам, к коллективу тянется. Тошно ему одному… И учиться он хочет…
— Что ж мне ребята ничего о Птахе не сказали?
— Не велел он, наверно.
— Да, наверно. Они Птаху слушают. И даже, скажу вам, уважают. Я за ним охочусь тоже. Скрывается, и конец. Как бы мне так подгадать, чтобы здесь, у вас, его как бы невзначай встретить?
— Ходить будете, непременно встретите. Только говорить с ним на полном серьезе надо.
…Учитель вышел от Фатеевых, унося общую тетрадь с записями Ивана Дмитриевича.
Глава пятидесятая
Дня через два Поликарп Александрович случайно встретил Птаху на улице, недалеко от дома Фатеевых.
— Миша, — строго сказал Климов, — почему ты не ходишь в школу?
— К вам бы пошел, а к Варваре Леонидовне не пойду.
— Так вот, слушай: в школу пришла повестка из милиции. Тебя могли бы судить, и приговор был бы не сладкий. Но тебя отстояли — и, как ты думаешь, кто? Так вот знай: Варвара Леонидовна!
— Кто? — Птаха растерялся.
А Поликарп Александрович повернулся и пошел к дому Фатеевых.
Глава пятьдесят первая
День ото дня зима все решительнее заявляла о своих правах. На пустырях и огородах снег уже лег. На улицах и площадях асфальт оставался чистым лишь благодаря стараниям дворников.
Медлительность стекольщика, вставлявшего стекло, раздражала Инну, и она уже раскаивалась, что по просьбе матери пригласила его.
«Еще один день прожили бы и так и не замерзли бы», — думала она.
С минуты на минуту должна была прийти Наташа Губина, и присутствие постороннего человека при разговоре, который предстоял, никак не входило в расчеты Инны.
Она вспомнила все обстоятельства и события, предшествовавшие приходу к ней Губиной.
В сторону стенгазеты, к которой Наташа приколола адресованное ей якобы от Олега письмо, без трепетного страха Инна смотреть не могла. Хотя письмо переписывала не она, а Сорокина и то не своим почерком и ей, Инне, нечего было опасаться разоблачения, письмо отравляло ее существование, ту радость, которую принесло опубликование ее стихов в «Пионерской правде».
Шли дни, а письмо продолжало висеть. Пятиклассники, которые сменяли седьмой «А», изрядно заинтересовались письмом, и кто-то из них в углу письма нарисовал голубка, несущего в клюве конверт, на котором было написано: «Любовь». Письмо, конечно, прочитали и учителя. На пятый день письмо исчезло. (Его снял Олег Зимин.) Все гадали о том, кто снял письмо, и подозрение пало на Инну.
Чтобы на нее не так косо смотрели одноклассники, Инна попросила Колю Никифорова дать ей работу, какую выполняют все, помогая отцу Фатеева.
Коля сказал, что задание даст или Поликарп Александрович, или сам Фатеев. Так как классный руководитель уже ушел, Инна подошла к Васе и попросила после уроков отвести ее к его отцу, потому что она тоже хочет ему помогать.
Просьбой Евстратовой Вася был удивлен не менее Никифорова. Смущаясь, как Инна посмотрит на его скромное жилье, Вася повел ее к себе домой.
В фатеевском дворе они встретили Поликарпа Александровича.
— Вы тоже здесь живете? — спросила Инна, уступая дорогу учителю.
— Нет, Инна, я здесь не живу, а возвращаюсь от отца Фатеева. Я ему тоже помогаю. Чем я хуже вас? — Поликарп Александрович улыбнулся. — Ты, Вася, иди. Инна тебя догонит.
Когда Вася ушел, Поликарп Александрович внимательно посмотрел на Инну и сказал:
— По тому, как ты ведешь себя в последнее время, мне кажется, Инна, что ты имеешь какое-то отношение к тем «любовным делам», которые несколько дней красовались рядом со стенной газетой.
Инна покраснела. Покраснела оттого, что Поликарп Александрович догадался, что письмо написано под ее диктовку, и всю эту историю он назвал «любовными делами».
Поликарп Александрович продолжал:
— Любовь — очень хорошее человеческое чувство, без которого трудно жить на свете. Только глупостей делать не надо.
Не требуя ответа, Поликарп Александрович ушел. А Инна, забыв, что ее ожидает Вася, проводив взглядом учителя, долго еще стояла во дворе.
На другой день во время первого урока на Наташину парту упала записка: «На перемене приходи в раздевалку. Мне надо поговорить. Инна».
Наташа явилась в условленное место.
— Наташа, — решительно сказала Инна, — то письмо написала я. Я виновата, и ты меня прости. Только мне хочется поговорить с тобой обо всем по-настоящему. Приходи ко мне домой после уроков. Как пообедаешь, так сразу и приходи. — И Инна протянула Наташе бумажку с адресом.
Инна искала сближения с Наташей, потому что видела в ней хорошую, настоящую подругу, которой у нее еще никогда не было.
…В дверь постучали. Вошла Наташа, весело стряхивая с воротника и рукавов шубки звездочки-снежинки. Инна бросилась раздевать гостью, и Наташа этому не удивилась. Раздевшись, она крепко пожала руку Инне.
Когда девочки вошли в комнату, стекольщик уже закончил работу.
— Ну что ж, хозяюшка, работа окончена, — сказал он.
Инна поспешно расплатилась и проводила стекольщика.
Вернувшись в комнату, она положила руки на плечи Наташе и сказала:
— Давай дружить!
— Что ж, давай! Только уговор, — улыбнулась Наташа.
— А теперь попробуем сыграть в четыре руки, — предложила Инна и пододвинула к пианино еще один стул.
Комната наполнилась музыкой.
Дружба! Как Инне хотелось иметь настоящую подругу! Разве можно назвать дружбой ее отношения с Сорокиной и другими девочками? Сорокина и ей подобные обожают ее за блестящие способности, за привлекательную внешность, подражают ей. Все это не то, думала Инна.
В дверь нетерпеливо постучали. Инна поморщилась от досады, что им мешают, и, продолжая играть, крикнула:
