Янис Яунсудрабинь - Белая книга
Но этим его еще больше раззадорил. Да это же не Яник, а сам черт лежит в мягкой колыбели.
— Ну, погоди у меня!
Я остановил колыбель, повернул на бок спеленатый сверток и отхлопал его по тому месту, где, по моему понятию, был его задок.
Малыш зашелся криком: наука впрок ему не пошла. Он строптивился по-прежнему. Тогда я стал подкидывать колыбель так высоко, что малыш в ней подскакивал. Должно быть, ему надуло полон рот ветра, потому что он ненадолго умолк и только испуганно таращил на меня глазенки.
— Глупый ты, — внушал я ему. — Разве бы я тебя наказал, если б ты слушался?
Мне стало его жалко. Я протянул руку и погладил крохотную головку. Но он сморщился и опять реветь. И тут я, отбросив всякий стыд и гордость, стал ему подтягивать. Когда мать Яника прибежала домой, нянька и подопечный громко ревели.
— Ай да мальчишки у меня, — смеялась она.
Я мигом вытер глаза. Вовсе не оттого плакал, сказал я, что не мог Яника успокоить, а просто всякие мысли пришли в голову, вот и взгрустнулось.
А Яник — ишь, гаденыш, — стоило матери до него дотронуться, тут же умолк. А когда она приложила его к груди, он сперва раз-другой пискнул, а потом стал сосать и так, за едой, уснул.
— Теперь ступай, побегай, — сказала мне Микова жена, уложив ребенка в колыбель. — Он поспит. Только далеко не убегай, а то не услышишь, когда проснется.
Опять все пошло хорошо. Я побежал на речку, сорвал две камышины, сделал из них уточек. Они у меня так славно плавали в омуте. Потом я бродил по кромке берега, присматривался, не вылезет ли рак из своей печуры.
Хозяйка полола огород. Я присел между грядками, и мы с ней поговорили о том о сем. Она спросила, держит ли моя мать овцу или поросенка, я ей обо всем рассказывал. Вдруг мы услышали, что Яник опять кричит, и хозяйка сказала мне:
— Ну, малый, беги скорей!
Понемногу я к работе привык, познакомился со всеми домочадцами, они со мной обходились по-доброму. И если никак не мог сладить со своим подопечным, то мне помогала хозяйка либо старая Прициха. Они делали малому соску. Нажуют черного хлеба с сахаром, завернут в льняную тряпочку, перевяжут тряпку ниткой, потом еще пожуют, чтобы примять соску, и сунут малышу в широко разинутый рот. Малыш тут же умолкал, принимался сосать, изредка похныкивая, и вскоре начинал дремать. Смотрю — он уже спит. Я переставал качать колыбель. Лишь иногда кончик соски подрагивал: это малыш посасывал ее во сне.
Жизнь моя в Осанах больше не казалась мне такой тяжелой, как вначале. И кормили меня лучше, чем дома. А все же, когда служба моя закончилась и я с заработанным двугривенным в кармане вернулся домой, мир показался мне светлей и радостней. Близилась осень, но даже летом солнце никогда меня так не грело. И все меня привечали. И мама стала поласковей. И вовсе она не состарилась за эту долгую, долгую разлуку.
РАСПОТЕХА
Когда мама еще была молодая, в их волости жил старик, которого все звали «Распотеха». Сотни раз слышал я, почему его так прозвали, но готов был про это слушать еще и еще. Особенно если иной раз заставят делать какую-нибудь скучную, однообразную работу, которая мне, ребенку, быстро надоедала. К примеру, когда мама сматывала пряжу для отделки варежек. Мне приходилось держать моток цветных ниток на руках, а мама сматывала их в клубок. Скучнее работы не придумаешь. Мама, бывало, сидит на своем черном стуле, у которого в спинке вырезано сердечко, а я стою перед нею, расставив ноги, и еще шире — руки, с распяленным на них мотком ниток, будто меня превратили в какой-то чурбак, сновалку или мотовило, которые можно вертеть как вздумается. Я даже порою поскрипывал, но маме и в голову не приходило смазать меня сальцем.
— Держи крепче! — только и крикнет, и я подымаю уставшие руки и развожу пошире.
— У меня же руки болят! — хнычу я.
— Ишь, неженка!
— Так ведь устали…
— Не прикидывайся! Нитки не отпускай!
— Тогда расскажи про Распотеху.
— Да уж сколько раз рассказывала.
— А я позабыл.
— Учись запоминать, что услышал. Ладно, расскажу, но больше не проси.
Я-то помнил этот рассказ, с первого и до последнего слова, но мне нравилось слышать его из материных уст, получалось, будто я мысленно ей подсказываю. И мама начинала:
— Давным-давно у Варны в Маркаданах ходил в пастухах один паренек. Уж и не знаю, откуда он у них такой взялся и как его звали, но только был он озорник и неслух. Как-то раз в обед — дело было под осень — велит хозяйка пастуху отвести козу на Кундаратский хутор к их козлу. Парень ворчит, ерепенится. Но хозяин обматывает козе вокруг рогов повод, сует пастуху в руку и приказывает не мешкать, воротиться поскорее, чтобы скотину выгнать ко времени. Делать нечего, пришлось идти. Вот дошел он до Кистеров, а там в саду наливные яблоки…
Тут мама заметила, что я глотаю слюнки, примолкла на миг, засмеялась.
— Ну да, — продолжала она, — такие приманные яблоки, что не мог он дальше ни шагу ступит!.. Но долго думая привязал козу к столбу изгороди на прогоне, а сам щель в ограде проделал и шмыг в сад. А кистер на крыльце сидит и вдруг слышит — вроде коза блеет. Схожу, думает, посмотрю. Иисусе Христе! На прогоне белая коза! В самый полдень! Кистера то в жар, то в холод бросает: поди знай… рядом кладбище… Но как увидел, что коза привязана, осмелился подойти. Коза как коза. Что за диво? «Эй, — кричит, — кто тут?» Никто не откликается. Нет так нет, уведу-ка, думает, к себе во двор. Стал ее отвязывать, а паренек испугался и как заорет с яблони:
— Не трожь Маркаданову козу!
Кистер с перепугу угрем юркнул в ту самую щель, что парнишка проделал, — садом домой скорей добежишь. И месяца еще не прошло, как схоронили на кладбище Маркаданову матушку, вот отчего на кистера такой страх напал. Но за оградой он оглянулся: коза стоит на месте и блеет без перестану. А парень увидал, как кистер в щель пролез, и не удержался, прыснул. А когда старик остановился, парень подумал, что все равно заметили, терять нечего, и давай кричать во весь голос:
— Эх, хорошо на кистеровой яблоньке! Распотеха!
Обернулся кистер и, увидев озорника, рассвирепел:
— А ну слезай, поганец! Пуц таузен![15]
Но парнишка рвет яблоки да хохочет. Поплевал кистер на ладони — и к нему. Забрался на нижний сук, а парень с ветки на ветку и вместе с градом яблок наземь. Запихнул еще несколько яблок за пазуху и шмыг через щель на прогон, отвязал козу и горушкой бегом домой. А кистер, сидя на нижнем суку, только крикнул да руками развел. Ну а прозвище «Распотеха» осталось за тем пареньком на всю жизнь до самой старости.
Клубок смотан. Руки мои опустились.
Как быстро!
ОТЫНЬ ИЗ ДАЛЬНЕЙ ШКОЛЫ
У учителя из дальней школы была черная кобыла, и все четыре ноги у нее были в белых «чулочках». Очень занятно это выглядело, когда она трусила рысцой: издали посмотришь — будто резвятся четверо белых щенков.
За лето я видал эту черную кобылу раза два. Она была очень смирная. Я подходил, гладил ей бока, мягкую шелковистую морду.
Говорили, что она слепая. Значит, меня она не видела ни разу.
С сыном наших хозяев Янисом, который был старше меня на восемь лет, мы дружили, даже очень дружили. Но стоило приехать в гости учителеву Отыню, дружба наша кончалась. Янис, бывало, тотчас обует сапоги, наденет шерстяные штаны, новый кафтан — словом, расфрантится вовсю. Ну, а я оставался, как был, в залатанной фуфайке, в холстинковых портках, босиком, с потрескавшимися ногами.
Янис с Отынем катали по крыльцу клети пушечное ядро, а я торчал на дровокольне и перекладывал полешки: только бы поглядеть оттуда, как ребята играют. А если подбирался к ним поближе, то Янис потихоньку бранил меня:
— Чего лезешь? Гостя постыдился бы! Глянь, фуфайка у тебя какая.
Немного погодя я подошел к ним без фуфайки, но и рубаха моя Янису не понравилась.
— Катись-ка ты отсюда!
Отынь разглядывал меня, словно диковину. А сам он походил на общипанного цыпленка: ноги длинные, голова большая, рот махонький, глаза что плошки и высоко над ними черные брови скобочками.
— Хи! Хи! — смеялся он мне вслед.
Чего ж ему не смеяться? Вон какие у него красивые башмаки, длинные черные носки, синие короткие штаны с золотыми пуговками у колен, синяя матроска и шапка с золотыми буквами на околыше.
«Погоди у меня!» — подумал я и пошел в нашу клеть.
Не прошло и минуты, как я уже сидел на лавке у стены дома — прямо напротив хозяйской клети и в полный голос читал сказки из школьной хрестоматии. Ну-ка, головастик, попробуй так! Но Отынь будто и не слыхал моего чтения.
Тут из дома вышла хозяйка:
— Чего это ты причитаешь, как нищий литвин?
Батюшки! Какая муха их всех укусила? Мои родичи сегодня тоже все то и дело привязываются:
