Алексей Ельянов - Чур, мой дым!
Как только в лесопарке начался покос, я передал стадо новому пастуху, а сам стал косить сено для нашей Зорьки. Весь день я косил на лесных полянах. Что ни взмах, то яркий букет. Он еще влажный от росы, еще и в нем жизнь, а ты уже продвинул правую ногу вперед, взмахнул — и новый букет. Азарт, сожаление и удаль в твоих руках и в душе.
Одному мне было не справиться с покосом, и тетя наняла двух помощников: парня и девушку. Девушка жила недалеко от лесопарка, на кирпичном заводе. Звали ее Стеша. А парня звали Герасимом. Он приехал в наши места недавно из Казахстана. Герасим был молодцеватый, с выгоревшим жидким чубчиком, с такими же выгоревшими, почти белыми ресницами, с нахальными глазами. Работал он вяло. Ел много. Разговаривал еще больше. Он был всем недоволен, на все презрительно помахивал рукой: мол, знаем, знаем мы это, и часто повторял свое любимое изречение: «Хочешь жить — умей вертеться». Меня он называл буржуем.
— И тетя твоя буржуйка, — пренебрежительно говорил он. — А скажешь — нет? Корова есть?
— Не корова, а телка, — поправлял я.
— А, знаем мы вас, — махал рукой Герасим и сплевывал. — Куры есть? Огород есть? Сад есть? Тетка на рынке каждый день калымит? Работников нанимаете? Чем не буржуи?
— Ничего у нас нет, — убеждал я. — Мы долг отдавали.
— Знаем вас! — опять отмахивался Герасим и спрашивал: — Для кого Советская власть? Молчишь, не знаешь? Для нас, для пролетариев, — и Герасим стучал кулаком в свою тощую грудь. — А таких, как вы, давно бы надо в Сибирь на поселение. Там много вашего брата. Я бы давно всех этих торгашей под зад коленкой или, еще лучше, к стеночке. Что, не согласен? Ты, видно, тоже к деньгам присосался.
Я впервые слышал такое и не знал, что отвечать. Мне было обидно за себя, за тетушку, и в то же время я думал: а может быть, он прав. Может быть, действительно мы кулаки, с которыми воевала Советская власть после революции. Я хорошо помнил книжку о пионере, которого кулак зарезал ножом, чтобы тот не выдал, где лежит припрятанный хлеб.
— Кулаки! Жлобы! — говорил Герасим, когда мы садились обедать.
Обед был скудным: щи в бидоне, молоко, по паре яиц, лук и хлеб.
— Вот старая карга, — расходился Герасим. — Тут вкалываешь, как вол, а она этой бурдой потчует. Да провались ты, чтоб я еще раз пошел к ней работать! — И он спрашивал меня: — Что, вы и дома так жрете?
— Всякое бывает, — отвечал я уклончиво.
— Выгораживаешь старуху? Да ты сам-то хоть раз в жизни жрал от души?
— Бывало, — опять неопределенно отвечал я и думал: нет, не бывало. Я еще ни разу не поел вкусно. Сытно приходилось часто, а вкусно нет.
— Вот выцарапаю у твоей старухи деньжат и тебя так накормлю, что век меня не забудешь. Ты, я вижу, парень хилый, тебя бабка тоже урабатывает в хвост и гриву. Не зевай, тащи у нее все, что можешь. Хочешь жить — умей вертеться, иначе труба!
Стеша приходила на покос после обеда. Она вытаскивала траву из леса и расстилала ее на горушке, на солнцепеке. Стеша была крупная, сочная, с полными розовыми губами. Ее короткие волосы завивались неестественно мелкими кольцами. Герасим оживлялся с ее приходом, сыпал сальными словечками, норовил сгрести девушку в охапку или ущипнуть. Стеша похохатывала в ответ на шуточки и беззлобно отбивалась.
Я делал вид, что не замечаю их возни, но меня все время непреодолимо тянуло желание наблюдать за Стешей.
Однажды Герасим заметил мои поглядывания на Стешу и спросил с ухмылкой:
— Чего зыришь? Нравится?
Я ужасно смутился и ничего не ответил.
— А ты не зевай, — сказал он. — Хочешь, она тебя поцелует?
— Да ну тебя! — сказал я, покраснев и все помахивая косой.
— Ладно, знаем мы вас, скромников, — и Герасим позвал Стешу: — Стешка, Стешка! Иди-ка сюда, дело есть.
Стеша обернулась, пошла с охапкой травы в нашу сторону. Я хотел бросить косу и убежать, но не сдвинулся с места. Было ужасно стыдно оставаться и еще стыднее бежать.
— Стешка, тут обучить кое-чему требуется… Он на тебя целый день глаза таращит. Влюбился.
— Дурак, чего парня смущаешь, — сказала Стеша и ушла.
— Ничего, обломаем! — весело закричал Герасим и тоже ушел.
Мне было не по себе от грубой откровенности Герасима, оттого, что каждое его слово, ухмылка, жест придавали нашим отношениям с девушкой стыдный и пошлый смысл.
Часов в пять дня мы начали метать высокие копны. Я стоял наверху, мне подавали Герасим и Стеша. Стеша держала над головой насаженное на вилы сено. Платье ее поднималось выше колен, и круглые крепкие ноги твердо ступали по скошенному лугу. Стеша подходила к копне и негромко выкрикивала:
— Принимай подарочек!
Ее круглое потное лицо светилось простодушием и лукавством, глаза смеялись. Я тоже негромко кричал в ответ:
— Хорош подарочек, давай еще!
Копны мы метали быстро, и все время Стеша играла со мной глазами, своим покрикиванием. Во мне распалялся какой-то мучительный и сладкий огонь. Я старался скрыть смятение. Я был горд, что девушка увлечена мною, а не Герасимом, и думал, что вот так, должно быть, начинается любовь у взрослых парней.
Когда работа подходила к концу, Герасим отозвал меня в сторонку и, дружески стиснув мои плечи, сказал:
— Ничего, брат. Мы ее обломаем, это как пить дать. Да ты не смущайся.
Вдруг он выпустил меня, заглянул в лицо, резко спросил:
— У тебя деньги водятся?
— Нет, — сказал я. — Я их все тете отдаю.
— Ну и дурак. Тебя старуха прижимает, понял? Ты ведь знаешь, куда тетка деньги прячет? Вижу, что знаешь. Да ты не стесняйся, деньги твои, кровные. — Белесые волосы Герасима и ресницы оказались почти перед самым моим носом. Он уже говорил напористо, не просто уговаривал, а приказывал: — Ты не буржуй, а пролетарий. Тебе нечего бояться за свои кровные. Принесешь полбанки, раздавим — и привет, Стешка наша.
— Нет, не хочу, — сказал я резко и отодвинулся от Герасима.
Подошла Стеша, спросила:
— Вы о чем тут, мальчики?
— Иди, иди, погуляй. Мы тут без тебя должны покалякать, — отогнал ее Герасим.
— Что, за бабу обиделся? — насмешливо спросил он меня, когда Стеша прилегла возле копны.
— Я ведь не для себя стараюсь, у Стехи сегодня день рождения, — уже шепотом сообщил Герасим и почему-то опасливо покосился на девушку. — Надо бы это дело спрыснуть, а твоя старуха за рваный рубль задавится.
— Почему это задавится? — обиделся я. — Вот пойду, скажу ей, что такой праздник, и даст сколько надо.
Герасим захохотал и протянул мне под самый нос три костлявых пальца.
— Вот такой кукиш дадут тебе твои жлобы. Попробуй-ка попроси.
Я чуть было не ударил Герасима, но сдержался и, круто повернувшись, бросил:
— Жди, скоро вернусь.
Я бежал к дому и думал, что надо проучить этого гада, ткнуть ему в нос поллитровкой. Пусть упьется, но узнает, что мы не такие… Сначала я был убежден, что тетя даст мне денег ради такого случая, но, приближаясь к дому, стал сомневаться. «Вряд ли я смогу быстро все объяснить. И потом, на водку, если бы на что-то другое… Возьму пока из своих, потом объясню», — решил я.
В дом вошел смущенный и встревоженный. Тетя готовила тюрю для кур.
— Ты чего не на покосе? — спросила она.
— Да так, забежал новые грабли взять, — соврал я.
— Хорошо, что пришел, останешься дома, — сказала она и быстро вышла на улицу с корытом, наполненным тюрей.
«Ну, смелее. Действуй. Какое же это воровство? Я просто возьму свои деньги, а потом объясню. Тетя даже не заметит, так их много в узелочке. Нет, что я? Совсем очумел? Да я же возьму всего ничего, только на пол-литра. Для дня рождения».
Я подбежал к часам и вытащил узелок с деньгами. Пачка была плотной и тяжелой. Я выдернул купюру и опустил ее за пазуху.
Послышалось шарканье валеночек. Наспех завязал узелок, положил его на прежнее место и, как ни в чем не бывало, стал прохаживаться по комнате. Вошла тетя.
— Они там и без тебя управятся, — сказала она. — Мы им платим немало.
— Нет, что вы. Там знаете сколько работы! Им без меня никак, — испуганно возразил я.
— Управятся, управятся, — твердо сказала тетя. — А тебе и здесь работы найдется. Дядя отпросился, чтобы дрова заготовить. Поможешь ему. Пока погуляй, а потом вернешься.
— Я на пруд пойду, ладно? — А сам подумал: «Побегу скорее туда, они меня там давно ждут».
Выскочил из дому и побежал. Домчался до магазина, увидел очередь, знакомые лица. Растерялся. Мне еще никогда не приходилось покупать водку. В нерешительности я потоптался на крыльце, узнал, кто последний.
Очередь подвигалась медленно, с раздражением и тревогой я отсчитывал каждую минуту. Чем дольше стоял, тем все более стыдной и никчемной казалась мне затея с поллитровкой. Утешал себя только тем, что смогу поразить Герасима нашей щедростью и подарить Стеше в день рождения конфет граммов триста или даже пятьсот.
