Лидия Будогоская - Повести
Миронов свернул направо — идет по узкой тропинке к лесу.
Сначала тут одни низенькие редкие елочки попадаются. Потом деревья все выше, все гуще. Вот уже и совсем густой сырой лес. Вышло солнце из-за грязной тучи и все осветило. Можно подумать, что в лесу лето.
Еще дальше прошел Миронов по узкой тропинке. Лес опять начал редеть. Вот глубокий лесной овраг. На краю оврага куча битых камней, кирпича, обгорелые балки и почти целое каменное крылечко с колонками. Это тут дача была, ее разбило грозой.
В овраге светлый ручей. А по ту сторону — горелый черно-рыжий лес.
Миронов кинул сумку на землю и присел на камень у оврага отдохнуть. Сел и не встает. Смотрит, какие от солнца в лесу просветы, как на дне оврага бежит ручей по желтому песчаному дну. Уж очень хорошо здесь. Воздух легкий. Даже в груди стало просторнее.
А что, если и не уходить отсюда? Остаться тут жить, совсем одному. Больше ничего не надо. Пить из этого ручья. Прямо ладошкой зачерпывать прозрачную воду. Есть захочется — можно ночью на огород пробраться, картошку подкопать. Тут за лесом есть большая деревня Крупелицы. Наберешь полный карман картошки, да и пеки ее тут же на костре. А спать можно под крылечком разрушенной дачи.
Оглянулся Миронов на крылечко, да так и замер.
Из-за колонок медленно поднимается с земли огромный серый человек в холщовом балахоне. Поднимается и взваливает на плечи мешок.
Это директор свежего воздуха.
Видно, он спал под крыльцом и только сейчас проснулся. Глаза у него заплывшие, заспанные. Вот повернул он голову и уставился на Миронова мутными глазами.
Миронов вскочил, схватил свою сумку и кинулся бежать, царапая лицо о сучья, стряхивая себе на голову холодные капли с ветвей. Отбежал немного и остановился за густой елкой. Смотрит из-за дерева назад. А директор свежего воздуха уже повернул к нему свою широкую спину и спокойно, как будто и не видел Миронова, спускается в овраг. Земля осыпается у него из-под ног. Трещат и ломаются сучья. Будто не человек, а медведь идет. И не поверишь, что жил он когда-то в доме, как люди. Да еще так богато жил. Говорят, что у него два повара было, два кучера, приказчики, конторщики. А за столом ему лакеи прислуживали, все подавали, убирали. А он только сидел и ел. Про это тетка Горчица рассказывала.
А что он теперь ест? Тоже, наверное, чужую картошку подкапывает и воду из ручья ладошками пьет. Съежился Миронов, запахнул жар-жакет и побрел дальше.
Нет, в лесу не лето. Хоть и брусничник зеленый кругом, и листья на березах еще держатся кое-где, но от земли прелый запах идет. Отсырел, проржавел лес.
Не оглядываясь назад, Миронов выбрался из леса на дорогу и быстро зашагал к домам, назад в город. Уже не глухими переулочками, а берегом реки идет.
На набережной дома низенькие, с крутыми крышами. Стоят, прижимаясь тесно друг к другу, и смотрят на реку маленькими окнами. Это все знакомые Миронову дома.
А вот в стороне, где река делает крутой поворот, стоит новый дом, такой белый, будто его синькой подсинили, и глядит этот дом на реку широкими, во всю стену окнами. Крыша как ножом срезана, ровная. А посреди крыши узкая черная труба. Дым из трубы идет не завитками, не столбиками, а будто воронкой. Чем выше в небо, тем шире.
Еще летом, когда Миронов ходил сюда купаться, этого дома и вовсе не было. Его тогда только строить начинали. Голые до пояса рабочие на тачках возили кирпичи и песок. За одно лето выросла такая громадина. Отсюда электричество по всему городу идет.
Миронов осмотрел электростанцию со всех сторон, даже заглянул в просторный двор, а потом через мост, мимо платоновских домов пошел обратно в город. Боковыми уличками на Главный проспект вышел. Остановился позади будки Пилсудского и не знает, куда теперь идти.
В школе уже, наверное, начался третий урок. Наверное, на первом же уроке Екатерина Ивановна встала из-за стола и спросила:
— Ну что, ребята? Кто разбил фонарь?
— Мы не били, — отвечает Киссель.
— А кто же бил?
— Миронов, — говорит Киссель.
— А где же Миронов?
Смотрит Екатерина Ивановна, оглядываются ребята, а Миронова в классе нет.
— Ну что же, — говорит Екатерина Ивановна, — придется за его матерью послать.
И уж, наверное, послали сторожа, дядю Васю. Значит, теперь и домой не показывайся. Заедят. Что же теперь делать?
На улице грохочут грузовики, телеги тарахтят, проезжают мимо. И люди, один за другим, проходят. Все куда-то торопятся, знают, куда им идти, а Миронов все стоит и чего-то ждет.
И вдруг видит: из-за угла Софья Федоровна вышла. Идет мимо него по панели медленно, медленно, а под мышкой у нее прежний толстый портфель. Прохожие на нее оглядываются, будто удивляются ей. На Софье Федоровне черное суконное пальто, черная шляпа с полями на лоб надвинута. Видно, давно она свое пальто не чистила. Да и шляпа у нее вся посерела от пыли. Осторожно несет портфель Софья Федоровна, точно идет в школу. Но совсем не в школу идет.
Смотрит Миронов ей вслед. А Софья Федоровна остановилась посреди панели. Посмотрела в одну сторону, посмотрела в другую. Видно, тоже не знает, куда ей идти.
Не по себе сделалось Миронову. Вот и он стал вроде Софьи Федоровны. И его теперь в школу, чего доброго, не пустят. Ходи теперь по улицам безо всякого дела.
Миронов проводил глазами Софью Федоровну до церковного сада, а когда ее черное пальто скрылось за оградой, он повернул круто и, наклонив голову, зашагал в другую сторону — на Комсомольскую улицу, в школу.
У самых школьных ворот Миронов чуть ли не лбом столкнулся с Былинкой.
— Миронов! — закричала она. — А меня за тобой Екатерина Ивановна послала!
— А что? — спросил Миронов, тяжело переводя дух.
— Да, говорит, может, он заболел, узнать надо.
— А больше ничего не говорила?
— Больше ничего… А что?
— Ну, пойдем, — сказал Миронов и пошел за Былинкой.
В школе только что кончилась большая перемена. Ребята уже расселись по партам, но дверь в коридор была еще открыта.
Миронов и Былинка встретились с Екатериной Ивановной возле самых дверей класса.
— Как ты скоро сбегала, Былинка, — сказала Екатерина Ивановна, — вот молодец.
— А он сам в школу пришел. Я его в воротах встретила.
Екатерина Ивановна пропустила Былинку и Миронова в класс, вошла сама и закрыла за собой дверь.
Былинка быстро села на место, а Миронов так и остался стоять у двери.
— Ты почему, Миронов, только на последний урок явился? — спросила Екатерина Ивановна.
У Миронова задрожали губы.
— А я думал, что мне не надо уже в школу ходить.
— Почему же это не надо? Тебе еще много лет придется ходить в школу.
— Я фонарь разбил, — сказал вдруг Миронов и посмотрел на Екатерину Ивановну.
— Вот что, — сказала Екатерина Ивановна. — Ну, пойди сядь на место.
В классе стало тихо. Только слышно было, как скрипят сапоги Миронова.
Миронов неловко опустился на парту, поерзал и посмотрел искоса на Кисселя и Соколова. Оба они, не сводя глаз, смотрели со своих парт вверх — на Екатерину Ивановну. У Кисселя горели уши, а Соколов часто мигал, будто ему попала в глаз соринка.
— Как же это случилось? — спросила Екатерина Ивановна.
Миронов ничего не ответил.
— Ты один это сделал, или тебе помогал кто-нибудь?
— Один, — сказал Миронов почти шепотом.
— Что? — переспросила Екатерина Ивановна.
— Он один, — сказал Киссель громко.
— Это правда?
— Правда, — сказал Киссель. — Он его камнем раскокал.
— А ты откуда это знаешь? — спросила Екатерина Ивановна.
— Да мы с Соколовым видели.
Екатерина Ивановна повернулась к Соколову.
— И ты видел?
— Видел, — сказал Соколов, не глядя на Екатерину Ивановну.
— Что же, вы с Кисселем только стояли и смотрели? Почему вы ему не сказали, что этого нельзя делать?
— Да мы ему говорили, — пробормотал Киссель.
— Врешь, — сказал Миронов, вскочив с места, — вы сами в фонарь камни кидали, вы первые начали!
— Ну и что ж, что кидали! — закричал Киссель. — Все равно ты разбил фонарь, а не мы!
— Нет, не все равно, — сказала Екатерина Ивановна. — Все трое одинаково виноваты. Да нет, Миронов, пожалуй, меньше, чем вы, виноват. Он сам сознался, а вы на него все хотели свалить. Эх вы, трусы!
Больше Екатерина Ивановна ничего не сказала. Она открыла стеклянный шкаф и достала оттуда чучела суслика, зайца и белки.
— Приготовьте ваши тетради по естествознанию. Шурук, иди, ты будешь писать на доске.
В самом конце урока Карасева вдруг поднялась и спросила:
— Екатерина Ивановна, а что, на нашей улице новый фонарь будет?
— Конечно, будет, — сказала Екатерина Ивановна. — Не оставлять же из-за вас всю улицу в темноте.
Через три дня вечером, когда в доме у Мироновых укладывались спать, Горчица, медленно шаркая, обошла всю квартиру и одну за другой потушила все три лампы, комнатах стало темно.
