Тальбот Рид - Старшины Вильбайской школы
— В самом деле, Парсон, скажи, ты должен это знать: правда, что новых гонок не будет? — обратился к Парсону Фильнот.
— Разумеется, не будет. Что в них для нас толку, когда мы не можем положиться на честность наших противников? Кто поручится, что они не подстроят нам опять какой-нибудь каверзы?
— Что правда, то правда, — заметил Кьюзек, очень довольный, что может поддержать общее миролюбивое настроение, согласившись со своим старинным врагом. — Директорские всегда были трусами и выезжали на каверзах исподтишка.
— Кьюзек, ты забываешься, и я тебе этого не спущу! — неожиданно заявил Тельсон, вскакивая и становясь в наступательную позицию.
Разумеется, Кьюзек поспешил занять соответственную оборонительную позицию, и неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы Парсон не разнял противников вовремя, сказав строго:
— Стойте, довольно историй на сегодня! Я не позволю драться в моей комнате.
— Так пусть он извинится, — хорохорился Тельсон.
— Да я, право, не хотел тебя обидеть, — сказал Кьюзек.
— Намерен ты извиниться или нет?
— Я не говорил, что не намерен.
Тельсон удовольствовался этим косвенным извинением и замолчал.
— Говорят, что директорские взяли бы приз во всяком случае, — заметил дипломатически Пильбери, надеясь этой любезностью загладить ошибку товарища и помирить общество.
Но тактика его не удалась.
— Желал бы я знать, кто это говорит, — произнес Парсон, вступаясь в свою очередь за честь своего отделения.
— Кто? Да все наши, — отвечал Пильбери не совсем уверенно и, чтобы как-нибудь выйти из неловкого положения, обратился за поддержкой к своему другу: — С самого начала было видно, что директорские должны выиграть, правда, Филь?
— Много вы с Филем понимаете в гонках и в гребле! — заметил презрительно Парсон.
— Да столько же, я думаю, сколько и ты с твоей компанией, — огрызнулся Пильбери, не выдерживая своей дипломатической роли.
— Какая жалость, что такие прекрасные моряки не могут показать себя за неимением шлюпки!
— Чем без толку спорить, давайте лучше померяемся силами, — предложил Кьюзек. — Мы с Пилем готовы грести против вас, когда вам будет угодно. Согласны?
Парсон взглянул на говорившего, потом переглянулся с Тельсоном и наконец спросил:
— А вы не будете плутовать?
— Конечно, нет! Мы никогда не плутуем.
— Хорошо. Так в первый же свободный день мы с Тельсоном гребем против вас.
— Если завтра всех нас не выгонят, прибавьте, — сказал Кинг.
Это замечание произвело действие ушата холодной воды. Веселая компания приуныла, и беседа прекратилась.
В назначенный час подсудимые с бьющимися сердцами отправились на суд, то есть в комнату мистера Паррета.
Если бы только они могли подозревать о настоящем состоянии духа учителя, когда, заткнувши нос платком, он бежал от них по коридору, они, наверное, волновались бы меньше. Вернувшись к себе после неприятных четверти часа, проведенных в комнате Парсона, мистер Паррет бросился на стул и расхохотался, как сумасшедший. Дело в том, что серьезный мистер Паррет отличался необыкновенно тонким чувством юмора, и то, в чем каждый другой на его месте увидел бы оскорбление, поразило его только своей смешной стороной. Он сразу сообразил, как было дело, и чем больше он думал об этом происшествии, тем смешнее оно ему казалось. Впрочем, это не мешало ему помнить о дисциплине; он понимал, что как ни смешна была шутка, шутники должны быть наказаны. Поэтому, когда за дверью послышались шаги нескольких пар ног и маленькие преступники один за другим вошли в комнату, голос учителя был строг и лицо ничем не выдавало внутреннего смеха.
— Ну-с, что вы скажете в свое оправдание? — спросил он, окидывая внимательным взглядом всю шеренгу.
— Простите нас, сударь, — заговорили Парсон, Тельсон и Кьюзек в один голос.
— Стойте, не все вдруг. Парсон, говорите вы.
— Простите нас, сударь, — повторил Парсон. — Право, мы не хотели… Это вышло нечаянно.
— Что вышло нечаянно? — спросил учитель.
— Да то, что вы упали и…
Тут мистер Паррет перебил Парсона:
— Постойте. Положим, упал я нечаянно. А то, что кружка с водой висела над дверью и веревка была протянута под дверью, было также нечаянностью?
— Нет, сударь, но…
— А то, что как только отворилась дверь, в нее полетели туфли и еще какие-то вещи, — это также нечаянность?
— Нет, сударь, — отвечал уныло бедный Парсон.
— Что же было нечаянностью, в таком случае?
— Вы, сударь… то есть мы вас не ждали…
— В этом я уверен. Позвольте узнать: для кого предназначались ваши приготовления?
— Для вельчитов, сударь… Они…
Парсону хотелось поскорее объясниться, но учитель снова перебил его, обратившись к Кьюзеку и компании:
— А ваши приготовления для кого предназначались?
— Для парретитов, сударь, — был единодушный ответ.
— Так… — произнес мистер Паррет серьезно, потом, помолчав, начал: — А теперь выслушайте меня. Мне приходилось уже в этом году беседовать с вами по подобным поводам. Это не первый раз, что вы попадаетесь в недозволительных шалостях. В настоящую минуту все вы, как я вижу, очень сконфужены. Конечно, вам стыдно не потому, что вы сознаете всю нелепость вашей проделки, а только потому, что мне пришлось случайно пострадать от нее. Так или иначе, но вашим шалостям должен быть положен предел, и я вас накажу. Во-первых, до конца учебного года каждый из вас лишается прогулки на один час ежедневно, кроме суббот.
Вздох облегчения послышался из кучки подсудимых, когда была произнесена эта первая половина приговора. Вторая половина была строже:
— Во-вторых, до конца учебного года ни один из вас не имеет права посещать чужие отделения без моего разрешения.
Парсон и Тельсон обменялись грустным взглядом: для них этот приговор был очень жесток; он означал для них почти полную шестинедельную разлуку, потому что нельзя же считать свиданиями встречи во время уроков!
— Я должен сказать вам следующее, — продолжал между тем учитель. — Некоторые из вас принадлежат, как я вижу, к моему отделению, и все вы учитесь в моем классе. Ни один из вас, как известно вам самим, не отличается прилежанием, и большинство ваших одноклассников и учится и ведет себя лучше вас.
— Это правда, сударь, — заметил чистосердечно Тельсон.
— Так вот что я намерен сделать, — сказал мистер Паррет. — Всякий раз, как я услышу о какой-нибудь недозволительной проделке, в которой будет участвовать кто-нибудь из вас, я буду наказывать весь ваш класс. Захотите ли вы подвергать ваших товарищей незаслуженному наказанию или нет, это я предоставляю вашей совести.
Мистер Паррет знал, с кем имеет дело, и взвесил свои слова заранее. Эти дети были необузданные шалуны и несносные ученики, потому что каждый из них обладал достаточным запасом лени, но все они были безукоризненно честны, и учитель совершенно верно рассчитал действие, которое должно было произвести на них его решение. Пока они подвергали неприятностям только себя, ни один из них не подумал бы ограничить свои беспорядочные наклонности, но товарищей они, конечно, подводить не станут.
Отпустив мальчиков, мистер Паррет пошел к директору и рассказал ему о том, как он поступил. Директор вполне одобрил решение своего коллеги и по этому поводу разговорился с ним о состоянии дисциплины в школе вообще.
— А что, Паррет, как идут наши внутренние дела? — спросил директор. — Вам это должно быть известно лучше, чем мне.
— Сказать по правде, я не совсем ими доволен, — отвечал мистер Паррет. — Очень может быть, что мало-помалу все придет в порядок; но я нахожу, что назначение старшиной Ридделя было, во всяком случае, рискованным опытом: он для этого слишком непопулярен.
— Причина его непопулярности лежит не в его личности. Будь это так, я не назначил бы его, — возразил директор. — Кроме того, я убежден, что в конце концов он заставит товарищей уважать себя.
— Вопрос в том, скоро ли это ему удастся при его неуверенности в своих силах.
— До меня дошли слухи, что Блумфильд и другие классные старшины вашего отделения составили оппозицию против Ридделя. Правда ли это? — спросил директор.
— Совершенная правда, и в этом-то лежит секрет почти всех недавних беспорядков, — отвечал учитель. — Но мне кажется, сударь, что ни вы, ни я не должны вмешиваться в это дело. С этим затруднением Риддель должен справиться сам, и если он этого не сумеет, он не годится в старшины.
— Я с вами согласен и убежден, что Риддель справится со всеми своими затруднениями. Если власть его признается так медленно, то это только потому, что в своем отделении ему нечего делать.
Директор помолчал с минуту и потом заговорил о предмете, не имевшем, по-видимому, никакой связи с предыдущим.
