Тальбот Рид - Старшины Вильбайской школы
— Благодарю вас, сударь, я приду, — пробормотал сконфуженный Риддель. Он был уверен, что директор прочел его мысли.
— Так я буду ждать вас к семи часам. — И директор отошел, сделав вид, что не заметил смущения своего воспитанника.
Риддель продолжал свою прогулку. Мысли его приняли другое направление. Несколько минут он не мог отделаться от радостного сознания, что не увидит сегодня ни миссис Патрик, ни ее сестры; потом он стал спрашивать себя, зачем он понадобился директору. Не убедился ли директор в негодности его как старшины и не хочет ли освободить его от новой должности? Как бы это было хорошо! Но нет, судя по обращению доктора Патрика, тут было что-то другое. Может быть, он рассчитывает разузнать от него о гонках? Ах, уж эти гонки! Со дня злополучного происшествия Риддель не знал ни минуты покоя. Воспоминание о нем давило его, как кошмар. Хорошо было этим беспечным головам, Ферберну и Портеру, — они пропускали мимо ушей все колкости и намеки обиженных парретитов, довольствуясь сознанием своей правоты. Он так не мог. Его эти намеки задевали за живое; он чувствовал себя почти преступником и знал, что пока не разъяснится таинственная история, он не отделается от этого чувства.
Он почти радовался, ожидая, что директор заговорит с ним о гонках. Но и гонки, и старшинство, и все, что было с ним связано, было пустяками в сравнении с той тревогой, которую доставлял Ридделю Виндгам. С мальчиком опять творилось что-то неладное. Ридделю становилось все труднее и труднее залучить его к себе, а когда ему это удавалось, Виндгам держал себя так сдержанно и недоверчиво, что Риддель терялся, не зная, как к нему подступиться. Причину такого поведения мальчика угадать было не трудно — гораздо труднее было устранить ее. Раздумывая об этом, Риддель не заметил, как прошло время, и, взглянув на часы, увидел, что ему пора идти к директору.
Несмотря на ободряющее известие об отсутствии дам, он входил в гостиную с трепетом, точно ребенок, которого настращали волками и который, попав в незнакомое место, боится, что в каждом углу сидит по волку и что вот все они выскочат из засады и бросятся на него, как только он войдет. Но нет, волков не было видно: директор был один. Он принял Ридделя как нельзя радушнее, так, как он умел принимать, когда не стеснялся присутствием своих дам. Риддель сразу почувствовал себя совершенно свободно. Доктор Патрик весело болтал о делах школы, вспоминал свое школьное время, сравнивал его с нынешними порядками, высказывал свое мнение об одном, о другом, спрашивал мнения Ридделя, так что тот забыл под конец, что говорит не с товарищем, а с начальником.
— Да, отделение Вельча очень меня заботит, я думаю, вы понимаете, почему, — сказал директор в ответ на какое-то замечание Ридделя о вельчитах.
— Вся беда, как мне кажется, в том, что у них нет товарищества, — заметил Риддель, — они всегда действуют… как бы это выразить…
— По пословице: «Всяк за себя, Бог за всех», — подхватил директор в восторге, что мальчик, которого он предназначал в старшины неисправимого отделения, так хорошо понимает его недостатки.
— Именно. Потому-то и шлюпки своей у них нет; потому-то едва ли хоть один из них будет участвовать в наступающей партии крикета против рокширцев. — продолжал Риддель. — У них нет общественного честолюбия, а только личное, оттого им и скучно.
«Хорошо бы, кабы только это», заметил директор про себя и прибавил, обращаясь к Ридделю:
— Я рад, что вы понимаете положение дел в отделении Вельча. Что вы скажете, если я поручу его вам?
Риддель опешил. Этого он никак не ожидал. Он сидел, глядя во все глаза на директора и спрашивая себя, хорошо ли он расслышал.
— Что же вы молчите? — спросил его, улыбаясь, директор.
— Вы хотите назначить меня старшиной отделения Вельча? — выговорил наконец Риддель.
— Ну да. Чего же вы испугались?
— Право, сударь, я не гожусь для этого.
— Почему вы знаете? Задача вовсе не так сложна, как вы думаете.
Риддель почти слово в слово повторил директору то, что он уже говорил ему по поводу своего назначения в главные старшины, и кончил просьбой назначить кого-нибудь другого, например Ферберна.
— Ферберн нужен мне для другого: он заменит вас в моем отделении, — сказал директор. — Выслушайте меня, Риддель. Я знаю, что ваше новое назначение — хотя, принимая его, вы, разумеется, останетесь старшиною школы — в глазах ваших товарищей будет понижением для вас. Знаю я и то, что дело, которое я на вас возлагаю, не легко. Но ведь где опасность, там и честь. Я не стану вас приневоливать. Решайте сами. Но, прежде чем решить, обдумайте все хорошенько. В своем отделении вы уже до известной степени завоевали себе положение. Теперь вам придется начинать при несравненно худших условиях. Сначала все будут против вас; но тем больше будет вам чести, если в конце концов вы заставите их признать свою власть. Итак, решено: сегодня вы подумайте, а завтра дадите мне окончательный ответ.
Странно сказать, но эта маленькая речь подействовала на робкого юношу воодушевляющим образом. Трудности его будущего положения, на которые напирал директор, подзадоривали его на борьбу с собою, и когда час спустя он распрощался с доктором Патриком и ушел к себе, он уже почти свыкся с мыслью о своих новых обязанностях. Тем не менее ночь Риддель провел довольно тревожно. Он думал не о предложении директора — по этому пункту решение его было почти принято, — но ему было жаль и как будто стыдно изменять своим именно теперь, после гонок, когда на всем отделении лежало пятно подозрения, и еще больше было ему жаль расставаться с Виндгамом: живя в одном отделении, они были все-таки ближе друг к другу. Однако, проснувшись на следующее утро, Риддель почувствовал, что все сомнения его рассеялись. Если директор находит, что он, Риддель, может быть полезным вельчитам, его долг по крайней мере попытаться, а от долга Риддель никогда не уклонялся. Одевшись, он пошел к директору и сказал ему, что готов принять предлагаемую ему должность.
На перекличке вельчиты узнали от директора о его новом распоряжении, и едва ли нужно говорить, что они не остались к нему равнодушны. Некоторые вначале даже прямо не поверили директору и пресерьезно утверждали, что он пошутил, желая испытать их. Но когда в тот же вечер Риддель появился за ужином в их отделении, а во дворе показался Тельсон, нагруженный движимым имуществом своего бывшего патрона и, войдя в комнату, смежную с комнатой Силька, стал в ней хозяйничать, то даже и скептические умы принуждены были признать свершившийся факт. В первый раз за многие годы вельчиты сошлись в одном общем чувстве смешанном чувстве изумления и недовольства. Будь они дружнее, они, по всей вероятности, устроили бы общее собрание для обсуждения этого вопроса, как непременно сделали бы на их месте парретиты. Но так как даже и теперь они не могли вполне отрешиться от привычной им розни, то разделились на несколько мелких групп, которые и стали судить и рядить каждая по-своему. Военный совет «мартышек» происходил в комнате Пильбери и Кьюзека тотчас после ужина.
— Ну-с, господа, что вы обо всем этом думаете? — так открыл заседание один из хозяев.
— Знаете, я нисколько этому не удивляюсь. Дело ясно, как день: справиться с директорскими ему оказалось не под силу, вот он и выпросился к нам, — заметил другой хозяин.
— Променял, значит, бедняжка, кукушку на ястреба: мы ведь также не овечки, — сказал Морган.
Разумеется, никто не стал оспаривать справедливость этого скромного заявления.
— Конечно, из главных старшин он теперь разжалован? — спросил Кьюзек, который не мог себе представить переход в отделение Вельча иначе, как заслуженную или незаслуженную кару.
— Кажется, нет. Помнишь, Падди говорил, что мы должны гордиться тем, что нашим главой будет старшина школы, — отвечал Фильнот.
— Ну, с этим нас нельзя поздравить; теперь нам ни в чем не будет ходу: пойдут штрафы да придирки, — сказал Пильбери.
— Где ему штрафовать! Он, как медведь, забьется в свою берлогу и будет лапу сосать — не трогай только его.
— Однако директорским он, говорят, давал себя знать.
— А что, друзья, давайте-ка попробуем выманить медведя из берлоги и посмотрим, умеет ли он рычать.
Это предложение Кьюзека произвело настоящий фурор. Все закричали хором:
— Выманим, выманим!
— Когда же?
— Да сейчас. Зачем откладывать в долгий ящик?
— Чем же мы его выманим?
— Устроим примерную драку.
— Устроим ему кошачий концерт.
— Нет, зачем? Надо, чтобы он не догадался, что мы это нарочно. Лучше преподнесем ему «Баунсера», — предложил опять изобретательный Кьюзек и опять угодил всему собранию.
— Да, да, непременно «Баунсера»! Против этого он не устоит.
«Баунсер» была старинная вильбайская песня, сложенная в честь одного из героев школы. Говоря откровенно, в ней было мало складу и еще меньше смысла, но школьники уважали ее за ее древнее происхождение и любили ее веселый напев. Певцы выстроились в одну линию. Морган в качестве дирижера стал впереди и скомандовал:
