Ричмал Кромптон - Этот Вильям!
— Ты не возражаешь, если я сяду? — сказал человек, усаживаясь на ящик. — Я мистер Пислейк.
— О… — сказал Вильям. — Ну, а я Вильям, а это Джинджер. Я не взял с собой тетрадку, потому что все равно не умею писать так быстро, как говорят. Да я и не вижу толку в тетрадке.
Лицо мистера Пислейка сморщилось в напряженной улыбке и стало еще более измученным, чем когда он хмурился.
— Конечно, это крайняя нелепость, что я нахожусь здесь, но сегодня утром я получил письмо, которое чуть не свело меня с ума. У меня нет близких друзей, которым бы я мог рассказать о нем, поэтому когда я увидел ваше объявление, то подумал, что, если я расскажу кому-нибудь, мне, может быть, станет легче.
— Хорошо, — сказал Вильям. — Продолжайте. Говорите. От кого это письмо?
— От Аманды. Моей невесты, — сказал мистер Пислейк, устремив перед собой мрачный взор. — По крайней мере, она была моей невестой, но этим письмом, которое я получил, она разрывает нашу помолвку. Она приедет сегодня вечером, чтобы вернуть мои подарки. Она должна приехать сама на машине, потому что один из подарков — это центрифуга для отжима белья, которую невозможно послать по почте. Я думал, ей будет приятен такой подарок, но она сказала, что он свидетельствует о недостатке воображения. Я знал, конечно, что ей не все во мне нравится. Она говорит, во мне не хватает жизни. Но письмо… оно совершенно потрясло меня. Несомненно, я недостоин ее. Она такая активная, энергичная. И я просто не могу без нее жить.
— А я считаю, вам здорово повезет, если вы избавитесь от нее, — сказал Вильям. — Все они любят командовать. Даже если сперва они кажутся ничего, то потом начинают командовать все больше и больше. Я знал одну девчонку, которая…
— Разве не я должен рассказывать? — вставил мистер Пислейк со своей страдальческой улыбкой.
— Ладно, продолжайте, — сказал Вильям, неохотно расставаясь с начатой темой. — Продолжайте. Говорите.
— Да собственно, больше нечего рассказывать, — сказал мистер Пислейк. — Вся моя жизнь разбита. Аманда не из тех, кто действует не подумав. Она взвесила все за и против и нашла меня никчемным. Но я просто не могу без нее жить.
— Вы это уже говорили, — заметил Вильям.
— И вероятно, буду это повторять, — скорбно сказал мистер Пислейк. — Знаю, я ее недостоин, но я был готов потратить всю оставшуюся жизнь, чтобы стать достойным Аманды.
Вильяму это стало надоедать.
— Вы уже наговорили на три пенса, — сказал он.
— Осталось еще кое-что рассказать, — тяжело вздохнул мистер Пислейк.
— Ваше душевное расстройство прошло? — спросил Вильям.
— Нет, — мистер Пислейк поднялся с ящика, — только начинается. Моя жизнь разбита. Мое существование теперь бессмысленно. — Он приложил ладонь ко лбу. — У меня голова раскалывается из-за этого письма.
— Если вы начнете рассказывать про головную боль, это будет стоить еще три пенса, — предупредил его Вильям.
— Ну, тогда… — мистер Пислейк опять вздохнул, вынул из кармана три пенса и отдал их Вильяму. — Спасибо, что ты уделил мне столько времени. По крайней мере, я убил хотя бы несколько минут из того бессмысленного существования, которое мне теперь предстоит влачить.
И он опять глубоко вздохнул и пошел прочь.
— Тронутый! — сказал Вильям. — Так ему и надо. И поделом ему будет, если она к нему вернется.
— Еще кто-то идет, — сказал Джинджер.
Мистер Саммерс, известный психиатр, медленно спускался с холма. Хотя он и был известный психиатр, ему самому теперь не помешала бы психиатрическая помощь. Он пытался лечить себя сам, но безуспешно, а присущие ему гордость и упрямство не позволяли обратиться к другому психиатру. Как и мистер Пислейк, он почти миновал вход в сарай, прежде чем заметил объявление. Как и мистер Пислейк, он остановился, поколебался, но потом вошел в сарай.
— Вы на прием? — спросил его Вильям.
— Да, пожалуйста, — ответил мистер Саммерс.
Он был среднего роста, дородный, круглолицый, с густыми темными волосами.
— У вас какие-то душевные проблемы? — спросил Вильям.
— Да, — сказал мистер Саммерс.
— За каждую три пенса, — сказал Вильям. — Это значит, что если у вас две проблемы, то надо будет заплатить шесть пенсов.
— Понятно, — сказал мистер Саммерс. — Что я должен делать?
— Вообще-то, нужно лежать, но можно и сидеть, если хотите. Последний пациент сидел.
— Я буду сидеть, — сказал мистер Саммерс, после беглого осмотра пола опускаясь на ящик. — А что теперь делать?
— Рассказывайте, — ответил Вильям. — Но если что-то разбило вашу жизнь, скажите об этом только один раз.
— Нет, ничто не разбило, — сказал мистер Саммерс. — А проблема в том, что мне все надоело. Прежде я никогда не скучал, но последние несколько месяцев все вызывает у меня безумную скуку. Раньше я никогда не раздражался, теперь меня раздражает абсолютно все. Я подумал, не поможет ли мне перемена мест, и на время решил переехать в сельскую местность, привнести новые краски в мою жизнь. Поэтому я и снял дом неподалеку отсюда, чтобы ездить на работу в Лондон и обратно. Это чудесный домик на Грин Лейн около Марли, но все в нем действует мне на нервы — белые стены, обитые кретоном стулья, даже остролист в саду. Я привык шутить и смеяться, даже над поскользнувшимся на банановой кожуре — особенно, над поскользнувшимся на банановой кожуре, — но сейчас я совсем не смеюсь. Я чувствую, что, если мне удастся из-за чего-нибудь безудержно расхохотаться, я излечусь. Но не могу. Словно все краски исчезли из моей жизни. Мне скучно. Все вызывает скуку.
Он замолк.
— Продолжайте, — сказал Вильям.
— Это все, — сказал мистер Саммерс.
— Вам легче? — спросил Вильям.
— Нет, — сказал мистер Саммерс.
— Ну, это вы сами виноваты, — заметил Вильям, досадуя на вторую неудачу. — Вы не умеете правильно рассказывать.
— Может быть, — согласился мистер Саммерс.
Он поднялся с ящика, вынул из кармана бумажник и протянул Вильяму десять шиллингов.
— Сдачи не надо, — сказал он и пошел через луг к дороге.
Вильям и Джинджер, не веря глазам своим, смотрели на десятишиллинговую бумажку.
— Черт! — выдохнул Вильям. — Десять шиллингов!
— Теперь мы сможем купить этот вертолет, — сказал Джинджер. — Мы можем купить два. Каждому по вертолету!
— Да, но мы должны что-то сделать за это, — сказал Вильям. — Мы должны избавить его от этих душевных проблем, раз он дал нам столько денег.
— Но мы не сможем, — сказал Джинджер. — Мы пытались.
— Мы еще ничего не сделали, — сказал Вильям. — Слушать, как человек говорит, это не значит что-то делать. Разумеется, так вылечить нельзя. Роберт, наверное, с чем-то перепутал. С Парламентом или еще с чем. Как бы то ни было, я хочу быть не таким… опять забыл это слово. Я буду помогать людям избавляться от их душевных проблем, что-нибудь для них делая. Черт! Десять шиллингов!
— Ну а что ты можешь сделать? — спросил Джинджер. — Ты не сможешь избавить его от скуки!
— Бьюсь об заклад, смогу, — сказал Вильям.
— Как?
— Ну, я могу изменить то, что наводит на него скуку. Ему скучно от остролиста, от белых стен, от обивки стульев. Это легко изменить.
— Ты даже не знаешь, где он живет.
— Можно разузнать. Он сказал, что живет в переулке Грин Лейн и что у него в саду растет остролист. Мы пойдем и поищем. Меня уже тошнит от этой говорильни. Черт! Я уже наслушался на всю жизнь.
— А что с Пислейком?
— Он меня не волнует, — сказал Вильям. — Это какая-то слюнявая любовная история, и он дал нам только три пенса. Но — десять шиллингов!.. Идем. Идем искать Грин Лейн.
Они сняли объявление с двери и пошли через луг в Марли.
Грин Лейн оказался красивым тихим переулком с несколькими особнячками, отделенными от дороги садом. Только перед одним домом рос остролист. Вильям и Джинджер остановились около этого дома.
— Вот он, — сказал Вильям. — Теперь надо подумать, за что приняться.
— Можно срубить остролист, — сказал Джинджер. — Он действует ему на нервы.
— Нет, деревья лучше не портить, — сказал Вильям. — Отец устроил такой скандал, когда я привил яблоню к его рододендрону. Вместо того чтобы радоваться, что у него на рододендроне будут расти яблоки, он разбушевался. Лучше уж не трогать эти деревья.
— Тогда что мы можем сделать? — спросил Джинджер.
— Он говорил еще об обивке на стульях, — задумчиво наморщил лоб Вильям. — Но как мы ее поменяем? Еще стены покрашены в белый цвет… — Лицо у него просветлело. — Черт! Я знаю, что мы сделаем. Он сказал, что белые стены действуют ему на нервы и что у него из жизни исчезли все краски. Так мы сделаем все разноцветным. Мы раскрасим белые стены. У нас в гараже есть полбанки красной краски и почти четверть банки желтой. А в вашем есть какая-нибудь?
