Люси Монтгомери - Эмили из Молодого Месяца. Восхождение
Эмили встала и спустилась в раздевалку. В холле она столкнулась с директором, мистером Харди... и тот уставился на нее, широко раскрыв глаза. Почему он уставился и почему одноклассники смеялись, Эмили поняла, когда подбежала к зеркалу в раздевалке.
Над ее верхней губой и на щеках были умело нарисованы... усы... великолепные, очень черные усы, с причудливо закрученными концами. На миг Эмили разинула рот в растерянности и ужасе... почему... что... кто это сделал?
Она круто обернулась — в этот момент раздевалку вошла Эвелин Блейк.
— Ты... ты сделала это!— задыхаясь от гнева, выкрикнула Эмили.
Эвелин на миг уставилась на нее... затем разразилась звонким смехом.
— Эмили Старр! Вид у вас — как в страшном сне. Неужели вы вошли в класс с этим на лице?
Эмили сжала кулачки.
— Ты сделала это, — повторила она.
Эвелин выпрямилась с весьма высокомерным видом.
— Надеюсь, мисс Старр, вы не думаете, что я унизилась бы до такой проделки. Я полагаю, это ваша дорогая подруга Илзи решила сыграть с вами шутку... она посмеивалась над чем-то, когда вошла в школу несколько минут назад.
— Илзи такое никогда в голову бы не пришло!— воскликнула Эмили.
Эвелин пожала плечами.
— Я бы сначала вымыла лицо, а уж потом стала бы разбираться, кто это сделал, — сказала она с еле сдерживаемым смехом, выходя из раздевалки.
Эмили, дрожа с головы до ног от гнева, стыда и глубочайшего унижения, какое ей только доводилось испытать, смыла усы с лица. Ее первым желанием было вернуться домой: она не могла снова предстать перед целым классом «приготовишек». Но затем она все же стиснула зубы и вернулась — очень высоко держа голову, пока шла по проходу к своей парте. Ее лицо пылало; в душе все кипело. В углу она увидела янтарную голову Илзи, склоненную над экзаменационной работой. Другие улыбались и перешептывались. Мистер Сковилл держался оскорбительно серьезно. Эмили взялась за перо, но ее рука дрожала над бумагой.
Если бы у нее была возможность немедленно и хорошенько выплакаться, она дала бы спасительный выход чувству гнева и стыда. Но такой возможности не было. Нет, она не заплачет! Она никому не покажет глубины своего унижения! Если бы Эмили могла просто посмеяться над злой шуткой и забыть, это было бы лучше для нее самой. Но этот выход из положения был не для Эмили, не для одной из «гордых Марри». Она до самой глубины своей страстной души страдала от нанесенного ей оскорбления.
Что касалось экзамена по английскому, она могла с тем же успехом сразу уйти домой. Двадцать минут уже было потеряно, и прошло еще десять, прежде чем она смогла унять дрожь в пальцах, чтобы начать писать. Со своими мыслями она так и не смогла совладать. Задание, как во всех экзаменационных билетах, составленных мистером Траверзом, было трудным. В голове у нее, казалось, был лишь вихрь мыслей, крутящихся вокруг одного — мучительного стыда. Когда она сдала свою работу и вышла из класса, ей было ясно, что никакой надежды на «звездочку» для нее больше нет. Ее ответ, в лучшем случае, был посредственным. Но ей, с той бурей чувств, что бушевала в ее душе, было все равно. Она поспешила домой, в свою недружелюбную комнату (к счастью, тети Рут дома не было), бросилась на постель и заплакала. Она чувствовала себя несчастной, сломленной, обессиленной... и под всей ее душевной болью было ужасное, грызущее маленькое сомнение.
Неужели это дело рук Илзи?.. Нет, она этого не делала... она не могла. Тогда кто же? Мэри? Совершенно нелепая мысль! Должно быть, это была Эвелин... Эвелин вернулась и, побуждаемая злобой и обидой, сыграла с ней эту жестокую шутку. Однако Эвелин отрицала свою причастность с возмущением и негодованием, глядя на Эмили невинными глазами — быть может, чуточку слишком невинными. А что сказала Илзи перед уходом... «Ты становишься слишком чопорной... надо срочно что-то предпринять, чтобы вылечить тебя, прежде чем это перейдет в хроническую форму». Неужели Илзи избрала этот отвратительный способ «лечения»?
Нет... нет... нет! Эмили горько зарыдала в подушку. Но сомнение не исчезало.
Что же до тети Рут, то у нее не было никаких сомнений. Тетя Рут была с визитом у своей подруги, миссис Болл, а дочь миссис Болл также училась в приготовительном классе. Анита Болл принесла домой историю, над которой в тот день изрядно посмеялись и в приготовительном классе, и на первом, и на втором курсе. Анита сообщила, что, по словам Эвелин Блейк, это было делом рук Илзи Бернли.
— Ну, — сказала тетя Рут по возвращении домой, влетев без стука в комнату Эмили, — я слышала, Илзи Бернли великолепно украсила тебя сегодня. Надеюсь, теперь ты поняла, что она собой представляет.
— Илзи не делала этого, — сказала Эмили.
— Ты ее спрашивала?
— Нет. Я не оскорбила бы ее таким вопросом.
— А я уверена, что это сделала она. И больше Илзи не переступит порог моего дома. Ясно?
— Тетя Рут...
— Ты слышала, Эмили, что я сказала. Илзи Бернли — неподходящее общество для тебя. Я и так слышала слишком много неприятных историй о ней в последнее время. Но эта последняя ее выходка непростительна.
— Тетя Рут, если я прямо спрошу Илзи, ее ли это рук дело, и она скажет «нет», вы ей не поверите?
— Нет, я не поверю ни одной девочке, получившей такое воспитание, как Илзи Бернли. Я уверена, она способна на любую проделку и на любую ложь. Чтобы я больше не видела ее в моем доме.
Эмили встала и, несмотря на залитое слезами лицо, попыталась изобразить «взгляд Марри».
— Разумеется, тетя Рут, — сказала она холодно, — я не приведу Илзи сюда, если ей здесь не рады. Но я буду ходить к ней. А если вы запретите мне... я... я вернусь в Молодой Месяц. У меня и без того такое чувство, что я охотно уехала бы прямо сейчас. Только... я не позволю Эвелин Блейк выжить меня из школы.
Тетя Рут отлично знала, что обитатели Молодого Месяца не согласятся на полный разрыв отношений между Эмили и Илзи. Доктор был слишком хорошим другом Элизабет и Лоры, чтобы его решились так обидеть. Самой миссис Даттон доктор Бернли никогда не нравился. Ей пришлось удовольствоваться представившимся благовидным предлогом, чтобы осуществить свое давнее желание — не пускать Илзи в свой дом. История с усами вызвала у тети Рут раздражение и гнев не потому, что она сочувствовала Эмили, но только потому, что одного из членов клана Марри выставили в смешном виде.
— Мне кажется, что эта история должна была бы отбить у тебя охоту ходить к Илзи. Что же до Эвелин Блейк, то она слишком умная и порядочная девушка, чтобы сыграть с кем-нибудь такую глупую шутку. Я знаю Блейков. Прекрасная семья, и отец Эвелин — человек зажиточный. Ну, перестань плакать. Посмотри, на кого ты похожа. Какой смысл реветь?
— Никакого, — согласилась Эмили уныло, — только я не могу не плакать. Для меня невыносимо быть выставленной на посмешище. Я могу вытерпеть что угодно, только не это. Ох, тетя Рут, пожалуйста, оставьте меня одну. Я не могу ужинать.
— Выходишь из себя по пустякам... это у тебя от Старров. Мы, Марри, скрываем наши чувства.
«Думаю, у вас и нет никаких чувств... во всяком случае, у некоторых из вас», — подумала Эмили мятежно.
— Держись подальше от Илзи Бернли — у тебя будет куда меньше вероятности оказаться публично опозоренной, — посоветовала тетя Рут, выходя из комнаты.
Эмили, проведя бессонную ночь — ей казалось, что если она не оттолкнет от своего лица этот покатый низкий потолок, то наверняка задохнется, — отправилась на следующее утро к Илзи и неохотно сообщила ей о требовании тети Рут. Илзи пришла в ярость, но — как с болью в душе отметила Эмили — не заявила прямо о своей невиновности в деле с карандашными усами.
— Илзи, это ведь не ты... не ты сделала это? — запинаясь, спросила она. Она знала, что Илзи не виновата.... она была уверена в этом... но хотела услышать, как та скажет это. К ее удивлению, лицо Илзи неожиданно залилось краской.
— Разве раб твой — пес, чтобы такое сделать?[49]— пробормотала она, довольно смущенно. Это было так непохоже на прямолинейную, откровенную Илзи. Она отвернулась и начала бесцельно рыться в своей школьной сумке. — Ты же не думаешь, Эмили, что я способна так с тобой поступить?
— Нет, конечно нет, — медленно произнесла Эмили. На этом разговор на эту тему был закончен. Но робкое сомнение и недоверие, таившиеся в глубине души Эмили, вышли из тени и заявили о себе. Она по-прежнему не могла поверить, что Илзи совершила такое... и потом солгала. Но почему же та была так смущена и смотрела пристыженно? Разве невинная Илзи не разбушевалась бы, не стала бы бранить и оскорблять Эмили за одно лишь подобное подозрение, разве не стала бы она обсуждать этот вопрос до тех пор, пока все сомнения, которые могли отравить их отношения, не были бы развеяны окончательно?
