Оскар Хавкин - Моя Чалдонка
— Ну что ж, давай, чертушка! — сказала Карякина. — Может, эта рубашка кому-то счастье принесет.
25
Ребята молча шли вдоль высокого дощатого заплота приисковой конторы. На облетевших березах лепились одинокие пожухлые листья. Дима подбирал камешки и метил ими в стаи ворон, шумевших на верхушках оголенных лиственниц. Веня шел с независимым видом, заложив руки в карманы полушубка. Мальчики словно боялись заговорить друг с другом. В ушах еще звучали слова Чугунка: «А жизнь у бойца не последняя?»
Володя остановился у высокой березки. От единого ствола, разделившись в метре от земли, шли рядышком два ствола потоньше.
— Вот рогатку бы такую большую сделать из этого дерева… — начал фантазировать Веня. — Да-алеко можно было бы камень закинуть.
— Ну да, прямо в немцев пулять, — посмеивался Дима.
— Эх, ребята, — сказал Володя, — до чего хороший наш Чугунок! Последней рубашки не пожалел!
Веня словно ждал этих слов:
— Любовь Васильевна даже заплакала, так, — чуть-чуть.
— А ты видел, что ли, как слезы катились? — попытался оборвать Дима.
— Видел! А Тамаркин отец что сказал? Говорит: «Мы про тебя, Сеня, во все газеты пропишем и портрет напечатаем».
Володя посмотрел на Диму.
— Ты слышал?
— Не говорил он этого, — с досадой сказал Дима. — Это уж Свист сочинять начинает.
— «Сочинять»! А полушубков сколько там было навалено? Не меньше ста штук. А валенок, рукавиц, варежек?
— А таких, как твои, собачьи, что у нас припрятаны, не было?
— Думаешь, я пожалел бы отдать, — обиделся Веня. — Думаешь, да?
— Рукавицы-то не твои, а дяди Яши. Узнает, уж ремня достанется!
Кто-то за спиной мальчиков громко высморкался.
— Эгей, ребятня! — окликнул их звучный голос. — Что это вы меня поминаете?
С двустволкой в руках из пролома в заплоте выглядывал дядя Яша.
— Что это вы осередь дороги стали? В школе не наговорились?
Старик бросил из-под своей войлочной шляпы острый охотничий взгляд на смущенные лица мальчиков.
— А я недоумеваю, кто это тут шебаршится. Чуть не пальнул!
— Дядь Яша, это мы, значит, — затараторил Веня, — это мы, значит, про теплые вещи, которые бойцам… И я… про ваши рукавицы собачьи рассказываю — под них чуть ли не вагон потребуется. Можно их сдать?
— Ужо дома поговорим… Козу-то поил?
— Кажется, поил… Ну да, когда в школу пошел.
Дядя Яша выбрался через пролом на дорогу:
— «Кажется»! Эх, хозяин! Вот гляньте, какую добычу несу.
Старик приподнял бечеву с подвешенной дичью — пестрыми рябчиками, черными длиннохвостыми тетерками, даурскими бородатыми куропатками.
— Вот сколько подмахнул! Тех вон, пестреньких, в брусничнике, вон того косача с мохнатыми лапками — в ельнике, а куропаточек — на жнивье, у подсобного. Целая стайка была, хотели овражком от меня уйти, да не вышло. Ну вот, дрова есть, можно теперь и похлебку варить. — Глаза у дяди Яши были хитрые-хитрые.
— Вот вам мой указ: чтобы в воскресенье вся дровяная команда была у меня. Посмотрите, какой дядя Яша повар!
Мальчики переминались с ноги на ногу.
— Что, или не глянется? Думаете, похлебка нехороша будет?
— Да нет, что вы, дядя Яша! — поспешно сказал Володя. — Спасибо!
— Пошли, Вениамин!
— Сейчас, дядя Яша. Вы идите, я догоню.
Ребята услышали, как застучала по мерзлой земле деревяшка старика. Все глуше, глуше…
— А вы говорили, достанется, — сказал Веня. — И не только рукавицы разрешит, и телогрейку, и унты… Вот увидите! И еще на обед пригласил.
— Ты насчет обеда погоди! Вещам-то в аммоналке ты, что ли, хозяин? — со злостью сказал Дима. — Вещи-то теперь наши, общие. Сообща решать надо.
— А я о чем думаю, — сказал Володя: — если всем классом собрать одежду, наверное, десять бойцов одеть можно.
— А может, и двадцать, — поддержал Веня. — Такую бы гору навалить, как в клубе.
— Это что же, опять откладывать? — сказал Дима. — Вы как хотите, а я не желаю! У меня вещи давно собраны. В праздники меня уж здесь не будет.
— Можно неделю-то подождать! А если всей школой соберем, это еще и не такая гора будет!
— Сдрейфил ты, Володька! — ехидно сказал Дима. Он обошел вокруг березы и посмотрел на товарища сквозь рогатку.
— Я? Сдрейфил? — вскипел Володя и сунул кулак меж стволами.
Пуртов успел отстраниться:
— Ну, размахнулся! Клещей захотел? Сейчас шею намну!
— Не намнешь!
— Ребята, что вы! — испугался Веня. — Перестаньте… Ой, что это там? — Он отскочил от заплота.
Из пролома в заборе раздался хриплый, протяжный вздох. Ребята замерли. Вздох повторился. Но никого видно не было.
Дима просунул голову в отверстие.
— Кто-то сидит на пне, — сообщил он, — не шевелится. Похрапывает.
Вслед за ним перебрался через пролом и Володя.
— Это же Ларион Андреевич! — Володя схватил Диму за руку. Он вспомнил утренний разговор по телефону. — Из Загочи вернулся.
Осмелев, приблизился и Веня:
— Смотри, ка-ак вскочит да ка-ак задаст!
Но учитель словно окаменел.
Дима осторожно, боком подошел к нему почти вплотную. Ларион Андреевич сидел, опустив голову. Шапки на нем не было; лохматые волосы были засыпаны мелкой, как песок, снежной крупой. Пузатая фляга в зеленом чехле, лежавшая у него на коленях, готова была свалиться на землю. Дима хотел поправить флягу и неожиданно для себя поднес ее к своему широкому носу, понюхал:
— Вино, что ли?
Веня проворно выхватил флягу, вылил себе на ладонь несколько капель, слизнул их, поперхнулся и вытаращил глаза:
— Ох, обжегся!
Володя хотел перехватить флягу, но вместо этого вышиб флягу из Вениных рук; она стукнулась о пень и плашмя легла на снег. Острый, въедливый запах наполнил воздух.
— Эх, ты, — с досадой сказал Веня, — это же спирт. Чистый! Им лечатся, на перевязки идет. Как бы нам пригодился!
— Ну и держал бы крепче!
Кайдалов поднял голову и обвел отпрянувших мальчиков мутным взором.
— Черти, чумазые черти! — пробормотал учитель. — Откуда вас принесло? — И он снова поник головой.
Было непривычно, странно-тревожно видеть сильного, громкоголосого учителя таким беспомощным и жалким.
— Сейчас увидит, что это мы, — сказал Веня. — Бежим!
— Как же так — бросить? — ответил Володя. — А если замерзнет?
Дима решительно надвинул на уши свою бескозырку, запахнул ватник.
— Бери, Володя, справа, а я с этой стороны. Знаешь как — под микитки.
С трудом приподняв грузного учителя, они просунули головы под его слоновые руки, пытаясь обхватить туловище.
— Суслик, сзади подпирай! — приказал Дима.
Сивер хлестко ударил им в грудь. Тысячами острых колючек налетели снежинки — они царапали лицо, руки, обжигали щеки, слепили. А со стороны могло показаться, что по Приисковой улице, петляя, бредет чудовище об одной голове и о восьми руках и ногах…
Время от времени Кайдалов, бормоча, начинал неведомо с кем непонятный разговор, затягивал песню.
— Не имеете права! Я все равно добьюсь!
Оружьем на солнце сверкая…
Проходил полк гусар-усачей…
Добьюсь! Все равно…
Мальчики с трудом довели Кайдалова до учительского дома. Пот катился с них градом. До сих пор все шло благополучно, но когда втаскивали Кайдалова на крыльцо веранды, он споткнулся и, увлекая за собой ребят, тяжело грохнулся на ступеньки.
Дверь средней квартиры, против крыльца, открылась, и на веранду вышла, кутаясь в шаль, Мария Максимовна.
Мальчики притаились за углом веранды.
Падение, видимо, немного отрезвило Кайдалова. Он поднялся, держась за перила, взошел на веранду и очутился лицом к лицу с директором школы.
— Вы? — воскликнула Мария Максимовна и потом другим голосом, без удивления, повторила: — Ну да, конечно, вы. Откуда?
— Будто я. — Стоя спиной к перилам, Кайдалов держался за них обеими руками. — Откуда, не знаю.
— Кто вас привел? Вы же еле на ногах держитесь!
— Кто привел? Черти, наверное… Ну да, черти…
Мария Максимовна пристально посмотрела на учителя:
— Были в военкомате?
— Ну, был, был!
— На фронт просились?
— Ну, просился!
— Отказали?
— Отказали. Да. Потому что я хуже всех! — Он помолчал и заговорил уже трезвым, хотя и хриплым голосом: — Я, Мария Максимовна, в тот день, когда ушел, проснулся рано-рано, словно мне кто по глазам ладонью провел. Лежу лицом к стене, а на ней карандашом, кривыми печатными буквами: «Папа». Это Бедынька написала, уж не помню когда: год-два назад. Я тогда обругал ее — стены пачкает. А в то утро за сердце схватило: зовут они меня, зовут… Да, а все же отказали.
— Я знала, что откажут, — задумчиво сказала Мария Максимовна. — И рада: нам веселее будет, а то последнего мужчины лишились бы… Идите, Кайдалов, отсыпайтесь.
