Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы)
— А моя Лёка, ей три с половиной, тоже страшно смешная. Она не выговаривает «эр» и хитрющая такая! Ей говорят: «Скажи «Мурчик» (это кот наш, Мурчик), а она: «Можно, я скажу просто «кот»?»
Марат засмеялся, сзади зашикали.
— Лёка — это сестра?
— Ну да.
— Они в этом возрасте ужасно смешные, — сказал он солидно.
Дина почти не смотрела фильм и все время припоминала, что же такое смешное говорила Лёка? Несколько раз она принималась шептать на ухо Марату:
— Знаешь, по телевизору она как-то смотрела фильм о бактериях, а потом увидела гусеницу да как закричит: «Смотрите, вон лезет такая хорошенькая бактерия!» И еще, я вспомнила, она ужасно не любит ходить, все время просится на руки. Я говорю: «Надо ногами ходить. Для чего тебе ноги?» А она: «Для ботинок!» А один раз погладила нашего Мурчика и говорит: «Какие у него натуральные кожаные уши!» Это она слышала, как Римма рассказывала про свое натуральное кожаное пальто.
Всякий раз Марат с готовностью наклонялся, внимательно слушал, а затем смеялся. Когда они возвращались после фильма, он еще рассказал о своем Тарасике:
— Молодчага такой парень, любит порубать. Съел две тарелки манной каши, гладит себя по пузу. Мама спрашивает: «Тарасик, что надо сказать?» А парниша: «Еще!» Лично я считаю, с младшим братом мне повезло.
— Я тоже, — сказала она.
После этого, конечно, она не спала всю ночь, немного поспала лишь под утро, перед самым подъемом. Чем она занималась? А самоедством. Дело в том, что она не любила врать. Органически не переносила вранья. А тут вдруг: «Я тоже». Она не то что не считала, что ей повезло, — она их не-на-ви-де-ла. И Лёку, и Римму. Хотя прекрасно понимала, что Лёка тут ни при чем. Если быть точной, то она и Римму не так уж чтобы ненавидела — она просто старалась жить так, как будто их нет. Так, будто продолжается то время после смерти мамы, когда они с отцом жили вдвоем. Не говоря ни слова, залезала к нему в карман, брала деньги, покупала цветы; в вазе у маминого портрета всегда были живые цветы. Осенью — рябина, кленовые листья, зимой — ветка ели или сосны. Отец никогда не требовал отчета — он знал, что Дина не оставит себе без спроса ни копейки. Иногда, по настроению, открывала «мамин» шкаф, примеряла, прикидывая, кое-что укорачивала… Ведь отец сказал ей: «Теперь это твое». А с мамой они уже сравнялись по росту.
У Риммы хватило ума не приближаться к этому шкафу, иначе бы она ей показала!
Впрочем, Римма была полная и абсолютная мещанка. Вкуса у нее не было ни малейшего, а обожала она всякие блестки, бантики-шмантики и тому подобное.
Дина пыталась жить, словно их нет, но они-то были! И каждое движение, каждое слово, каждый жест — словно ножом по стеклу!! Вот Римма, нечесаная, в ветхом каком-то халатишке, катает Лёку в коляске. Да где там катает трясет коляску на одном месте, вытряхивая ребенку мозги! Это чтобы не отходить от старух, с утра до ночи дежурящих на скамейке возле песочницы. Больше всего Римма любит сплетничать со старухами. И через каждые два слова — «мой». Отца она называет «мой». «Мой пришел… мой сказал… Мой! Мой».
Это же с ума можно сойти. Отец — доктор наук, замдиректора научно-исследовательского института, и Римма — недоучившаяся студентка! Дважды ее отчисляли, дважды восстанавливали, а уж что творится у них дома перед сессиями! Днем и ночью Римма пишет шпаргалки, отец что-то пытается вдолбить в ее глупую башку. Римма рыдает: «Я все равно ничего не запоминаю!» — и отец, махнув рукой, садится рядом с ней и тоже начинает писать шпаргалки. А утром — пятак под пятку; кряхтя, влезает в какое-то школьное еще платье, которое приносит на экзаменах удачу, Мурчик с ночи закрыт в ванной, чтобы, не дай бог, не перешел дорогу, хотя как в квартире определить, перешел кот дорогу или не перешел?
Однажды перед самым уходом на «счастливом» платье во всю спину разошлась молния — ну так Римма в жару мучилась в кофте, только чтобы остаться в этом платье.
«И все-таки, — думала Дина, — почему я сказала «Я тоже?!»
Утром на зарядке Дина лихорадочно вспоминала Лёкины перлы, чтобы рассказать Марату, а он вдруг спросил:
— В теннис после завтрака сыграем?
Они играли после завтрака в теннис, у нее получалось так себе, и Марат принялся ее учить. Ребята, которые ждали своей очереди, стали шуметь, но Марат сказал: «Ша, граждане» — и они затихли. В теннис Марат играл лучше всех, нос, однако, не задирал, не отказываясь играть даже с самыми «калеками», что впервые взяли в руки ракетку, причем старался им подыграть — пусть и у них появится какая-то иллюзия игры.
Дина моталась по площадке, словно загнанный заяц. Сердце колотилось в совершенно неположенных местах, сразу в нескольких — в горле, в желудке, в спине, даже в ушах. Легкие распирало от горячего воздуха и пыли, и все время хотелось чихать. Глаза щипало от той же пыли, пота и солнца, в них все время лезли растрепанные, влажные волосы. «Как корова», — подумала Дина, с жутким топотом мотаясь по площадке и видя, как легко бегает Марат. Надо было, конечно, швырнуть ракетку и уйти, но своей воли у Дины сейчас не было. Словно она приклеилась к ракетке, и эта ракетка тащила ее за собой, швыряла из одного конца площадки в другой.
— Хватит на сегодня, — сжалился наконец Марат.
Когда Дина, загнанно дыша, соображала, как бы по-незаметнее вытащить из кармана довольно-таки серый платок, чтобы вытереть пыльное лицо, к ней подошел Марат.
— Слушай, — сказал он, улыбаясь, — а тебя нужно гонять каждый день! Смотри, какие щеки стали розовенькие, а то ходишь бледная. Хотя так тоже ничего, — добавил он, — но, говорят, румянец — признак здоровья! И глаза стали ярче, честное слово!
— А так… тебе не нравятся? — со смешком (вроде шутка) спросила она.
— Почему нет? Нравятся. Словно бледно-голубая акварель, красивый цвет.
Она сунула ракетку в руки подошедшему Асланянцу и почти что убежала не хватало еще, чтобы Марат сейчас увидел ее лицо: теперь румянец пылал, наверное, не только на щеках, но и на ушах, и даже на носу!
В воскресенье был родительский день. Приехали все трое — отец, Римма и Лёка. Собственно, приехал один отец, те же — заявились. Римма в цветастом ярком платье с рюшиками, крылышками и бантиками, веки намазаны серебристо-синим, полные губы в розовой помаде. «Словно тряпичная баба, которую сажают на заварочный чайник», — непримиримо подумала Дина.
Они расположились на скамейке под сосной. Римма вынимала из сумки пакеты — пирог один, пирог другой, конфеты шоколадные, ириски, орехи, семечки… Дина развернула обертку и стала нехотя жевать конфету, а Римма, взяв двумя пальцами Лёкино ухо, противным, сюсюкающим голосом, которым она всегда разговаривала с Лёкой, сказала:
— А ушки у Лёки грязные-прегрязные! Капризничала сегодня, не хотела мыть уши. В следующий раз не поедешь к Диночке!
«Вот уж буду плакать», — подумала Дина с привычным ехидством, однако прежней злости почему-то не было.
Лёка полезла на колени к отцу.
— Непослушная девочка, — просюсюкала Римма. — Папа не любит грязнуль!
— Будешь мыть грязные уши? — спросил отец, бережно придерживая Лёку.
— Не! — крикнула та.
— Почему?
— Чтобы руки не пачкать, — хитренько скосив глаза, нашлась Лёка.
Отец перехватил Динин взгляд и перестал улыбаться, а его глаза сделались словно бы виноватыми. А Дина думала: «Запомнить и рассказать Марату».
И тут, словно его звали, появился Марат. Он что-то подбрасывал и снова ловил, неторопливо приближаясь к ним по аллее. Она знала: родители Марата в санатории, Тарасик у бабки, поэтому к нему никто и не приехал.
— Я тоже хочу! — крикнула Лёка, глядя на большую шишку, которую подбрасывал Марат.
— Так это твоя знаменитая Лёка? — отдавая Лёке шишку, спросил он у Дины. — Знаете, она мне все уши прожужжала своей сестренкой! Лёка то, Лёка это… — Теперь Марат обращался к Римме.
Римма заулыбалась и зарозовела; отец удивленно поглядел на Дину.
— Белке отдам, — решила Лёка, разглядывая шишку. — Пусть ест.
Марат спросил:
— У тебя есть белка?
— В зоопарке есть. Или тут, в лесу. Которые живут.
Дина наблюдала за Маратом — он держался свободно, словно взрослый. Рассказал о своем Тарасике, пообещал Римме две книги доктора Спока о воспитании детей. Наверное, благодаря Марату, сегодняшнее посещение обошлось гораздо веселее.
Перед уходом Римма принялась складывать свертки и пакеты в руки Дине, которая стояла истуканом, не выказывая ни малейшей радости, тем паче благодарности.
— Говорил — не надо возиться с пирогами, — хмурясь, сказал отец.
— Ну как же! Все-таки домашнее!
— Мне магазинное больше нравится, — не удержалась от шпильки Дина.
Римма, по-прежнему улыбаясь своей кукольной улыбкой — непробиваемая особа! — вручила последний пакет, с земляничным пирогом, Марату.
