Мария Бершадская - Тыквандо
Все спрашивают: «Кем ты будешь? Привидением? Чёрной кошкой? Вампиром?»
Я отвечаю: «Ещё не придумала».
Или просто молчу.
Я даже не понимаю, нравится мне этот праздник или нет.
Папа говорит – ему противно смотреть, как все рисуют на себе кровь, этого и в больнице хватает.
Мама говорит – здорово, когда можно посмеяться над тем, что кажется страшным.
А я не знаю, что говорить…
Все люди чего-то боятся.
Я боюсь, когда в унитазе что-то бурчит. Кажется, что тебя сейчас раз – и цапнут за попу.
Боюсь засыпать в закрытой комнате.
Боюсь, что я сделаю что-то не так и все будут смеяться.
И вообще, мне надоело, что на меня всё время оглядываются.
И Анька, и Львовский, и Соня – все придумывают костюмы, чтобы на них смотрели и удивлялись.
А мне нужен костюм САМОЙ ОБЫЧНОЙ, НЕУДИВИТЕЛЬНОЙ ДЕВОЧКИ.
Такой, на которую не обращают внимания.
Но никто не знает, как его сделать. Даже папа.
Красный трамвай так легко поднимался в горку! Обогнал нас, повернул за пятиэтажку, исчез.
Десять домов – Соня.
Десять домов – Мишка.
Десять домов – я.
Мишкины и Сонины дома кончались быстро. А вот мои десять домов растягивались, как жвачка. Нет, как десять апельсиновых жвачек, соединённых в одну!
Я тащила санки с Мишкиной тыквой, смотрела под ноги.
Даже в города играть не хотелось.
И тут я увидела:
ЯНА, ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ОДНУ.
Я шла прямо по буквам, написанным зелёной краской на асфальте.
Ещё два шага:
ЯНА, ТЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ.
А потом оранжевые:
ЯНА, ПРОСТИ.
И даже:
ЯНА, Я ДУРАК!!!
У подъезда пятиэтажки стоял… выросший Буратино. Точно, как я себе представляла: тощий, носатый, в шапке с разноцветными полосками, похожей на колпак.
Он вырывал из тетрадки листы, делал из них самолётики и складывал на скамейку.
– А почему написано: «Люблю тебя одну»? – спросила Соня. – Она что, думала, вы любите НЕ ТОЛЬКО её?
Буратино положил самолётик и внимательно посмотрел на Соню.
– Ну ты и язва, – с уважением сказал он.
Кажется, это какое-то медицинское слово. Надо спросить у папы, что оно значит.
– Какая разница! – вступился Мишка. – Главное, тут написано: «Ты лучше всех».
– А ты чего скажешь? – Буратино повернулся ко мне.
Я пожала плечами.
Всё равно я в любви ничего не понимаю.
– Я весь асфальт исписал! А она – ноль внимания. Обиделась. Ты, говорит, неперспективный. И всё.
– А самолётики зачем? – спросила Соня.
– Так она мобильник вырубила. А тут – сердце. Со стрелой… Вон форточка открыта, на первый этаж точно долетят. Я ж знаю, она дома… Даже в институт не ходит.
– А можно попробовать? – подпрыгнул Мишка. – Я только разочек…
– Да легко! – Кажется, Буратино даже обрадовался. – Самолётики доделаем, а потом будем кидать по очереди. Или вон ей дадим. – Он ткнул пальцем в меня. – Она точно докинет.
Самой меткой оказалась не я. У меня только пять самолётиков попали в цель. Мишка тоже всё время промахивался и говорил, что это ветер дует не с той стороны.
Соня забросила в форточку девять самолётов. И только один улетел на соседний балкон. Просто чемпионка по самолётометанию!
– Зря стараемся, – мрачно сказал Буратино. – Если она чего решила – беда. С места не сдвинешь.
Он подбросил последний самолёт – самый большой, с красным сердцем, из которого торчала стрела.
Самолёт развернулся, пролетел надо мной и – приземлился на Мишкину тыкву.
– А это у вас что? – Буратино снял самолётик и сунул его в карман.
– Секретное оружие, – серьёзно сказала Соня. – Супертыква. Маша Яценко увидит – и всё. Влюбится в Мишку на всю жизнь.
– Ну ты… ну ты вообще… – Мишка просто забулькал от возмущения – как суп на плите.
Но Буратино не дал ему договорить.
– Точно. – Он хлопнул по тыкве, как будто поставил точку в конце предложения. – Если уж на неё ЭТО не подействует, тогда… тогда плюну на всё и вообще уеду. В какой-нибудь Сыктывкар.
Сердце на тыкве получилось просто огромное. Мы извели на него целый тюбик помады «Пионовый обман». В киоске ещё продавался «Огонь любви», но Мишка сказал, что цвет у него совсем тухлый.
– Только громко, – просипел Буратино. – Пускай увидит, какой я… уф… перспективный…
Тыкву он держал на плече. Это было даже красиво. Жёлтая тыква, красное сердце. Щёки у Буратино с каждой секундой наливались краснотой – наверное, пионовый обман действовал и на него.
– Я – НА – Я – ТЕ – БЯ – ЛЮБ – ЛЮ-Ю-Ю-Ю!!! – заорали мы вчетвером.
На первом этаже распахнулось окно.
Взъерошенная девушка вскочила на подоконник, замерла на секунду. Короткие синие волосы, жёлтая майка, мятые джинсы… Прыжок – и вот она уже стоит на земле, рядом с Буратино.
– Во дурак, а! Вы такого дурака видели? – Она повернулась к нам. – Ему ж аппендицит вырезали две недели назад! Положи немедленно, кому сказала!!!
– Мальвина… – Мишка смотрел на них и глупо улыбался.
Кажется, он даже не заметил, как сердитая девочка с голубыми волосами выхватила тыкву у Буратино и брякнула её на санки.
А я сто раз видела, как в кино целовались. Ничего интересного.
Мы шли и шли, уже не считая домов. Соня толкала санки сзади, а мы с Мишкой тянули их за верёвку. Тыкву опять привязали. Помадное сердце не оттиралось – ни Мишкиным носовым платком, ни Сониными влажными салфетками. Эти салфетки бабушка пачками пихала ей в рюкзак. Мишка прочитал, что они убивают всех микробов, но «Пионовый обман» был сильнее.
Наконец мы забрались на горку.
Самое трудное позади.
Вот – парк. За высокой чёрной оградой – тёмные стволы деревьев. Листья на ветках почти облетели. Зато хорошо видно красную крышу – там, далеко, за старыми каштанами. Это наш дом…
– Эй, Инопланетянка!!!!!
Я оглянулась. На пустой остановке стоял Королёв, а рядом с ним – королёвский брат. Мрачный пятиклассник с мохнатыми бровями. Оба в новеньких куртках, в одинаковых шапках, одинаково противные.
– В цирк решили устроиться? Клоунами… Гы-ы-ы. – Брат пихнул Королёва в бок.
– На фиг вам эта ерунда на колёсах? Вас и так возьмут! – подхватил Королёв.
– Завидно, да? – прищурился Мишка. – Не старайся. Тебя даже обезьяной не возьмут.
– Че-во? – королёвский брат подскочил и цапнул Мишкину шапку.
Хоп – и она перелетела через высокую ограду, повисла на ветке.
– Горошек, фас!
Все знают, что Мишка просто бесится, когда его называют «горошек».
Я успела раньше Мишки.
А может, я побежала, чтобы не видеть его лицо.
Я ещё не лазала по ТАКИМ высоким заборам. Но это оказалось нетрудно. Вот она – зелёная Мишкина шапка. Если встать на эту перекладину и потянуться – я смогу её зацепить… кончиками пальцев… за самый краешек…
Острые прутья ограды упирались мне прямо в живот. Ужасно больно.
Я слышала, как хихикает Королёв.
Обязательно достану, ему назло.
– А у тебя трусы видны!
Я крутанулась, чтобы не быть к ним спиной. Даже не сообразила – какие трусы, когда я в джинсах?!
Всё равно, шапка уже в руках, можно прыгать.
Можно.
Но почему-то не получается.
Висеть на заборе не просто смешно – это УЖАСНО.
Меня сразу же затошнило, я захотела пи́сать и пить.
Попробовала повернуться – не получается.
Я зацепилась. Застряла. Попалась.
– Оба-на, чучело Инопланетянки! – Королёв заржал на всю улицу. – Будешь ворон в парке пугать!
Бац. Что-то твёрдое ударило меня по ноге.
Бум – а теперь в живот.
Хлоп.
Каштаны. Они швыряют в меня каштанами!
А я ничего не могу сделать.
Бах! Самый большой каштан ударил меня по лбу.
Еще чуть-чуть – и я разревусь.
И тут я увидела Соню. Она тоже схватила каштаны, целую пригоршню, и швыряла, швыряла, швыряла их в Королёва, а тот уворачивался, визжал и вопил.
Мишка только успел замахнуться, а королёвский брат уже разбежался, сбил его с ног, и они покатились по опавшим листьям, по земле, по собачьим какашкам.
Королёв наклонил голову и кинулся к Соне.
Фигушки! Он даже не смог её как следует стукнуть – она махала кулаками, как настоящий боксер, и лягалась ногами, как настоящий каратист.
– И-и-и-и, – заорала я на всю улицу. Я больше не могла молчать, не могла висеть на этой ограде и смотреть, как лупасят моих друзей. Ещё секунда – и я бы просто взорвалась от злости.
Все ужасные слова, которые я слышала на улице, все слова, которые Анька говорила шёпотом по телефону, скопились у меня в животе. Я готова была стрелять ими в Королёва, чтобы его не стало, не стало совсем. Но я ничего не успела сказать. Злость как будто облила меня кипятком, подбросила вверх, и – я приземлилась на коленки, оттолкнулась от асфальта и рванула вперёд.
