Яков Длуголенский - Сиракузовы против Лапиных
И чудо свершилось. Правда, не то, о котором мечтали Сиракузовы. Минут через десять тётя Галина вытряхнула меня из вафельной салфетки и я глянул на себя в зеркало: передо мной стоял незнакомый худощавый подросток с умным приятным лицом. Серые внимательные глаза тоже источали разум. Волосы были подстрижены по всем правилам канадской скобки.
— Нас тоже так, — поспешно сказали Сиракузовы тётке Галине.
Молча я прошёл мимо них.
Молча, сомкнутым строем, прошли они мимо меня к креслу.
А когда назавтра я пришёл в школу — на их остриженных головах болтались трафаретные чёлки.
— Мэ-э-э-э!.. — не скрывая своей радости, сказал я им.
А они, сжав зубы, мне ответили:
— Увидим, что он запоёт в субботу, когда мы выйдем играть против них в городки!
7. Сиракузов-Каменев-Лапин
О том, что произошло в субботу, я расскажу несколько позже, а сейчас я должен познакомить вас с ещё одним нашим родственником, о котором пока даже не упоминал.
Промежуточную позицию между Сиракузовыми и Лапиными занимал наш последний дядя, вернее, не дядя, а Ферапонт Григорьевич Каменев, ходивший в тёмно-синей фуражке моряка-рыбака и каким-то образом являвшийся родственником тётки Розы. Он объявился у нас в городе сравнительно недавно (после десятилетнего отсутствия: ловил где-то рыбу), а теперь работал в магазине писчебумажных принадлежностей «Книги. Тетради. Кнопки» и всем говорил, что тоже наш родственник.
Но ни Сиракузовы, ни Лапины в эту свою ветвь не верили, то есть они говорили, что да, были у них в роду Каменевы, но, судя по всему, сами сильно сомневались в этом, настолько, вероятно, давно это было.
Очевидно, Ферапонт Григорьевич догадывался об этом, хотя ничего подобного ему вслух никогда не говорили, а когда Сиракузовы-младшие — Пётр и Павел — сказали ему об этом вслух, он оттаскал их обоих за уши, а они закричали ему, что всегда думали, что он им не родственник, а теперь и подавно, и даже обозвали его Лжедмитрием (намёк на того Лжедмитрия, который хотел воцариться в Москве).
Услышав это, Ферапонт Григорьевич долго двигал бровями, словно привыкая к своему новому имени, а потом, обернувшись ко мне, сказал:
— Слышал? Слышал. Тоже так думаешь? Думаешь.
— Да я им… я им…
— Не надо. Приходи сюда завтра, я тебе кое-что покажу…
И когда я пришёл завтра, он показал мне (предварительно всё же спросив, за кого я: за Сиракузовых или за Лапиных?) генеалогическое дерево, в начале которого сидели наши предки — Сиракузовы-Лапины, а от них отходили в разные стороны многочисленные ветви и веточки: одна упиралась в «Ленинград» и на ней стояло «Кеша и Виктор» (интересно, кто такие эти Кеша и Виктор?), другая — в «Бугульму». А на одном из суков, отходивших от нас и от тётки Розы, примостился сам Каменев. От самого Каменева уже никаких ветвей не отходило.
— Вот, — сказал Ферапонт Григорьевич, и его морщинистое лицо расплылось в приветливой улыбке, — такова рекогносцировка. Как видишь, я тоже ваш родственник. Это я составил по материалам городского архива и показываю тебе, чтобы хоть ты не сомневался в наших родственных отношениях. Тут сплошная история, а историю, как тебе известно, не переделать.
И он назвал номера архивных документов, которыми пользовался.
Я не мог не оценить проделанной им работы. Кроме того, он утёр нос этим Сиракузовым. Я почесал за ухом и спросил, насколько это всё для него важно.
— Не очень-то, — признался он, — поскольку я могу прожить без вас ещё добрый десяток лет… (Здесь он имел в виду всех Сиракузовых — Лапиных). Но я бы хотел, чтобы один… или, скажем, лучше два человека, один из которых ты, всё-таки признавали меня…
Этой просьбы было для меня вполне достаточно, и я юридически оформил его признание: на ближайшей контрольной подписал свою работу тройной фамилией — Сиракузов-Каменев-Лапин.
8. Эксперимент
Когда теперь меня спрашивают, зачем я это сделал, неужто хотел подвести своего родственника и учителя Михайлу Михайловича, я отвечаю: нет, не хотел, поскольку перед контрольной сам Михайла Михайлович заявил нам, что тот, кто хочет, может не ставить свою фамилию, поскольку и без фамилий ему всё будет ясно, а во-вторых, он целиком полагается на наши знания, а также на нашу совесть.
Сиракузовы-младшие немедленно закричали, что такого быть не может, что Михайла Михайлович ставит перед нами жуткие условия, что они, мол, от волнения такими почерками напишут, что не только Михайла Михайлович, но и их отец, начальник милиции, ничего не разберёт.
И тут Михайла Михайлович сказал: пожалуйста, это его не пугает. Он разберёт. Не случайно эта работа носит название экспериментальной.
— Пишите, — сказал он нам, — пишите… И посмотрим, поможет ли это вам…
И тогда мы, всё ещё не веря своему счастью, принялись писать.
И вот тут-то я и решил поставить тройную фамилию, и ещё семеро, глядя на меня, решили поставить тоже: кто добавил материнскую, а кто тёткину.
Уж если Михайла Михайлович, рассудили мы, берётся узнать нас без фамилий, то уж с такими фамилиями узнает наверняка.
9. Эксперимент (продолжение)
Вечером, наступив в потёмках на нашего кота Кирюшу, к нам ворвался Михайла Михайлович и начал трясти перед обомлевшей тёткой Розой контрольными работами и спрашивать, есть ли у него ученик Сиракузов-Каменев-Лапин, и сам же себе отвечал: нет, нету, потому что у него есть ученик Лапин, но, оказывается при ближайшем рассмотрении, Лапина у него тоже нет.
«Да вот же, — хотела сказать Вера, — вот он сидит!..»
Но не сказала, так как следом вошли Сиракузовы-младшие и сели аккуратно рядышком, поджидая, когда меня начнут пороть.
Я только увидел их, сразу понял, чего они ждут.
— Вот, полюбуйся! — говорил Михайла Михайлович, потрясая перед тёткой Розой контрольными работами. — И это называется работа на совесть! Этот закоренелый двоечник Кушелев взял себе фамилию русского канцлера Безбородко!.. А этот, с позволения сказать, Лапин… Я почти уверен, Роза, что этому их кто-то научил. Только кто?
— Этому кто тебя научил? — строго спросила меня тётя Роза, которая в отсутствие отца и матери заменяла нам их. — Вера ведь не взяла себе тройную фамилию? Пётр и Павел тоже!
Оба Сиракузова разом кивнули и скорбно уставились на меня.
— У Веры не было контрольной, — сказал я.
— Не было, — подтвердила Вера.
— Она ведь учится не у нас, а в шестом. И потом я не успел ей сказать, что Ферапонт Григорьевич — тоже наш родственник. А Сиракузовы потому не написали, — тут я с удовольствием поглядел в их сторону, — потому не написали, что Ферапонт Григорьевич отодрал их за уши… А за других я не отвечаю.
Оба Сиракузова ещё более скорбно уставились на тётку Розу.
А Михайла Михайлович сказал:
— Ага!.. Всё-таки ветер дует со стороны магазина, — и оживлённо потёр руки. — Так я и думал, Роза. Ты знаешь, я ничего не имею против Каменева. Но всему есть предел. Вот он и он испортили мне контрольную работу!.. Вернее, пытались испортить. Но ни ему, ни ему это оказалось не по силам!..
— Да при чём здесь Каменев?! — удивился я. — Откуда он мог знать про нашу контрольную? Сами говорили: можно писать с фамилиями, можно писать без фамилий, а теперь говорите: кто-то пытался испортить эксперимент!..
— Какой эксперимент? — удивилась тётка Роза.
Михайла Михайлович, как мог, осторожно объяснил ей, что это была не просто работа, а большой сложности психологический эксперимент.
— Тогда, извини, я не понимаю, чего ты хочешь, — сказала тётка Роза. — Ну, не удался эксперимент… Бывает! Но никто после этого не бегает по городу и не ищет без вины виноватых…
Вероятно, этого Михайла Михайлович никак не ожидал. Он думал найти в тётке Розе союзницу, а тут его самого обвиняют, что не удался его собственный эксперимент! Михайла Михайлович открыл было рот, потом закрыл, потом с горечью сказал, что теперь ему многое становится ясно и если плоды его воспитания падали до сих пор на неблагоприятную почву, то это не его вина: такая у него работа, где, кроме горечи и разочарования; он ничего не получает.
— Ну как же… — сказал я, прекрасно помня, как подарили мы ему в прошлом году всем классом портфель, и хотел указать на этот портфель.
— А ты помолчи, — озлился вдруг Михайла Михайлович. — Я не только твой дядя, я ещё и твой учитель! Сиди и осмысливай свою возможную двойку!..
Тут он взял портфель, увидел, как и следовало ожидать, табличку «От благодарных учеников и родителей», оторопело посмотрел на меня и Веру, затем на Сиракузовых и, сопровождаемый ими обоими, молча вышел за дверь.
Я подумал, что теперь он обязательно поставит мне двойку (если уже не поставил). А тут ещё тётка Роза вдруг закричала ему вслед, что это, мол, наше с ней дело и что если кого не устраивает фамилия «Каменев», то её устраивает вполне.
