Виктор Московкин - Человек хотел добра
Я только однажды расписался в «коленкоре», а Витька Голубин несчетное число раз. Как-то сразу две росписи поставил. Проиграл весь день в шары и совсем забыл, что по русскому языку задавали на дом учить басню. Вспомнил уже утром, в школе, когда услышал, как старательно декламируют басню отличницы с первой парты.
— А разве задавали? — растерянно спросил он. Девочки насторожились:
— Что, не выучил?
— Еще лучше вас выучил, — ответил Витька.
Он сказал так, надеясь выкрутиться. Но выкрутиться не удалось.
— Теперь пойдет к доске Голубин, — сказала учительница.
Витька встал сзади нее и начал читать с листка, который вырвал из книжки. Читал с выражением, подмигивая всему классу. Ребята шушукались по поводу такого беспримерного нахальства. Лева Володской вытянул шею и застыл, словно у него в горле застряла линейка. Отличницы с первой парты даже побледнели от волнения. Тут и учительница заметила что-то неладное, обернулась.
— Очень хорошо, Голубин, — сказала она. — Ставлю двойку. После звонка зайдешь в учительскую.
А Витька уже знал, как вести себя в учительской. Едва входит — глаза в пол, вздыхает тяжело, будто хочет сказать: «Так меня, так!»
На этот раз он оказался перед классным руководителем Валентином Петровичем. И сразу взор потупил.
— Что еще натворил? — спросил Валентин Петрович.
Витька поковырял носком ботинка пол, сказал жалобно:
— Я басню плохо выучил.
— И за это тебя послали в учительскую?
— Ну… не совсем за это, — говорит Витька. — Я хотел прочитать ее по книжке.
— Но ты же знаешь, что нельзя обманывать учителя?
— Знаю. Хорошо знаю, Валентин Петрович, — обрадованно отвечает Витька. — Получилось так…
— Вот-вот! У тебя всегда «так получается», — сказал учитель. — Прямо не знаю, что с тобой делать.
— И я не знаю, — вздыхает Витька.
Валентин Петрович повел его к директору, и Витьку заставили расписаться в «коленкоре». Только он вышел из кабинета, появились две отличницы с первой парты. Витька показал им кулак с обидно сложенными пальцами.
— Хулиган! — выпалили разом девочки и приготовились бежать. Но Витька гнаться за ними не собирался, он только состроил гримасу. Тогда они осмелели и добавили: — Дурак!
У Витьки зачесались ладони — так захотелось стукнуть. С трудом сдержал себя, отвернулся от девочек и стал разглядывать красивую доску под стеклом, что висела на стене. На доске были перечислены все те, кто окончил школу с золотой медалью. Чтобы развеселиться, Витька стал читать по складам их фамилии. За каждой фамилией ему виделся человек, как две капли похожий на отличниц с первой парты: чинный, неторопливый, умеющий выразительно говорить «хулиган» и «дурак». Витька подумал, что эти ученики никогда не выводили из терпения учителей и не расписывались в «коленкоре».
— Ты чего тут стоишь? — спросили между тем отличницы с первой парты.
— Нравится, — сказал Витька.
— Неправда, — возразили они. — Тебя вызывали к директору и ругали.
— И ничего подобного, — соврал Витька. — Меня тут часовым поставили. Директор сказал: «Никого не пускай в кабинет. Там… секретные документы. Только тебе доверяем охранять».
Витька сделал вид, будто взял несуществующий автомат на изготовку. Получилось у него так похоже, что отличницы даже немного попятились и, кажется, поверили. А в это время вышел из кабинета Валентин Петрович.
— Что ты тут крутишься? — безжалостно спросил он. — Марш в класс!
Опозоренный Витька сорвался с места, а в догонку ему опять неслось: «Хулиган! Обманщик!» Такого он стерпеть не мог. Спрятался за дверью и, как только в класс вошли отличницы с первой парты, поймал их за волосы и, подпрыгивая, запел: «Вот дурак! Вот обманщик!» Он так увлекся, что не заметил Нелли Семеновну.
Пришлось ему в этот день еще раз расписаться в «коленкоре» и отнести записку матери с вызовом в школу.
Поэтому Витька и не очень беспокоился, очутившись сейчас в коридоре. Зато Толька Уткин дрожал, представляя, что будет вечером, когда придет отец.
Витька немного подумал и сказал беззаботно:
— Мне все равно, домой так домой. Сегодня мамка блины печет. Слушай! — повернулся он ко мне. — Здорово будет, если ты пойдешь к нам! Мамка давно говорила, чтобы я тебя привел. Человек, говорит, сиротой остался, без ласки, а ты от него в стороне. Раньше друзья были… А теперь ты в беду попал, тем более…
— Почему я в беду попал? Ты Витька, путаешь.
— Вона! — возмутился он. — Сначала мать умерла — без никого остался, а теперь этот, как его, жених твоей сестры. Зачем вы ему нужны?
— Кто тебе сказал, Витька, про жениха? Я никому не жаловался.
— Чудак! Тут и жаловаться незачем. Видят. У нас плюнь — завтра всем известно. А тут такое дело, как не знать! Бабушка Анна еще не то говорила. Ты потому стал хуже учиться, что тебя выгоняют из дому. К ней уроки приходишь делать.
Видно, бабушка Анна на манер худого ведра: что вольется, то и выльется. Сама предлагала делать уроки у нее в комнате — и сама же наговаривает. Нечестно с ее стороны. А все, наверно, думают, что это я жалуюсь.
— Все неправда, Витька. Мы с Николаем не ссоримся, даже, если хочешь знать, дружим. И потом он мне никто. Буду я его слушать! Раз он ее жених, пусть она его и слушается. А мне что, трын-трава. И не жаловался я вовсе.
Наверно, я переборщил, потому что Витька хмыкнул неопределенно, но больше ничего не стал говорить. Что бы там ни было, а через минуту мы шагали к нему, оставив перепуганного Тольку у дверей класса. С нами идти он отказался.
День был морозный. Ветви лип, висевшие над головой, сыпали при каждом ветерке белую снежную пыль. Столбом поднимался дым из фабричных труб. В морозном, разреженном воздухе слышались звонки трамваев и гудки паровозов.
Мы миновали фабрику и подошли к жилым корпусам, что протянулись двумя ровными рядами. В некоторых окнах были открыты форточки, и оттуда валил густой пар.
Пятиэтажные корпуса были построены еще фабрикантом. Комнаты в них называли каморками. Раньше в каждой каморке жило по нескольку семей. Даже сейчас еще не всех расселили. Когда настроят достаточно домов, в корпусах оставят только стены и крыши, а внутри все переделают заново. Во всех квартирах поставят ванны.
По железной лестнице мы поднялись на третий этаж. В длинном коридоре бегали ребятишки. Привалившись к стене спиной, сидел прямо на полу парень с балалайкой. Неподалеку от него старуха в цветастом халате поставила на табуретку керогаз и пекла оладьи. Запах керосина и теста ударял в нос. Старуха покосилась на нас и, сплюнув в сторону, отвернулась. Я удивленно посмотрел на Витьку. Он рассмеялся.
— Не обращай внимания, — сказал он. — Она всех так встречает. Это Маша-артистка. Смотри!
Старуха гримасничала и пританцовывала, стоптанные тапочки глухо шлепали по полу.
— Она немного свихнутая, — объяснил Витька. — Ее никто не боится.
Парень, сидевший на полу, заметил нас и помахал рукой.
— Подойдем, это Пашка-мухоед, — сказал Витька. — Он, когда маленький был, мух ел. Тут комара проглотишь — охаешь, охаешь, а он мух — и ничего.
Пашка — большеголовый и курносый с рыжими пушистыми бровями. На вид ему лет семнадцать. Он взглянул на меня подозрительно и спросил:
— Чтой-то я тебя не видел? Ты откуда?
— А наш! С поселка, — небрежно пояснил Витька. — Мать вот умерла, отца нет. Живет с сестренкой, а она замуж хочет выходить. Свойский!
Такая аттестация произвела на Пашку благоприятное впечатление.
— На кулачках можешь? — спросил он.
Я растерялся. Как это «можешь»? Ну, стукнешь иногда кого-нибудь, ну, тебя стукнут — это не драка. Мое смущение Пашка оценил верно.
— Не можешь, значит. Тогда учись…
И он внезапно стукнул меня по руке около плеча. Рука сразу повисла. Пашка на то и рассчитывал.
— Подними! — приказал он.
Я попробовал поднять руку и убедился, что это сделать не так просто.
— То-то! — добродушно проговорил он, не обращая внимания на слезы, выступившие у меня на глазах. — Парень ты будто толковый. Таких люблю. Научу тебя на кулачках, потом хоть в боксеры записывайся.
Он даже не спросил, хочу я этого или нет.
— А ты вот что, — обратился он к Витьке. — Передай матери: пусть не вмешивается не в свои дела. А то работу подыскала — в смазчики, говорит, иди. Просил ее, да? Нашлась учительница. Так и скажи: не ее дело. Хочу — работаю, хочу — нет.
И сразу забыв, видимо, о чем только что говорил, перевел разговор на другое. Он похлопал по карманам и с явным огорчением сказал мне:
— Вот черт, папиросы кончились. Дай закурить!
— Я не курю!
— Ты не куришь! — вскричал Пашка. — Голубок, так ли это? Неужели салажонок не курит?
Витька подтвердил, что «салажонок» в самом деле не курит. С обворожительной улыбкой Пашка пообещал:
